вдруг сама собой открывается внятная идея, на которую и нанизывалось сновидение.
Запечатлеть означает прояснить. То, чему Илюшин не находил названий, смутные догадки и расплывчатые идеи обретали ясность.
С этим уже можно было работать.
Несколько раз Макар обходился и без «художеств», как называл это занятие Сергей. Но хотя они доводили дело до конца, у него оставалось ощущение незавершенности. Словно в прочитанной книге он, не заметив, пролистнул целую главу. Финал не изменился, и сюжет был ясен, но он, читатель, обокрал самого себя.
Макар положил вырванный лист на плотный альбомный переплет, покусал карандаш. Усмехнулся: в идее рисовать художников ему виделась какая-то несообразность. Интересно, если бы их с Сергеем портреты создавал Акимов, что бы он написал?
В следующую секунду сам Мирон Акимов предстал перед ним в образе кита – того самого, одолеваемого розовыми рыбами. Он плыл в одиночестве, пересекая наискось белую гладь листа, и не было никого, кто мог бы сравниться с ним по величине.
Юханцева – пещерный тролль с копной торчащих волос. Ульяшин – сом, жирный, матерый, чьи усы запутались в сетях. Ясинский бежал между ними, похожий на мышь, но не успевал спрятаться в норе.
Бурмистрову выпало быть домом без окон. Наталья Голубцова – стоячее болото с расплывающимся по нему, точно яичница по сковороде, огромным глазом. Куприянова – золотая медаль, ее муж Андрей Колесников – снежный барс, похожий на того, что изобразил Бурмистров. Безумная Фаина осталась почти тем же, кем была: старухой с клюкой и птицей на плече.
Илюшин рисовал. Персонажи толпились на листе, им не хватало места. Он вырвал из альбома еще один.
Анаит Давоян: облако, внутри водяной столб. Антонина Мартынова: стрела с густым лиственным оперением. Ювелир Тарасевич: хомяк с пышным, богатым павлиньим хвостом.
Пришел Бабкин, заглянул через плечо Макара. Хотел отойти, но замер, зачарованно рассматривая фигурки на листе.
Тимофея Ломовцева он узнал с первого взгляда: лис, чей хвост превращается в огонь. Хохочет, скалит зубы. То ли сам горит, то ли готовится поджечь все вокруг. С большой еловой шишкой, из которой смотрели два скошенных к несуществующему носу глаза, Бабкину пришлось повозиться. В конце концов он понял, что это Борис Касатый. Алистратова он отыскал на этом же листе: что-то похожее на разбухшее пирожное, из которого вылезла начинка.
И пропавший сторож Вакулин нашелся. Толстый акробат в пестром клоунском трико шел по провисающей веревке.
Была среди художников даже Изольда. Не ундина и не сардина, а длинная гусеница.
Сергею нравилось угадывать, кто стоит за очередным рисунком. Он почти всегда определял это безошибочно, но не знал, приписывать ли успех собственному чутью или таланту Илюшина.
– Вот кому надо выставку организовывать, – вполголоса проговорил он. – Сколько у тебя уже таких листов?
– Не знаю, я их выкидываю, – рассеянно отозвался Макар.
Бабкин так и подскочил:
– Выкидываешь? Да ты что?!
Илюшин на секунду оторвался от своего занятия. Недоуменно взглянул на него через плечо:
– А ты думал, я их храню, что ли? В архиве?
– Елы-палы! – в сердцах сказал Бабкин. – Ясное дело, я думал, ты их хранишь!
– Это зачем же?
Ответить на этот вопрос Сергей с ходу не смог и от переполнявших его чувств сбежал на кухню. Нет, ну надо же! Выкинул все листы!
Он самому себе не мог объяснить, отчего это важно. Но ведь там были люди. Все, что встречались им в расследованиях. Концентрат человеческий, суть, идея – черт его знает!.. А теперь этого всего нет. Как же так…
Он всерьез расстроился. Сидел в одиночестве, не включая света, прихлебывал кофе. Кофемашина сочувственно светила голубоватыми и желтыми огоньками из темноты, словно присевший отдохнуть инопланетный корабль.
