вынужден был назначить большие дозы успокоительного. Когда шок от падения пройдет, думаю, ей предпишут санаторное лечение и длительный отдых. Впрочем, вам лучше бы переговорить с доктором Калпеппером о состоянии его пациентки. А на мое мнение, — по лицу сиделки вдруг скользнуло холодное выражение, — прошу не ссылаться!
И она удалилась, напрягая и без того слишком ровную спину.
По дороге вниз, настраиваясь на предстоящую встречу, я подумал, что пока не стоит демонстрировать собственную сообразительность. До поры до времени Страуберг не должен догадаться о том, что мне понятен трюк с перевоплощением. Подыграю-ка я старику, тем более, что пока все это в моих интересах!
Знакомый портье приветливо улыбнулся. Еще бы ему не улыбаться так широко, прикарманив за какие-то две минуты пятьдесят моих баксов!
— Рад, что вы навестили нас вновь! Если вам еще раз понадобится заключить пари, мистер Холман, я всегда готов услужить…
Я лишь отмахнулся от любителя легких денег. Не до него!
На одиннадцатом этаже меня дожидался Деннис Страуберг. Он корректно поздоровался, подвинул удобное большое кожаное кресло, усадил меня. Лишь после этого сам устроился в кресле напротив и методично, не торопясь, раскурил сигарету.
Я ничего не мог прочесть на его бесстрастном лице, пока он выслушивал подробное сообщение о моей встрече с Шоном Монахэном и обнаружении трупа фотографа. Я сознательно упомянул о каждой мельчайшей детали, пересказывал фразы и банальные угрозы Монахэна в надежде, что хоть что-нибудь зацепит моего собеседника и это поможет мне.
Он выслушал, не перебивая.
— Вы, Холман, правильно угадали прямую связь фотографа с Майком и Шоном… — голос звучал задумчиво. Дым от сигареты сплошной струйкой тянулся вверх.
— У меня просто было такое предчувствие, — я скромно опустил глаза. — И оно подтвердилось! Впрочем, если бы Майк Линдерман вчера оказался дома, кто знает, как бы все повернулось…
— Кто знает… — медленно повторил он. И вдруг резко подался вперед: — Признайтесь, кого вы больше подозреваете в убийстве фотографа: Шона или Майка? А может, они действовали вместе?
Вместо конкретного ответа я развел руки в стороны.
— Единственный способ приблизиться к истине — припугнуть как следует Майка Линдермана.
Страуберг удивленно вскинул брови.
— Не в том смысле, чтобы встретиться с ним и пригрозить пистолетом, — заторопился я объяснить свою мысль. — На него надо воздействовать… эмоционально. Если он запаникует, он сам бросится разыскивать меня. И это было бы самое лучшее!
— Не хотите ли вы подробнее посвятить меня в свой план?
— Если честно, я очень надеюсь на вашу помощь, мистер Страуберг, — я в упор посмотрел на хозяина кабинета, но темные глаза, казалось, вовсе ничего не выражали. — Мне необходимо, чтобы вы сообщили Майку о том, что его отец сильно разгневан тем, что сын не сдержал своего обещания и опять впутал Флер Фалез в сомнительную историю. И разгневан настолько, что нанял частного детектива, чтобы достоверно знать все, что случилось… Майк должен узнать и мое имя, поскольку я официально представился Монахэну вчера вечером. Следует сообщить и то, что я якобы сухой и безжалостный человек, которому мистер Линдерман-старший предоставил обширные полномочия. И главное: намекните Майку, что доказательства его причастности к смерти фотографа уже найдены. А, когда подтвердятся и другие подозрения, отец, не колеблясь, согласится на передачу полиции уголовного дела против Майка и Шона…
— Вы не сказали, где он сможет разыскать вас, получив и осмыслив всю перечисленную информацию.
— Во второй половине дня сегодня я намерен дожидаться его визита у себя дома, на Беверли-Хиллз. Если при разговоре с Майком вам удастся как бы случайно упомянуть этот район, думаю, он разыщет мой адрес по телефонному справочнику…
— А если Майк все-таки не придет? — осведомился Страуберг.
— Значит, мой расчет был в чем-то неверен, и мне придется изобрести еще что-нибудь.
— Есть еще один момент, о котором я не имею права не думать, — как бы рассуждая про себя, проговорил мой собеседник. — Не вызовет ли наш эмоциональный нажим слишком уж непредсказуемой реакции?
— Вы имеете в виду насилие со стороны неуправляемых юнцов?
— Вот именно.
— Я думал об этом. Что ж, без риска в нашем деле не обойтись. Но здесь, поверьте моему опыту, заранее оправданный риск!
— Ну что ж, вам видней. Я позвоню Майку около трех часов дня, как вы и предлагаете. Но имейте в виду, мистер Холман. Если, вопреки вашим ожиданиям, Майк и Шон применят силу либо оружие, я считаю своим долгом сообщить властям о нашем с вами нынешнем разговоре.
— Если что-то такое случится, думаю, меня эти детали уже не будут волновать, — ответил я вполне серьезно. — Впрочем, в следующий раз я постараюсь придумать что-либо попроще…
— В одном вы правы, — голос Страуберга звучал глуше, чем раньше, — в том, что стремитесь сдвинуть события с места, подтолкнуть всех действующих лиц к тому, чтобы они как-то проявили себя… Вот вы и меня включили в этот круг. Пожалуй, выпавшая мне роль не самая лучшая, словно надо нажать на кнопку…
— Не ожидал, что вас смутит чувство ответственности исполнителя, — проговорил я. — Мне казалось, что ваша должность включает в себя право нажатия кнопок вместо мистера Линдермана. Разве не так?
Но, повернувшись к Страубергу, я понял, что разговор этот для него неприятен, и поторопился переменить тему:
— Я хотел бы еще раз вернуться к разговору о магнитофонных записях. Не обратили ли вы внимания, когда прослушивали эти пленки, упоминала ли Флер хоть раз о своем первом муже, Курте Варго?
— Разумеется, упоминала! — Мне показалось, что Денни Страуберг рад, что мы ушли от чем-то неприятного ему разговора.
— Ее первый муж утонул на Гавайях вскорости после их свадьбы, — пояснил я.
— Она вспоминала свой медовый месяц достаточно подробно.
— Мне бы хотелось узнать об этом побольше, — проговорил я.
— Видите ли… — Страуберг помолчал. — Даже точное воспроизведение ее слов в данном случае мало что проясняет…
— Не понимаю вас.
— Я попытаюсь начать издалека, если это уместно?
— Разумеется, — кивнул я.
— Боюсь утомить вас слишком долгими рассуждениями, но придется привести пример из собственной жизни. Смерть жены, с которой мы были вместе более двадцати лет, когда-то очень сильно потрясла меня. Казалось, моя собственная жизнь тоже уже окончена и в ней ничего значительного не произойдет. Я упивался памятью об этой несравненной женщине, но примерно через полгода понял, что так нельзя. Боль притупилась. Еще через год я встретил другую. Проснулись лучшие чувства… Правда, мы быстро поняли, что не подходим друг другу. Но я о другом. О том, что для меня оказалось возможным полюбить повторно. Думаю, мистер Холман, что большая часть того, что принято называть любовью, основана
