— Лично меня, — заявил Валерка, — больше волнует, что здесь начнется, если господин Антошенко не получит мандат, а мы не успеем смыться.
— Думаешь, начнет мстить? — испугалась Лидия. Она еще кожей помнила прикосновения чужих потных рук, грязь и холод заброшенного двора, куда завезли ее эти гады в забрызганной иномарке. Вот это называется приехала к папе, скрылась!
— Потому тебе и сказано к окнам не подходить, — заметил Лешка.
Лидия вдруг поняла, что, хотя она оставлена здесь за хозяйку, за старшего отец оставил все же Лешку, который мотался с ним по выборам четвертый год. Лешка поймал ее взгляд и, прикрыв глаза, подтвердил: да, милочка, я знаю, что говорил тебе на прощание отец, и тоже получил от него команду за тобой приглядывать. Ты за нами, я за тобой — психотехника.
— Я прежде всего не завидую самому Антошенко, если он, конечно, проиграет, — с апломбом продолжал Валерка. — Он сейчас пиво бесплатно раздает, цветные листовки печатает в Италии, по селам на встречи с избирателями летает на вертолете — в общем, с полмиллиона «зеленых», я думаю, в него вложили. Если пройдет в Думу, вопросов нет: проголосовал, за что попросят, и расплатился. А если не пройдет, как бы не пришлось эти полмиллиона возвращать. Это с нашего Красина взятки гладки, у него просто нет серьезных денег. А у Антошенко есть, и с него спросят.
— Уголовники, — поддакнула Лидия.
— Если бы только уголовники! За ним и нефтяные магнаты, и северных народностей знать. Своего какого-нибудь ханты-манси они протолкнуть не надеются, а господин Антошенко все же коренной сибиряк…
— Ну, давайте за успех, теперь нас на одного больше. — Лешка разлил остатки «Тюменской», глазами спросил Лидию: «Будешь?»
Она со вздохом взяла стакан… И время полетело.
«Посольцевская» показалась слаще «Тюменской» и как-то долго не кончалась, а потом Лидия заметила под столом пустую бутылку от этой самой «Посольцевской» и поняла, что они прикончили два литра на троих! Трехдюймовкины бутерброды пролетели на ура, Валерка приволок из своего холодильника остро пахнущую копченую рыбешку с неприличным названием пелядь. За несчастную пелядь, которой очень трудно жить с таким названием, выпили по целому стакану; откуда бралась водка, Лидия уже не понимала. Лешка вдруг запел: «Над морем, морем Черным артековский салют!» — и выяснилось, что все трое побывали в Артеке, что ужасно их растрогало. Лешка с умилением вспоминал, как был флажковым в дружине «Прибрежная», а Валерка, который был в «Морской», назло ему ревел: «Морская душа, морская душа всегда молодая!»
Потом, обнявшись, кричали: «Артековец — всегда!». Лидию прошибла слеза, и она упала на Лешкины подушки. Надвинулось нерезкое Валеркино лицо, похожее на фотонегатив Ивашникова: Колька светло-русый, а он брюнет, и глаза у него черные вместо голубых ивашниковских, но так же широко распахнутые, а нос так совершенно Колькин! Она стала смотреть на Валерку почти любовно, пытаясь разглядеть в негативе настоящее Колькино лицо, и на мгновение это ей удалось. Лидия не успела пошевелиться, только душа рванулась к Ивашникову, который тут же опять стал негативом. Валерка ощутил ударившую от нее волну теплоты, потянулся губами. Пришлось дать ему по физиономии, но получилось неубедительно, потому что Лидия чувствовала свою вину: Валерка же всего лишь ответил на ее порыв.
Потом ничего не было — провал, смена кадра, и Валерка, обняв мелкого Лешку, танцует перед Лидией только что придуманный брачный танец муксуна и пеляди, а она задыхается от смеха и боится описаться.
Следующий кадр — великовозрастные артековцы тащат ее по коридору, Лешка за руки, Валерка за ноги, она обвивает его бедрами за пояс — четвертая классическая позиция Камасутры, — спрашивается зачем: она, что ли, не может сама идти?! Тут артековцы ее уронили, на дружный хохот откуда-то выскочила коридорная и тут же исчезла. Ясно, здесь привыкли и не к таким сценам. Лидия вскочила на ноги; оказалось, она могла идти сама, а что велела себя нести, так это была игра. Она так обрадовалась, что легла на ковер и приказала артековцам впрягаться. Лешка опять был коренным, а Валерке она никакой Кама-сутры не позволила, пусть держится за щиколотки. Через несколько шагов Валерка перехватил ее под коленки, а в тесной прихожей — под бедра. Когда процессия добралась до спальни люкса и Лешка кинул доверенную ему верхнюю половину Лидии на подушки, вместе с ней упал и Валерка, оказавшись между ее бедрами — во второй классической позиции Кама-сутры. Его негативные глазки ожгли Колькиным взглядом-наоборот, Валерка замер от близости, но Лешка, оставленный за старшего, уже отрывал его от Лидии, крича:
— Отвали, у нее муж противоугонщик!
