и выяснилось, что он вел обширнейшую переписку с крупными коллекциями, включая всемирно известные музеи вроде Метрополитен-музея в Штатах. Во время следствия многие стали предлагать возврат предметов в обмен на молчание следствия. То есть в музей отдавали вещи, за которые, безусловно, когда-то заплатили огромные деньги. Огромные!
— Ну, так ведь вернули.
— Экий вы…
Арданский помотал ладонью, подбирая слово.
— Несерьезный вы человек, Павел Алексеевич, неделовой. Вернули те, чью причастность доказать проще простого. Те, кто покупает, чтобы выставлять, показывать, иначе говоря, публично похваляться. А вы представьте себе какого-нибудь нашего соотечественника, который у себя в Нижних Пердюках держит такую коллекцию! Да он, чтобы перещеголять американцев или европейцев, никаких денег не пожалеет.
— А вы, как добрый дяденька, ему эти вещи и предложите? — поинтересовался Гридин.
— Я? Да что вы! Для такой работы есть мелюзга, наемные работники вроде вас. — Арданский внимательно посмотрел на Гридина и горестно вздохнул. — Вы знаете, кто такие наёмные работники?
Помолчал, ожидая ответа, и, не дождавшись, ответил сам:
— Это те, кого умные люди «наёмывают», — и радостно расхохотался.
Смеялся долго и от души. Успокоясь, посмотрел на Гридина и, кажется, искренне огорчился, что тот не оценил шутки.
— Ну, впрочем, это лирика. А мне нужен результат, понимаете?
— Понимаю, — признался Гридин. — Но, поверьте и вы, что этого не будет. И то, о чем вы узнали от Екатерины Кирилловны, на вашу идею работать не будет.
— Не поможете мне?
— Не помогу.
— Ну а, собственно, почему? — делано удивился Арданский. — Вы не патриот? Вам безразлично, что всюду в мире нашу с вами Россию-матушку каждый день вываливают в грязи, и за нее некому заступиться?
— Так ведь и вы не заступитесь, — пояснил Гридин. — Для вас ведь это тоже — точка приложения сил. И мечтаете вы только о том, чтобы обеспечить себе и потомкам безбедное существование и существовать потом где-нибудь подальше.
— Ну а какое вам дело, где я буду жить, если мой бизнес будет служить России? Какое вам дело, сколько я оставлю своим наследникам, если я работаю как проклятый по шестнадцать часов в сутки! Я эти деньги, эти сокровища не украсть хочу! Не украсть, заметьте! Потому что они, я уверен, уже давно ушли от своих первых владельцев. И, конечно, надо при этом учесть, что они, скорее всего, и получены-то были малозаконными путями. Вы хотите ворованное защитить от плохого капиталиста Арданского, а я хочу их вложить в дело! В дело, которое пойдет на благо России. Кому будет плохо?
— Эту сказку вы рассказывайте где-нибудь на торжественном приеме. Я в это не верю.
Арданский отклонился, как от удара, помолчал. Потом, видимо, решил, что волноваться из-за пустяков глупо, и продолжил, сменив интонацию:
— Ну а работу-то свою вы делать будете? Или каждый раз вы будете долго ломать голову: не повредит ли это России?
— Об этом я всегда думаю. — Гридин отвечал без пафоса.
— Ну что же, вы свой выбор сделали, очередь за мной.
Он повернулся, чтобы позвать своих людей, но дверь стала открываться еще до того, как Арданский что-нибудь сказал.
В помещение вошел Струмилин, а следом за ним женщина, та самая Анна, которую Гридин видел вчера в доме Суховых.
Арданский, увидев вошедших, стремительно побледнел.
— А вы кто такие?
— Не делайте глупостей. Защищать вас уже некому, — предупредил Струмилин, и почему-то сейчас его голос испугал даже Гридина.
А потом раздался громкий хлопок, треск и что-то обрушилось на голову Гридину. Он успел понять, что помещение моментально заполняется едким дымом, и провалился в пустоту…
Из больницы его выписали через полтора месяца, в середине сентября, и он сразу же отправился в закрытую швейцарскую лечебницу. Оттуда он улетел на отдых «для поправки здоровья», как сказал специально прилетевший в Швейцарию Сева Рубин.
Проводив его до трапа небольшого самолета, отправлявшегося в Испанию с единственным пассажиром на борту, Рубин пожал Гридину руку и сказал, кажется, искренне:
— Извини, Паша, за всю эту… историю. Отдыхай и не волнуйся. Сочтешь, что готов вернуться скажи. Сочтешь, что надо заняться чем-то другим, я не буду в обиде. Вилла, где ты будешь жить, оплачена на два месяца. Сам посмотришь, как быть дальше. Понравится и захочешь еще там пожить — сообщи, я все устрою. Захочешь сменить обстановку — твое дело.
Вытащил из нагрудного кармана крохотный бумажный конвертик, раскрыл его, показал лежащие там пластиковую карту и записку:
— Это то, что я тебе должен за всю кутерьму, а тут — шифры… или как их… пинкоды и, для твоего сведения, сумма. Проверь, как только окажешься возле банкомата.
Увидев невольно изменившееся лицо Гридина, успокоил:
— Никаких ошибок. Так что ты можешь спокойно жить, где захочешь! И помни: я в долгу перед тобой и готов его вернуть в любой момент.
— А Арданский? — не удержался Гридин.
Рубин помолчал.
— Ты и не представляешь, что
