— А что Галя?
— Галя в глубоком обмороке. Живем теперь вчетвером. Главное, они друг друга с первого дня возненавидели. Пока все молчком, а напряг растет. Галка уже спать со мной отказывается. Устала, мол. Раньше не уставала. Она раньше вообще по этой части… золотые руки. А теперь как ледышка, все вроде как через силу. А я ж привык. Люблю ее, никто мне больше не нужен. Главное, если бы я хоть деньжищи большие в дом приносил, бабы деньги любят… В НИИ моем вообще не деньги, а слезы. На ремонте машин прирабатываю, конечно, и неплохо. На троих нам хватало. А когда в доме шестнадцатилетняя девица, это яма бездонная. То платье, то туфли, то дискотека, то хрен на блюде.
— Так ты ограничь ее. Укороти.
— Не могу. У меня перед ней комплекс вины. Она так себя со мной и ведет: я виноват, что бросил ее. Как будто это я к офицеру сбежал. И перед Галкой виноват, что обузу такую ей на шею посадил. Ей и готовки прибавилось, и уборки. Дурдом, одним словом.
Толя задумался. Закурил, обмозговывая ситуацию, и изрек:
— Нужно твою Надежду отселить. А то жену потеряешь.
— Типун тебе… если я ее потеряю, то и жить незачем. У меня к ней такое чувство… Эх, что там говорить. Этого не объяснишь. И дочь выгнать не могу. Куда ее? В общагу?
— Зачем в общагу? Нужно ей квартиру купить. Рядом с вами. И отдельно будет жить, и под присмотром. Как говорится, и в гостях, и замужем.
— Издеваешься?
— Почему? Я серьезно. Однокомнатная в панельном доме на вашей окраине стоит всего ничего… каких-нибудь тысяч двадцать.
— Осталось только в тумбочку залезть, где эти баксы лежат, — криво улыбнулся Нережко.
— Слушай, ты мужик или нет? Если мужик, должен свои проблемы решать, а не ныть, — жестко проговорил Скотников.
— При чем тут «ныть»? Ты спросил, я с тобой поделился. Я об этом никому не рассказывал, если хочешь знать. Тебе душу открыл, а ты…
— Ну, извини, старик! Это я погорячился. Переживаю за тебя. Хочу тебе помочь.
— Это как же? — Нережко поднял на Толю осоловевшие глаза.
— Вот ты сидишь в своем НИИ электриком. Штаны там просиживаешь семь часов кряду. А слабо свою жизнь изменить? Круто! На сто восемьдесят! Вкалывать придется много, но зато и башли настоящие пойдут. Хозяином жизни себя почувствуешь, а не заложником ситуации! — вдохновился Скотников.
— Почему слабо? Мне не слабо. А что значит — настоящие башли? Это «скоко будет в граммах»?
— Ну, для начала триста в неделю. Это как тебе?
— А что. делать-то? Как такую капусту стричь?
— А бывает и больше! — словно не слышал его Скотников. — Это как работать.
— Да что за работа такая? Бандюганов охранять?
— Фи, какая гадость. Что ты несешь? При чем здесь бандюганы?
— А что, по специальности, что ли? Что-то я не видел объявлений, что требуются электрики на триста баксов в неделю.
— А кто говорит про электриков? Я о другом: вообще жизнь изменить. И специальность тоже. Я вот изменил.
— Так у тебя никакой специальности и нет, — простодушно ответил Нережко.
— Это ты зря. Я, в отличие от тебя, английский в нашей спецшколе выучил хорошо. И могу зарабатывать «языком». Но нашел себе дело гораздо более выгодное.
— Да что за дело-то? Что ты все вокруг да около? Расскажи, если помочь хочешь.
— Нет, брат, об этом в баре, за кружкой пива не рассказывают. Деньги любят тишину — слышал? Одно могу сказать, я с этой работой справляюсь. Я в бизнесе всего два месяца, а уже иномарку покупаю. А ты не дурнее меня. Так что тоже смог бы. Только захотеть нужно. Зад от стула оторвать, пошевелиться…
— Хватит про зад! — огрызнулся Нережко. — Тебя-то друзья пристроили, а меня кто пристроит?
Скотников помолчал, отхлебнул пива.
— Я могу о тебе с руководством поговорить, ты мне не чужой. Все же десять лет за одной партой, это не хрен собачий, как говорится. Но учти, отбор очень жесткий. К нам единицы попадают. Так что гарантировать ничего не могу. А поговорить… что ж, это можно. Па-апыт-ка нэ пэтка, правда, Лаврентий Палыч? — закончил Скотников с грузинским акцентом.
— Ну… Ты это… поговори. Только намекни хоть, что делать нужно? А то, сам знаешь, где большие деньги крутятся, там и выстрелы гремят.
— Не звезди! Я никаким криминалом ни за какие бабки заниматься бы не стал. У меня тоже семья. И сыну тоже шестнадцать, как твоей Надюшке. Его еще на ноги поставить нужно. Чем конкретно заниматься придется — это я тебе не скажу. А о фирме пару слов могу сказать. Что такое Ротари-клуб, знаешь?