– А мне ты кофе, конечно, не сделал, – сказали у Бабкина над ухом.
Сергей чуть не поперхнулся.
– Макар, твою мать! Я ведь тебя пришибу когда-нибудь ненароком!
– Какая прекрасная смерть, – прочувствованно сказал Илюшин и утер воображаемую слезу.
Когда Сергей уехал, Макар вернулся к своим рисункам и записям.
Золотая медаль «За победу»…
Кто такая Майя Куприянова, если присмотреться внимательнее? Старательная девочка. Вовсе не бездарность. Неторопливо, но упорно ползет к своей цели, как та улитка по склону Фудзи, если бы улитку на вершине ждал свой домик, дача и приличная машина, а не двадцатилетний «Форд».
Бабкин после встречи с ней спросил, отчего это Макар взъелся на девчонку. Само собой, Серега видит юное доверчивое существо, нянчащее малыша, и у него сразу разыгрывается опекунский инстинкт.
А у Илюшина подобных инстинктов нет и в помине. Зато есть тот, что нашептывает: она лжет, лжет в каждом слове. Олененок Бэмби? Ага, как же. Саблезубый.
Но мало ли зачем могут лгать люди…
Илюшин принялся изучать все, что было собрано по делу об убийстве Тарасевича. Одна клиентка рассказывает, как он был к ней добр. Другой прямо обвиняет его в мошенничестве. Свидетели, которые общались с ювелиром в течение последних суток его жизни, все как один твердят: да, он был взволнован, напуган. Путал заказы, не слушал их.
Логично предположить, что после смерти Ясинского Тарасевич испугался за свою жизнь.
Но вот беда: с Ясинским они не были знакомы. Никогда не встречались. Не связывались по телефону. Дела даже не объединены в одно производство. На каком основании, собственно? На том, что с художницей из союза они вместе придумывали дизайн украшений?
Этого мало.
Кроме того, свидетели показывают, что и до смерти Ясинского ювелир вел себя не так, как обычно. «Он о чем-то беспокоился», – сказал его сменщик. Последние три недели своей жизни Тарасевич выглядел нервным, взвинченным безо всякой причины.
Илюшин придвинул лист и стал записывать подряд, не задумываясь:
Тарасевич беспокоится
Выставка
Скандал Юханцевой с Ульяшиным
Драка художников
Вечеринка у Ломовцева
Кража
Побег сторожа
Убийство Ясинского
Убийство ювелира
Им до сих пор не известно, связаны ли между собой эти события. Но нечистый на руку директор союза и нечистый на руку ювелир убиты с разницей в сутки – неужели это совпадение?
Картины, картины… Ему представились сюжеты, оформленные в рамы: спящий Вакулин; вор, крадущийся вниз по лестнице; ювелир, застывший в испуге при виде старушки в плаще; сама Белых – статуэтка из золота, напоминающая богиню ацтеков. Макар прикрыл глаза и дал волю воображению. Изольда ползет на подиум, перебирая двадцатью парами коротких ножек, за ней остается примятый мох. В нем лежит убитый ювелир. Капли росы вокруг него – рассыпавшиеся бриллианты. Бурмистров ваяет собственную статую, у нее вместо носа торчит носорожий рог. «Появляется самоучка и обскакивает их по всем параметрам». «Ясинский, конечно, масштабное жулье, но по-прежнему прокалывается на таких вот мелочах». «Котов зовут Тиран и Мучитель».
Нет, не так. Их зовут Тигран и Мачете. Анаит Давоян пошутила: переименовала злых зверей. Наверняка она их побаивалась. Это просто шутка. Над чем смеешься, то не страшно. Тиран и Мучитель…
Коты спрыгнули с картины, обвили Илюшина хвостами. Изумрудно-зеленые глаза мигнули близко-близко. «Это была просто шутка», –
