или пять машин с мерцающими мигалками припарковались на площадке у лагеря. Оттуда выскочили не меньше тридцати полицейских, которые начали оживленно бубнить что-то в свои рации – «центр, центр, здесь чисто» – и притаптывать площадку для посадки важных птиц. Подъехали еще два автомобиля, оба были без опознавательных знаков, но по напряженным лицам в салоне, в них угадывались сотрудники в штатском или телохранители или – что тоже могло оказаться правдой – представители спецслужб. Честно говоря, я по-другому представлял себе подписание мира. Лагерный народ, судя по мрачным лицам, думал о том же. Не знаю уж, чего мы ждали: лавровых венков или героических гекзаметров в свою честь, но уж точно не оцепления, которое развертывали прямо перед нашими глазами.
Вскоре на лужайку, тщательно обследованную на предмет вероятных опасностей, выехал сверкающий, убийственно черный кортеж. Из него повалили все разом: губернатор со своей свитой, замы его замов, усатые толстые мужики – представители застройщика, дамы в соболях и миллион других людей, чье присутствие здесь вряд ли смогли бы объяснить и они сами.
Я вздохнул с облегчением. Главное, что явился губернатор. Это означало, что речь все-таки скорее пойдет о мире. Маловероятно, что он отложил свои дела и прибыл только для того, чтобы посмотреть, как защитников лагеря размажут по стенке. И потом – Алеша. Ведь это он рассказал о переносе стройки. Для него не было никакого смысла вводить всех нас в заблуждение, если только он сам не стал жертвой дезинформации. Я поискал глазами фигуру своего компаньона в толпе людей. Алеши Шнеерзона среди них не было. Зато Гузман и Кацман оказались тут как тут – оба, заметив мой взгляд, словно по команде ответили гаденькими улыбочками.
Я не совсем понял причину их радости – в конце концов, это они проиграли войну и были вынуждены отступить – но решил, что гаденькая улыбочка, вероятно, была уже их обязательным атрибутом – намертво приклеившимся к лицу и сопровождавшим их во всех жизненных ситуациях, вне зависимости от того, как и в чью пользу они складывались. Я подозревал, что, даже в ад они войдут – а рай им явно не светил – точно так же: гнусненько осклабясь, блестя масляными хитрыми глазками. И наверняка за это умение в аду им сразу дадут звания лейтенантов: вместо того чтобы упечь их в адскую сковороду, всего лишь пошлют следить за тем, как жарятся другие грешники. Что за дьявольская несправедливость…
Тем временем, полки начинали строиться. По обе стороны от губернатора образовалась линия полицейских и агентов в штатском, вставшая таким образом, что сам он оказался чуть впереди. Аналогичное построение, как я заметил, случилось и в наших рядах: я был первым, а за мной стояли, плечом к плечу, хмурые, серьезно настроенные люди – зеленые активисты. Все это напоминало какую-то бандитскую сходку: по правилам вожаки враждующих группировок должны были сблизиться и начать валить друг друга базаром. Приблизительно, именно это и начало вскоре происходить.
– Поздравляю вас, – произнес губернатор громким, хорошо поставленным басом. Вблизи он казался крепче, чем издали – грузный, с седыми усами, подковой спускавшимися к подбородку, похожий на старого медведя. – Мы долго совещались и пришли к выводу, что прокладывать трассу в этом уникальном, веками формировавшемся заповеднике нецелесообразно. Магистраль будут строить в другом месте. Вы отстояли свой лес…
В этот момент я и заметил Алешу Шнеерзона. Он стоял во втором или третьем ряду губернаторской свиты рядом с крупным типом явной европейской наружности. Видимо, дело было в элегантном шарфе, обмотанном у европейца вокруг шеи – наши-то все были сплошь в бобровых шапках и при каракулевых воротниках. Презирая шарфы, считая их уделом педиков и женщин, они щеголяли крупными узлами галстуков из-под своих беспонтовых дубленок, стоимостью не меньше двух тысяч долларов каждая. Алеша Шнеерзон что-то говорил европейцу, одновременно показывая руками на меня. По его губам я смог различить слова. То, что я различил, ввергло меня в ужас. Потому что – если только все происходящее не являлось галлюцинацией – Алеша говорил: «Это – тот, кто вам нужен. Это – главный зачинщик. Я клянусь вам, это он!»
Была еще одна маленькая деталь. Его руки, которыми он так беспомощно взмахивал, пытаясь убедить своего собеседника, были скованы блестящими, новенькими, такими гладкими, словно только сошли со станка, наручниками.
Вот тогда я и решил, что пора рвать когти.
Я оттолкнул губернатора, из-за чего его речь – торжественная и пафосная, в иных обстоятельствах я был бы готов слушать ее вечно – захлебнулась, когда он повалился ничком в снег: «И достойные защитники леса, грррр….»
Я пустился наутек – по сугробам, проваливаясь в них почти что по пояс, замечая краем глаз, что от толпы, окружавшей губернатора, отделились смутные тревожные тени и бросились вслед за мной, а впереди всех – дюжий европеец, и при его ногах, таких длинных, ну точно как у лошади, расстояние между нами заметно сокращалось с каждым его шагом. Я не знаю, что происходило с остальными защитниками леса. Судя по шуму, который раздавался за моей спиной, они ринулись в бой, и в ответ в бой ринулись многочисленные полисмены, размахивая дубинками – всего этого я уже не видел и не чувствовал, а слышал только свое бешено колотящееся сердце, да снег – скрипучий, вязкий, с шумом осыпающийся под ногами.
Очевидно, мы проиграли борьбу.
Очевидно, нашей фабрике конец.
Эти мысли вонзались мне в голову словно индейские стрелы – одновременно с толчками крови в висках. Я утопал в снегу, я задыхался и беспомощно размахивал руками, с каждым новом шагом все больше погружаясь в эту вязкую белую массу, в то время как европейцу, казалось, было все нипочем. Он стремительно приближался, он был как большой и разъяренный хищник, и снег вместо того, чтобы засасывать его, напротив, придавал ему скорости и сил – как будто он выталкивал его на поверхность и пружинил под его ногами, в то время как я проваливался в него все больше и больше.
В конце концов я рухнул, не в силах бежать дальше, и уже через секунду он оказался надо мной.
– Ю ар андер арест! – заорал он, защелкивая наручники на моих беспомощных, ослабевших руках. – ЛУИ ВЬЮИТТОН ИЗ ОВЕР!
Подмосковье, лагерь зеленых
С каждым днем пребывание в лагере бесит Полину все больше. Кажется, что они здесь целую вечность – спят в промерзшей палатке, едят кашу из котелка, ни душа, ни обогревателей, ничего, а только вероятность быть арестованными полицией, когда та в следующий
