честно старались сделать перед камерой дружелюбные и простые лица, чтобы перетянуть симпатии зрителей на себя. Но подвела многолетняя привычка смотреть на все свысока: от натуги они выглядели неубедительно, краснели, проглатывали куски слов – даже ребенок, глядя на них, мог заподозрить неладное. Остальные были не лучше, а оттого карты в их руках – настоящие карты с границами охранных природных зон – смотрелись дешевым подлогом, аргументы казались лживыми, и в целом предпринятая ими контратака захлебнулась в потоке всеобщего гнева и проклятий.
Сообщения на мой твиттер и страницы в социальных сетях сыпались со всех концов мира. Немцы, голландцы, бельгийцы, англичане – я как будто в одночасье сделался пупом земли – все они заверяли меня в своей поддержке. Несколько иностранцев даже появились у нас в лагере и теперь ходили здесь, похожие на диковинных обезьян, одетые в нелепые ушанки и тулупы, полупьяные от постоянного употребления водки – но не пить ее они не могли из-за мороза. «Адского мороза русской зимы», – как они называли его, хотя стоял ноябрь, и зима как таковая еще даже не началась, и только по ночам столбик термометра опускался до минусовых отметок, днями всегда был плюс.
Дела шли прекрасно – так прекрасно, что я даже задумался о смене профессии. Ивент-менеджмент, координация людей, легкая изящная манипуляция – все это явно было мое. А главное это могло принести абсолютно легальную прибыль, не в пример тому, чем я занимаюсь сейчас – примерно так рассуждал я тогда, и бог знает, к чему это могло привести, появись бульдозеры на пару дней позже и дай мне время, чтобы развить эту мысль.
Ну, значит, бульдозеры. Они приехали на рассвете – как фашистские танки, честное слово. Надеялись застать нас врасплох.
Проблема бульдозеров заключается в том, что когда они собираются вместе в количестве больше двух штук – а в нашем случае их было три – то грохот при их приближении слышен за несколько километров. Земля трясется, сонные белки падают с деревьев, птицы снимаются с гнездовий и валят от греха подальше на юг – другими словами, это похоже на приближение апокалипсиса. При всем этом шуме едут бульдозеры крайне медленно – не больше 30 километров в час – так что к тому времени, как они появились на месте, их уже ждала грамотно построенная оборона.
В первый ряд я поставил иностранцев. Если они раздавят хоть одного, решил я, это будет международный скандал, на фоне которого наша фабрика по пошиву фальшивых «Луи Вьюиттон» сможет спокойно поработать еще пару лет. Если они раздавят двух или трех – лучше, чтобы это были выходцы из разных стран – это будет означать для нас спокойный бизнес до самой старости. Продрогшим европейцам я объяснил, что сейчас начнется настоящее веселье: «Настоящее русское веселье и адреналин, парни. То ради чего вы здесь. Держите еще водки!» Кажется, они поверили, потому что, выпив, встали на пути бульдозеров и сцепились руками друг с другом с широкими улыбками на лицах. «Фак ю!», – хором закричали они приближающимся механическим чудовищам. А я добавил в мегафон, специально раздобытый к этому торжественному дню: «Оккупанты, убирайтесь прочь!» – и толпа за моей спиной радостно заулюлюкала.
Водители бульдозеров опешили и заглушили моторы. Следом за ними замерла кавалькада механизированных средств всех размеров и мастей.
«Мы не отдадим лес!», – закричал я в мегафон. А иностранцы поддакнули, снова хором: «Фак ю!»
Водителям бульдозеров требовалось подумать. Они сделали озабоченные лица и полезли за мобильными. Переговорив с неизвестными мне людьми, закурили и стали ждать. Стали ждать и мы.
Приблизительно я знал, что будет происходить дальше. С кем могли говорить водители, если не с мелкими начальниками своих строительных фирм? «Так и так, – наверняка доложили они. – Нас тут встретила толпа сумасшедших, готовых лечь под колеса. Среди них, кажется, есть иностранцы – по крайней мере орут не по нашему, а мы не подписывали такого пункта в контракте, чтобы давить живых людей». Мелкие начальники пустят эту информацию выше – крупным начальникам. Крупные начальники – еще более крупным, а те уже привлекут к делу власти. Но опять же – начнут не с верха, потому что это неприлично беспокоить важных людей – вдруг информация не подтвердится? – а зайдут с низов, с каких-нибудь младших клонов Гузмана и Кацмана. И уже только потом информация пойдет к ним, и уже совсем позже – к губернатору, который естественно снова спустит ее вниз, чтобы перепроверить.
По моим подсчетам, у нас был день или два передышки. Бюрократическая машина разгоняется медленно. Бульдозеры – лишь острие, за которым скрываются тысячи формуляров, бланков, печатей, устных договоренностей, лживых мин на официальных фуршетах, слов с подтекстом и в конечном итоге – нерешительности, нерешительности на каждом из уровней. «Что если есть кто-то сверху, кто это не одобрит?», – думает каждый из них. И самый главный, наверняка, не является исключением. «Что если есть еще кто-то?», – смутно догадывается он, с тревогой вглядываясь в небеса.
Поэтому я скомандовал своим парням отбой, а напоследок дал им поиграться с мегафоном. Парни были рады. Звуки их голосов, многократно усиленные прибором, разносились по нашему псевдо-лесу до утра: «Фак ю! Фак ю! ФААААК Ю!»
Москва, отделение полиции «Китай-Город»
Ужас, ужас, ужас – вот то, что окружает Федора Глухова последние сутки. Сначала его бросают на заднее сиденье полицейской машины, а по бокам усаживаются два мрачных типа в форме – следить, чтобы Федор не убежал. Затем его целую вечность оформляют в участке – бесчисленное количество раз заставляют назвать свои данные, кропотливо берут отпечатки пальцев, заставляют сдать ремень и шнурки от кроссовок («Чтобы там, в камере, ты не повесился, парень», – объясняет очередной мрачный полицейский тип). Вслед за шнурками настает очередь карманных денег, ключей, мобильника, рекламного флаера из ближайшей к дому пиццерии, билета в кинотеатр с оторванным корешком и одного презерватива – всего того, что обнаруживается в карманах. На этой стадии Федор предпринимает неуклюжую попытку контакта.
– Я могу хотя бы позвонить? – жалобно просит он. – У меня же есть право на телефонный звонок.
Мрачный полицейский зовет коллегу, передает ему слова задержанного, после чего оба долго и раскатисто ржут – словно Федор рассказал им самую веселую шутку на свете.
Ему приказывают встать, повернуться лицом к стене, крестом сложить руки за спиной. Защелкивая наручники на его запястьях, полисмен сообщает: пришел приказ, чтобы определить Федора в камеру смертников. Из этой камеры есть только один путь – на электрический стул, говорит полисмен и