— Не противоугонщик, а бизнесмен! Коля, Коленька! — задыхалась под Валеркиной тяжестью Лидия.
— Тем более! Охрана отметелит, живым не останешься!
— Какая ты красивенькая, — горячо шептал Валерка, это было ключевое слово в ее собственной противоугонной системе, даже не ключик — отмычка. Она опять потекла — проклятый тампакс!
Лидина хмельная голова ходила ходуном, ее несло, раскачивало, как на качелях. Бамс! — склонившееся над нею лицо Валерки делается все ближе и ближе, и она открывается навстречу ему. Бамс! — голова летит назад, старший Лешка оттаскивает Валерку. Бамс! — голова в другую сторону, Валерка, отбиваясь от Лешки, расстегивает на ней отцову спортивную куртку. Бамс! — Лешка, ощерясь, всерьез колотит Валерку. Бамс! — Валеркино лицо наплывает, негатив Ивашникова проявляется, становится цветным, и Лидия летит в пропасть в полной уверенности, что завтра отец и Красин привезут ей Ивашникова.
Разбудил ее Лешкин звонок по внутреннему телефону. Лидия была одна и одетая, значит, мелкому Лешке удалось-таки справиться с Валеркой. Стало по-женски стыдно вчерашних художеств, тем более что распоряжение отца она не выполнила: дала мужикам напиться и сама себя не контролировала.
Лешка бодрым голосом доложился, что едет на телевидение. Лидию в который раз поразило свойство деловых мужчин не мучиться похмельем и не вспоминать вчерашнего. Парамонов, когда приходилось вставать с бодуна, подолгу рыгал в туалете, а потом, страдая, рассказывал, кто и сколько ему наливал, и каялся, зачем он, дурак, так нажрался. У деловых же людей и, кстати, у интеллектуалов питие — не настолько яркая часть жизни, чтобы смаковать детали. Это лишь способ очистить мозги. Чем напряженнее они работают, тем сильнее оттягиваются за выпивкой. Но вспоминать о том, что начудили вчера, — дурной тон.
Лидия встала. Как всякая не пьющая систематически женщина, она не испытывала похмелья — вся гадость уходила в настроение. Настроение было в самый раз, чтобы стервениться и каяться. А поскольку никого рядом не было, Лидия стервенилась на саму себя и каялась тоже себе: одна половинка ворчала, а другая каялась. Свою для себя проповедь она посвятила теме «Какая же ты хозяйка?».
Ну вот, ты оставлена на хозяйстве самыми близкими тебе людьми — отцом и Колькой, начала Лидия, застилая постель. А если подумать, какая ты хозяйка, в болото носом? Сколько раз и отец, и Парамонов говорили тебе: будь хозяйкой, помогай, женское дело не в одних кастрюлях, с которыми ты тоже не любишь возиться. Отец и Парамонов — небо и земля, но оба сходились в том, что идеал женщины — чеховская Душечка, растворенная в мужском деле. Ты кричала, что они хотят сделать из тебя домработницу, а Парамонов еще и подстилку для нужных людей… Парамонов, конечно, подлец. Но, в конце концов, он по-своему хотел, чтобы ты была помощницей ему в делах. А ты кем ему была — на телефонные звонки отвечала? И то часто из вредности или не подзывала его, или не передавала то, что просили передать. Так поступают стервозные секретутки, а не хозяйки. А ведь он не для одного себя зарабатывал… Что это ты, неужели прощаешь Парамонова?! Не сбивайся с темы, спохватилась Лидия и в завершение проповеди наложила на себя наказание: надо было учиться быть хозяйкой, а не умеешь, вот и будь теперь домработницей.
Она собрала остатки посуды со стола и свалила в раковину, но тут в дверь деликатно поскреблись, и пришлось отложить исполнение наказания.
Пришедший был так долговяз, что головой упирался в дверной косяк.
— Вы знаете, я Михаил Яковлевич, — представился он.
Ага, компьютерщик, о котором предупреждал отец. Лидию еще раз поразили сибирские масштабы — она впервые видела такого здоровенного еврея. Заросший до глаз бородой, в свитере с оленями, натянутом на бочкообразной груди, Миша смахивал на полярника-зимовщика.
Помня наставления отца, Лидия провела его в гостиную, показала компьютер и села на диван у окна с отцовским ноутбуком, чтобы за Мишей присматривать. В спальне, как нарочно, стал каждые пять минут звонить телефон. Спрашивали отца. Их с Красиным отлет был обставлен такими предосторожностями — военный самолет, Красин при пистолете, — что Лидия решила ничего не говорить кому попало. «Василий Лукич скоро будет» — и все.
