сном. Он не привык ездить на автобусе, поскольку всегда заботился о личном комфорте и никогда на этом не экономил. Линг Чу, напротив, охотно ездил в автобусе и чувствовал себя там прекрасно.
За все время пути они не обмолвились ни словом. Мильбург приготовился к разговору с Тарлингом, так как полагал, что китаец просто послан сыщиком, чтобы доставить его к нему. Но в квартире Тарлинга не оказалось.
— Ну так что же вам от меня угодно? — спросил Мильбург, стараясь сохранить невозмутимость. — То, что я мистер Мильбург, это правда, но вот насчет убийства — гнуснейшая ложь!
К Мильбургу потихоньку возвращалась его обычная смелость, а вернее сказать, наглость.
Сначала он думал, что Линг Чу прямо доставит его в Скотленд-Ярд и что там его арестуют. А тот факт, что они прибыли на квартиру Тарлинга, слегка приободрил его, положение показалось ему не настолько отчаянным, как он полагал.
Линг Чу повернулся к Мильбургу, схватил его за кисть руки и применил прием восточной борьбы джиу-джитсу. Прежде чем Мильбург сообразил, что случилось, он уже лежал ничком на полу, а Линг Чу упирался коленом в его спину. Он почувствовал, как нечто вроде петли обвивается вокруг кистей его рук, потом ощутил пронзительную боль, когда китаец защелкнул наручники..
— Встать! — круто сказал Линг Чу, и Мильбург почувствовал, что китаец много сильнее, чем кажется.
— Что вы хотите со мной делать? — стуча зубами от страха, спросил он.
Вместо ответа Линг Чу схватил его одной рукой, а другой открыл дверь и втолкнул в маленькое, скудно меблированное помещение. Он толкнул Мильбурга к железной кровати, стоящей у стены, так, что тот тут же на нее рухнул.
С нечеловеческой точностью, можно даже сказать, с основательностью ученого китаец приступил к делу. Сперва он прикрепил длинную шелковую веревку к решетке над изголовьем и потом искусно надел на шею Мильбурга петлю, так что тот не мог двинуться, не рискуя задохнуться.
Линг Чу снял с него наручники и привязал руки и ноги к кровати.
— Что... Что вы хотите со мной сделать? — снова жалобно заскулил Мильбург, но не получил никакого ответа.
Линг Чу вытащил откуда-то страшного вида нож, и Мильбург стал кричать. Он был вне себя от ужаса, но ему предстояло пережить еще более страшные вещи. Китаец заглушил его жуткий вой брошенной на лицо подушкой. Потом он разрезал платье Мильбурга по пояс и удалил обрезки.
— Кричать бесполезно, — тихо сказал китаец. — Я тут всегда так пою, что люди приходят с других этажей узнать, не зовет ли кто на помощь. А это я пою китайские песни своим китайским голосом.
— Вы не смеете... Не смеете вы меня мучить! — тяжело дыша, прохрипел Мильбург. — Это незаконно! — Он сделал последнюю попытку спасти себя: — За это вы попадете в тюрьму!
— Почему же и нет? — сказал Линг Чу. — Разве вся жизнь и так не тюрьма? Я посижу в тюрьме, а вам наденут на шею петлю и вздернут на виселицу.
Он снял подушку со смертельно-бледного лица Мильбурга, так что тот мог теперь видеть все движения китайца. Линг Чу с удовлетворением осматривал результаты проделанной им подготовительной работы. Потом он подошел к маленькому стенному шкафчику и вынул оттуда коричневый пузырек. Сам он сел на кровать и стал разговаривать со своим пленником. Он плавно говорил по-английски, хотя временами делал паузу, ища нужное слово. Иногда он употреблял торжественные высокопарные выражения. Иногда становился педантичным. Он говорил медленно, с ударением на каждом слове.
— Вы не знаете китайцев. Вы ведь не были в Китае и не жили там... А если бы вы пожили там... Не так, конечно, как ваш господин, что проторчал несколько недель в хорошей дорогой гостинице портового города, ничего не поняв... Так вот, если б вы пожили в Китае по-настоящему, вы знали бы...
— Я ничего не знаю про то, что случилось с мистером Лайном, — прервал его Мильбург, подумав, что Линг Чу каким-то образом связывает его с событиями вокруг Торнтона Лайна.
— Так вот... — продолжал Линг Чу, шлепая лезвием ножа по своей ладони. — Если бы вы пожили в Китае как следует, вы бы получили представление о моем народе и его обычаях и особенностях. Весь мир думает, что китайцы не боятся ни боли, ни смерти. Это не совсем так. Я знал многих преступников, боящихся и того и другого...
По его губам скользнула кривая усмешка, будто он с удовольствием вспоминал ужасные сцены прошлого... Но вот он снова стал серьезен и продолжал говорить:
— ...С точки зрения европейца, мы все еще недостаточно образованны, но мы-то знаем, что обладаем многовековой культурой, стоящей гораздо выше культуры запада. Это я и хочу втолковать вам.
Мильбург онемел от ужаса, когда Линг Чу приставил к его груди лезвие ножа. Китаец, правда, держал нож так легко, что Мильбург едва ощущал его прикосновение.
— Права личности мы ценим не так высоко, как вы, европейцы. Например, — заботливо объяснял он Мильбур-гу, — мы не так нежно, как вы, обращаемся с арестованными, когда очевидно, что признания у них можно добиться, лишь затратив некоторые усилия.
— Что вы... вы хотите делать со мной? — вновь в ужасе спросил Мильбург, вдруг поняв, что китаец собирается пытать его.
— В Англии, а также в Америке, хотя американцы пошли дальше, преступника после ареста подвергают лишь продолжительному допросу. Арестованный при этом может, конечно, сколько угодно врать следователям и судьям. Ему задают вопросы, спрашивают без конца об одном и том же, а сами не знают, говорит ли он правду или лжет.
Мильбург тяжело дышал.
— Теперь вы догадываетесь, куда я клоню?
— Я не знаю, чего вы хотите, — дрожащим голосом ответил Мильбург, — я вижу только, что вы собираетесь совершить страшное преступление.
Линг Чу подал ему знак замолчать.
— Я точно знаю, что делаю. Слушайте меня внимательно. Приблизительно неделю назад ваш шеф, мистер Торнтон Лайн, был найден мертвым в Гайд-Парке. На нем были только рубаха и брюки, и кто-то обмотал его грудь шелковой рубашкой, чтобы унять кровь. Он был убит в квартире маленькой женщины, вы знаете, о ком я говорю...
Мильбург, напряженно смотревший на китайца, после этих слов слабо кивнул.
— Так вот, он убит вами, — медленно сказал Линг Чу, — потому что он узнал, что вы его обкрадывали не один
