раздали. Наше передали Александре Сислей, знаешь ее?
– Знаю, – говорю я и чувствую волну облегчения. Карма та еще сука.
– Она очень здравомыслящая. В прошлом я несколько раз помогала ей с делами. Но в любом случае, она просмотрела заявление. Я уже говорила тебе, что отчет их психиатра положительный, да?
– Говорила, – подтверждаю я.
– Ну, все сделано. Все будет хорошо.
Сислей открывает дело. Она проходится по фактам, представленным нами, и добавляет:
– Стороне обвинения очевидно, что обвиняемая была жертвой домашнего насилия.
Я оборачиваюсь на Мадлен. Она плачет, я понимаю это по ее слегка дрожащим плечам, но в целом она собранна. Хотя ей и грозит лишение свободы, сейчас она выглядит лучше, чем раньше: лицо округлилось, шея не так напряжена. Она знает, что Джеймс в безопасности, и, должно быть, это помогло ей расслабиться.
Теперь моя очередь встать. В голове звучит «Виновна» – ответ Мадлен на обвинение в непреднамеренном убийстве. Судья кивает в ответ на мои замечания, и я подытоживаю:
– Как вашей светлости известно, потеря контроля в деле об убийстве является относительно новой частью законодательства. И моя клиентка очень благодарна за это. Она понимает, как и я, что раньше руки вашей светлости были бы связаны и что, скорее всего, ее обвинили бы в убийстве и приговорили к пожизненному заключению. Но совершенствование законодательства позволяет вынести более милосердное решение. Моя клиентка знает, что альтернативы лишению свободы нет. Сегодня он пришла в суд, готовая услышать приговор. Но я бы попросила вашу светлость принять во внимание все события, приведшие к данному нарушению закона, и назначить как можно менее строгое наказание, учитывая все события, а не только действия моей клиентки той ночью.
Мадлен плачет, когда я прихожу в камеру после приговора. Она кидается на меня, вытирая сопли о плечо моей мантии. Мне все равно.
– Пять лет, – говорит она. – Пять лет! Хотя мог бы быть пожизненный.
– Значит, ты в порядке, – заключаю я.
– Я в порядке. Несколько дней назад видела Джеймса, – говорит она.
– Как он?
– Он тоже в порядке. Говорит, что скучает по отцу иногда, но в то же время он рад…
– Приезжая домой, он будет жить у Фрэнсин?
– Иногда. Но у него есть хороший друг в интернате, и ему предложили гостить у его семьи, когда захочет. Я встречалась с ними, мама очень милая. Собаки, кошки, лошади, большой загон и лес вокруг дома. Такое семейное гнездо могло бы быть и у нас…
– Ты сама создашь свое семейное гнездо, – говорю я, – свою ячейку. Ты и Джеймс. Тебя выпустят меньше чем через три года, если будешь вести себя хорошо.
– Да. А как дела у тебя и дочери?
– Все в порядке, у нас тоже все хорошо.
Конечно же Мадлен знает. Все, знакомые со мной в настоящем или прошлом, знают. Новости о смерти Карла распространяются подобно пожару. «Еще один Стивен Миллиган», – кричат заголовки. Полиция не раскрывает все детали дела.
Я вспоминала тот день тысячи раз, пытаясь мысленно обсудить все это с Карлом, пытаясь понять, о чем он думал, когда повесил петлю, нарезал апельсин и зажег сигарету. Я читала об этом, отыскала все статьи.
Аутоэротическая асфиксия. Метод усиления сексуального возбуждения посредством ограничения доступа кислорода в мозг. Такое встречается чаще, чем кажется.
Это ближе к смерти, чем можно представить.
Может показаться глупым, но именно его подготовка, атрибуты для этого задевают меня. То, как он прикрепил книжный шкаф к стене. Точно отмерил веревку, чтобы, пока он находится на диване в правильном положении, она душила его, но не до конца. Даже использовал апельсин – судя по всему, он читал в Интернете то же самое, что я. Провел исследование. Карл не стал бы рисковать. Вкус цитруса должен был привести его в себя, прежде чем что-то пойдет не так.
Должно быть, это срабатывало раз за разом. Но в этот раз я хлопнула дверью, он подпрыгнул и упал.
И задушил себя.
Как он дошел до этого? Когда нормального секса стало ему мало? Я читала о сексуальных пристрастиях – наверное, вот от чего он страдал, ему было необходимо толкать себя во все более экстремальные ситуации, обычные вещи стали слишком скучными, чтобы возбуждать его. Возможно.
Но я знаю, что он ненавидел мою работу, ненавидел финансовую зависимость от меня. Хотел вернуть свою силу.
Полиция забрала его ноутбук. Они спросили, хочу ли я посмотреть другие видеоролики со мной, но я отказалась и спросила, можно ли их уничтожить. Они сказали, что там были сцены и с другими женщинами. Они изучают его мужскую группу по терапии. Произвели другие аресты. Большая часть меня не хочет об этом знать.
Это слабое утешение, но самый ранний клип, где он насилует меня, был снят за год до того, как я начала спать с Патриком. То, что я делала, было неправильным. Но его поступки были во много раз хуже.
И я изо всех сил стараюсь загладить вину перед Матильдой, стать матерью, которой всегда должна была быть.
– Вы таким его нашли? – спросила полиция, когда я пустила их в дом.
– Да, – ответила я.
– Вы знали о камерах? – спросили они пару дней назад, указывая на найденные ими тайные отверстия в стенах, укромные местечки за книгами и фотографиями. Даже кружка-термос была скрытой камерой, все время стоявшей на кухне у стены.
– Нет, не знала, – ответила я.
И это правда.
И возможно, они посмотрели на записи всех этих камер, возможно, зафиксировали время. Возможно, знали, что я пришла раньше. Чуть раньше. Всего на мгновение. Возможно, они даже увидели пятно на ковре, потому что кофейный столик поставили не на свое место.
Возможно.
Но они так и не спросили об этом. А я никогда не скажу.
– Мамочка, мамочка! – Матильда бежит мне навстречу, когда я подъезжаю к дому Рании, чтобы забрать ее.
– Ты хорошо провела время?
– Да!
– Спасибо, что присмотрела за ней, – говорю я Рании. – Ей нравится играть с Сальмой.
– С ней нам хорошо. Она говорит, что вы заведете кошек?
– Да, как только со всем разберусь. Придется вам прийти навестить их.
– Мы только «за».
Они машут нам на прощание, пока мы идем по дорожке домой.
– Ты голодна? – спрашиваю я, как только мы заходим внутрь.
– Немного, – отвечает она. – Не сильно. У нас есть апельсины?
– Есть.
Я достаю ей один и кладу его на тарелку. Даю ей кухонный нож, чтобы почистить фрукт.
Я наблюдаю, как она разрезает кожуру, осторожно, по кругу, отделяя верхушку и делая еще
