Однако я отвлекся. За окном — завидуйте, северяне! — лето. Природа, правда, не набрала еще полного буйства зелени и прочих субтропических красок, но по всему ощущалось — вот-вот наберет. И люди уже загорелые, не то что мы. Поколесив по городу (небольшой променад по "памятным местам": больница, двухэтажный особнячок на красивой платановой улочке, т о т пляж, ну и еще пара объектов), я порулил на окраину в направлении дома Маргариты.
Вот до цели сто метров…
Вот двадцать…
Вот пять…
Тпру-у-у!
Я натянул вожжи, то бишь, нажал на тормоз, и мы лихо замерли у ворот. Гм, год-годом, Наталья-Натальей, но, ей-богу, меня внезапно пробил мандраж. Руки-ноги завибрировали, в горле пересохло, точно с перепою, и вообще…
Я деланно-браво сказал Джону:
— Ну всё, приплыли. Тебе страшно? Мне нет. — Глубоко вздохнул и — выпрыгнул из машины.
Джон рванул было следом, однако я осадил его:
— Место! — И пояснил: — Ждут здесь с нетерпением, между прочим, меня, а не тебя, понял?
…Эх, если бы только я знал, как именно меня ждали, возможно, не рвался б столь резво навстречу своей прошлогодней любви.
Решив преподнести Маргарите приятный сюрприз, я не стал звонить, а перемахнул через калитку и рысью приблизился к крыльцу. Взлетел по ступенькам, нажал на ручку, и… дверь бесшумно распахнулась в полутемную прихожую. Слегка в нос трогательное: "Где же ты, и где искать твои…"
Ба-бах!!!
Ощущение было такое, будто в голове раскололся колокол, а удар весьма приличной силы по затылку швырнул меня на несколько метров вперед, и, чтобы не упасть, я, используя инерцию собственного полубега-полуполета, врезался в противоположную стену рядом с дверью, ведущей уже непосредственно в коридор и далее.
Хотя из глаз еще сыпались искры и боль в затылке была нешуточной, озверев от всего этого безобразия, я мгновенно обернулся и, приняв с кинг-конговским рыком наиужаснейшую изо всех мыслимых и немыслимых стоек (про себя я называл ее "Хрен таракана"), изготовился к отражению новой агрессии. Однако…
Однако ее не последовало, а физиономия моя стала вытягиваться — возле злополучной двери стояла высокая, крепкая девушка лет восемнадцати с огромной сковородой в руках, которую она держала перед собой, словно теннисистка ракетку. Выразительные ноги ее были рельефно напряжены, русые волосы разметались по плечам, а большие серые глаза смотрели на меня взглядом, в котором оригинально сочетались нескрываемый страх и непоколебимая решимость довести начатое до конца.
Тьфу!.. Я убрал "Хрен таракана" и принял нормальную человеческую позу. Пощупал черепок — слава богу, кожу не рассекла. Буркнул:
— "Тефаль"?
— "Цептер"! — машинально ответила она, но тут же испуганно зажала рот левой рукой: — Ой!.. — А сковорода продолжала воинственно подпрыгивать в правой.
Я вежливо постучал указательным пальцем по лбу.
— Ты тово? — И шагнул вперед.
Она отчаянно взвизгнула:
— Стойте! — И сковородка опять заплясала у меня перед глазами.
Я остановился:
— О-о, веерная защита! — И, без перехода: — Разряд какой!
Сковорода удивленно замерла.
— Первый…
— Молодец, — кивнул я и охнул от боли. Снова погладил сформировавшуюся уже шишку. — Молот или штанга?
Ее ноздри обидчиво затрепетали.
— Дзюдо!
— Замечательно. Ну а зачем же тогда… "Цептером"?
Она замялась:
— Для верности…
— Да-а-а, — только и нашелся что ответить я. — Однако результат, как видишь, не стопроцентный.
Девушка со сковородкой сожалеюще вздохнула:
— Кто же знал, что у вас голова дубовая!
— Ну, спасибо, — саркастически полупоклонился я. — Однако что-то не соображу, чему обязан такой жаркой встрече. — И еще шаг…
— Не подходите!
Нет, шутки-шутками, а это начало надоедать. Я полез в карман и достал телеграмму.
— Да послушай ты, кукла стоеросовая! Видишь, что это? Те-ле-гра-мма! И не от гиппопотама, а от хозяйки этого дома, Риты… то есть, Маргариты Владимировны. И в ней два слова: "Срочно приезжай". Ясно? И вот я бросаю все дела, мчусь как угорелый за тыщу километров, — чтобы схлопотать сковородкой по чану?
Ее оружие чуть опустилось.
— Н-но…
— Нет, погоди! — рявкнул я. — Ты уже выступила. — Показал на шишку. — Теперь моя очередь. Так вот, я не разбойник и не вор. Я друг покойного мужа Маргариты Владимировны и… ну, в общем, и ее друг тоже. Так что складывай-ка, родная, оружие и давай пообщаемся спокойно, а то не погляжу, что ты девица и перворазрядник, таких пенделей навставляю. Хау! Я всё сказал. Твой черед.
