сил искала моего отца. Когда мне было четыре или пять, мы с ней сели на поезд на большой станции в Токио и ехали долго-долго, потом пересели в повозку, и она везла нас вдоль рисовых полей, а затем по широкой дороге в горах. Я просыпался и засыпал вновь, а повозка все тряслась и тряслась… Наконец вечером, когда стемнело, мы добрались до гостиницы в каком-то городе. И каждый день, взвалив меня на спину, мама ходила по разным домам. Везде, куда ни глянь, возвышались горы. Я постоянно плакал и просился домой, а мама ругала меня за это. Потом мы вернулись в Токио, совершив тот же путь в обратном порядке, и мама купила мне рожок, который звучал так же, как рожок возницы.
Позже… намного позже, когда я понял, что мы путешествовали в родную деревню отца, я спросил у нее: «А что это была за станция, куда мы ездили на паровозе?» Мама снова расплакалась и спросила: «Зачем тебе это знать? Я трижды ездила туда, но ничего не нашла и смирилась. И ты забудь. Когда поступишь в университет, я расскажу тебе об отце, если буду жива». С тех пор я ничего не спрашивал.
Конечно, пейзажи, виденные мною в пути, вскоре размылись, и в памяти остался лишь звук рожка в трясущейся повозке. Но потом я купил карты и попытался вычислить расстояние, которое мы проехали на паровозе и затем на повозке. Вероятно, горы, что я запомнил, находились в префектуре Тиба или Тотиги. Да… По пути нигде не было видно моря. Или я смотрел в окно поезда с другой стороны?..
Где мы жили в Токио? Да где только ни жили. Насколько помню, сначала в Комадзаве, потом в Канасуги, Коумэ, Самбонги, и наконец переехали в Когай-тё в Адзабу, а потом уже сюда. Мы всегда снимали комнату для двоих на втором этаже, в амбаре, или в отдельном флигеле. Мама занималась ручной работой и делала разные вышивки. Когда работы были готовы, она, взвалив меня на спину, относила их в дом под названием «Омия» на станции Тэмматё в Нихонбаси. Там жила хозяйка, которая всегда эффектно красилась и угощала меня конфетами. Я до сих пор не забыл этот дом и ее лицо…
Какие вышивки делала мама? Я точно не помню… Кажется, это были занавесы для святилищ, сменные воротнички, шелковые платки, гербы для хаори [74], узоры на подоле кимоно. Я был маленький, поэтому не могу сказать, как они выглядели и сколько мама за них выручала… Запомнилось только одно: когда мы переехали из Токио сюда, матушка сделала узор на шелковом платочке для хозяйки из «Омия». На тончайшем, почти прозрачном шелке с необыкновенной искусностью (за весь день мама успевала закончить кусочек величиной примерно с подушечку пальца) были вышиты разноцветные хризантемы. Когда мы пришли, я собственноручно отдал этот платочек хозяйке. Та крайне удивилась, позвала всех домашних, и они громко восхищались, округлив глаза. Потом я узнал, что это было настоящее «нуи-цубуси» — старинное искусство вышивки, которым сейчас мало кто владеет. Муж хозяйки хотел дать маме денег, но та с поклонами отказалась и приняла только сладости. Потом мама и хозяйка долго стояли у ворот и плакали, а я не знал, как себя вести…
Мы переехали сюда из Токио, потому что маме так нагадали. Ей частенько говорили, что предсказатель из района Мамиана никогда не ошибается. И вот что он маме сказал: «Пока вы с сыном в Токио, удачи не будет. Вас кто-то сглазил, и, чтобы снять сглаз, лучше вернуться в родные края. Звезды говорят, что благоприятное направление в этом году — Запад. У вас “третья нефритовая звезда” [75], как у Сугавары-но Митидзанэ [76] и Итикавы Садандзи [77], поэтому обратите внимание на промежуток между тридцатью четырьмя и сорока годами, в это время может случиться много бед. Тот человек — ваша полная противоположность, “седьмая красная звезда”. Если не перестанете думать о нем, может случиться страшное! А если ваши вещи случайно окажутся рядом с его вещами, возникнет жуткая порча, поэтому будьте очень осторожны! Но если вы доживете до сорока, жизнь ваша станет спокойной, а после сорока пяти вам будет везти даже чаще, чем другим людям».
И вот, когда мне было восемь, мама объявила, что мы переезжаем. Потом она часто говорила ученицам со смехом: «Все так! У меня те же звезды, что у Тэндзина-сама, поэтому я люблю искусства и литературу». Я хорошо запомнил эти слова… Однако про «седьмую звезду» она рассказала только мне и взяла с меня обещание хранить это в тайне.
Когда мы переехали сюда, мама сразу же сняла дом и открыла в нем пансион. Учениц в школе было примерно двадцать. Занятия проходили утром и вечером в комнате в восемь татами. Помню, мама радовалась и говорила, что к ней приходят очень благородные барышни. Однако мама была вспыльчивой и часто ругала девушек. А еще в пансион нередко заглядывали всякие испорченные люди и грубияны. Они смеялись над ученицами, пугали маму или попрошайничали, но она тут же выдворяла их. Из мужчин в пансионе бывали старый хозяин, учитель Камати, который преподавал мне курс средней школы, и электрик. Переписку мама не вела, даже от хозяйки «Омия» письма не приходили. Думаю, мама боялась сообщать кому-нибудь наш адрес. Она не была суеверной, однако отнеслась к словам гадателя из Мамиана серьезно и поверила, что ее кто-то преследует.
Честно говоря, здесь, в Ногате, мне не понравилось. Когда мы только приехали из Токио, то ли по слабости здоровья, то ли из-за того, что меня укачало в поезде, я возненавидел запах угольного дыма… И тут, в шахтерском городке, я с утра до ночи чувствовал эту вонь. Но маме здесь очень понравилось, и мне пришлось терпеть. Со временем я прижился, тошнота прошла, но мне по-прежнему не нравился местный воздух и запах угля…
Я пошел в школу. Там оказались дети со всей Японии, они были грубы и говорили на разных диалектах, порою я их не понимал…
С моего раннего детства мы часто переезжали, вероятно, поэтому у меня почти не было друзей… И даже в школе я завел мало товарищей.
Учась в четвертом классе средней школы, я стал проявлять усердие и смог поступить в высшую школу Роппонмацу в Фукуоке. Воздух там оказался чист и свеж, чему я был несказанно рад… да…
Я рано сдал экзамены, но не потому, что ненавидел Ногату. По правде говоря, я хотел поскорее