— Ну… — задумался Нережко. — Это за границей. Элитарные такие клубы. Закрытые. Денежные… России какой-то Ротари-клуб башли отстегивал.
— Все верно, элитарный, закрытый, денежный. Клуб, где собираются люди близких взглядов. В процессе его существования было выработано некое ноу-хау, позволяющее еще и деньги зарабатывать в процессе приятного общения. Вот, примерно, о таком клубе и идет речь. Больше ничего сказать не могу. Если каждому все рассказывать, завтра таких клубов на каждом шагу пооткрывают. По рублю пучок.
— А как туда попасть? — насторожился Нережко. — Небось, взнос какой-нибудь вступительный нужен? Тонн на пять?
— Не свисти, когда мотива не знаешь! — оборвал его Анатолий. — И вообще, тебе работа нужна или информация? Ладно, заболтались мы. Я Гусе обещал с уборкой помочь.
Скотников отодвинул пустую кружку.
— Подожди! Так как с работой-то? Ты мне ничего толком так и не сказал… — Виктор пытался сосредоточиться.
— Позвони, — небрежно откликнулся Скотников. — Я переговорю, раз обещал. Только, боюсь, слабо тебе. Так и будешь в своем НИИ гнить, в своей двухкомнатной. Так и будете друг друга, как пауки в банке, грызть. Так и будешь пивом наливаться. Ладно, ладно, что рожу вытянул? Это я шучу так. Это я любя. Я ж за тебя переживаю. Созреешь, звони. Учти, вакансий мало. Скоро все ниши заняты будут. Так что каждый сам кузнец своего счастья. Ну, побегу я, лады? А то Гуся ругаться будет. А ты допивай спокойно пивко и думай над моими словами.
Домой Анатолий вернулся в весьма приподнятом настроении.
— Где тебя носило? — вызверилась было Гуся.
— Спокойно, Маша, я Дубровский! Окучивание Нережко прошло по всем законам жанра. Господи, как он меня утомил своими паузами! Но я его расшевелил. Заинтересовал, заинтриговал, заи…
— Прекрати фиглярствовать! Ты его прокассировал?
— Нет. Еще рано. Что говорит Третьякова? Гостя готовить нужно. Это как пирог — и сырой плохо, и пригорелый — тоже. Витька еще сыроват. Но перспективен. Никуда от нас не денется. Представляешь урода: свел под одной крышей взрослую дочь от первого брака и вторую жену с пасынком. Эта компания его быстро до кондиции доведет, чует мое сердце!
— Это еще когда! Жаль, что Лаврова твоя не пришла. Она тебя любит любовью брата, а может быть, еще нежней… Может, ее сразу удалось бы…
— Не кощунствуй! Она меня, правда, как брата… Но здесь форс-мажор, никуда не денешься. Так ведь жизнь сегодня не заканчивается. Раз мамаша ее в больницу попала, значит, лекарства будут нужны, то есть деньги. Надо просто держать руку на пульсе. Что говорит Третьякова? Важен момент! Попал в нужный момент — клиент твой. Давай-ка бизнес-план. Отметим Нережко. А то в понедельник на семинар, а отчитываться нечем.
Успехи наши пока не оглушительны, но лед тронулся, чует мое сердце!
— Твои бы слова да Богу в уши! А то я на этот праздничек всю зарплату угрохала. Из пушек по воробьям — вот как это называется. А эта-то Шнеерсониха… Так мой стол оглядывала, паскуда, как будто в подвал к бомжам попала. Лярва! Были ли бы у меня ее деньжищи…
— Будут! Еще и не такие будут! Мы только в начале! Нужно верить, ты же сама говорила!
— Ладно. Будем верить. Что нам остается? Хорошо, Мишенька на даче. Мы с тобой как-нибудь продержимся.
— Конечно, Гусенька моя, пусенька моя, сладюсенька моя, — засюсюкал Скотников, обнимая обширное теплое тело.
— Ладно, ладно, это потом, — как от комара, отмахнулась от щуплого мужа дородная Гуся. — Сначала Лавровой своей позвони. Пусть она твою заботу чувствует.
— Есть, мой генерал!
— Странно, ее и дома нет, — растерянно проговорил он, слушая длинные гудки. — Неужели в больнице до сих пор? Странно, и «труба» не отвечает.
— Ну да, щас! Десять вечера! Небось забросила мамашу на койку и срыла куда-то на сторону твоя Лаврова. За ней, видно, глаз да глаз нужен. Завтра позвони. Отметь в бизнес-плане.
Скотников послушно полез за бумагой.
Глава 8
КУХОННЫЕ ПОСИДЕЛКИ
Аня Лаврова действительно «срыла на сторону», как выразилась неотягощенная хорошим воспитанием Гуся, привыкшая к тому же иметь дело с венерическими больными — людьми напуганными, зависимыми от доктора и посему покорно сносящими хамство. Но это так, к слову.