Однако она молчала. Молчала-молчала, а потом губы начали подрагивать… и вдруг она разрыдалась. Громко и звонко. Но сковороды из рук не выпускала.
Я подло воспользовался девичьей слабостью, как конь скакнул к ней, вырвал сковородку и… галантно приобнял за плечи. Она не протестовала: либо нервная реакция оказалась всепоглощающей, либо я наконец внушил ей своим благородным видом доверие.
— Ну-ну! — мягко похлопывал я девушку по упругой спине. — Что? Ну что тут у вас стряслось?
Минут через пять она вроде бы успокоилась. Я как маленькую взял ее за руку и привел на кухню. Усадил на табуретку, налил в стакан воды и, как она ни сопротивлялась, заставил пить, пока девушка не начала захлебываться. Когда начала, я убрал стакан и снова постучал ей по спине. Потом сел напротив, закурил и сказал:
— Валяй.
— Что валять? — не поняла она, все еще полуиспуганно тараща мокрые глаза.
— Валяй рассказывай. Да, кстати, тебя как кличут-то?
Она вытерла слезы и откинула светлую прядь со лба.
— Лиза.
— Ну так и что же, Лизавета, ты делаешь в этом доме?
Девушка вспыхнула:
— А что вы меня допрашиваете?! Я приехала на каникулы к тете.
У меня отвисла челюсть.
— Тете?!
— Ну да. Ведь тетя Рита младшая сестра моей мамы.
(Гм, вон оно как. То-то я иной раз думал, что папа Паук вроде бы староват для такой молодой дочери. Выходит, Маргарита младшенькая.)
— Ясно. И откуда же ты, прекрасное дитя, приехало?
— Из Москвы. Мы с мамой уже семь лет живем в Москве.
— Понятно… Но погоди-погоди, какие каникулы? Вроде еще рано.
Она пожала сильными плечами:
— Сессию сдала досрочно, сейчас это можно.
— А-а… Ну а… тетя-то где?
Елизавета улыбнулась:
— Отдыхает. На Крите.
— Класс! — Я завистливо поцокал языком. — Мечта всей жизни! Икар-Дедал, Кносс-Минос, Минотавр-Лабиринт, Тесей-Ариадна. Класс!.. — И вдруг осёкся: — Что? На Крите?!
— Ну да.
— Давно?
— С неделю.
— С н е д е л ю?!
Она растерянно захлопала ресницами:
— Подождите, ничего не понимаю. А телеграмма?
— Вот именно, — угрюмо подтвердил я. — А телеграмма? — Развернул на столе бланк. — Насколько я разбираюсь в греческом, этот штемпель явно не почтового отделения Гераклиона. Ладно… — Встал, направился к двери. Снова остановился. — Знаешь, где ключи от ворот и гаража?
— Да, но…
— Расслабься. Мне не нужен автомобиль Маргариты Владимировны. Мне нужно поставить туда свой.
— Но там же машина тети Риты!
Я "удивился":
— Серьезно? А я думал, она поехала на ней в аэропорт и оставила на стоянке.
Лиза покачала головой:
— Нет, за тетей заехал какой-то человек, и они уехали на его машине.
("Какой-то человек"! Ёлки, стоит отлучиться на минуту, и уже появляется "какой-то человек"! О времена!..)
Я тяжело вздохнул:
— Но хоть ворота-то открыть можно? Загоню свою во двор.
Щеки девушки порозовели.
— Вы… вы собираетесь остановиться здесь?
Я мотнул шишкой.
— Не собираюсь, драгоценная, а уже остановился! Нет, а куда же мне, скажи на милость, податься?! Я понимаю: произошло недоразумение либо же затея с телеграммой чья-то дурацкая шутка, однако мне что прикажешь делать? Ну ладно, ежели ты чего-то там боишься в плане целомудрия, переночую в машине.
— Хорошо. — Елизавета встала, приблизилась, и глаза ее оказались если и не на одном уровне с моими — для этого потребовалось бы еще сантиметров десять, — то по крайней мере поближе, нежели (в свое время) глаза Маргариты. — Хорошо, ключи я вам дам, но… но потом все же позвоню дедушке.
— Дедушке я и сам с удовольствием позвоню, — заверил я. — Кстати, как здоровье дражайшего Владимира Евгеньевича? У него, кажется, проблемы с почками?
Лиза нахмурилась:
— Почему вы так решили?
— По радужной оболочке глаз, — пояснил я. — Ну и некоторым другим признакам. Ладно, давай ключи, а то меня там друг заждался.
Она замерла на пороге кухни:
— Какой еще друг?!
— Не волнуйся! — рассмеялся я. — Насколько я разбираюсь в молодых спортсменках, этот тип тебе должен понравиться. — И горестно вздохнул: — Не то что я.
