– Что произошло?
Мертвец – невзрачный мужчина среднего возраста, или, скорее, мужчина без возраста. Его одежда стара, отличается сомнительной чистотой, воротник рубашки черен от грязи.
Бесполезно искать его семью, квартиру, в которой он жил. Этот тип – обитатель второразрядных меблированных комнат, откуда он выбирался в окрестности Тюильри или Пале-Рояль, чтобы торговать непотребными картинками.
– Было еще три или четыре посетителя…
Излишне интересоваться, где они сейчас. Они уже упорхнули и ни за что не вернутся, чтобы дать свидетельские показания.
– Вы их знаете?
– Едва-едва. Видел пару раз.
Черт возьми! Ответы известны заранее.
– Незнакомец вошел и устроился за стойкой бара, прямо напротив убитого.
На изогнутой подковой барной стойке валяются опрокинутые рюмки, в воздухе стоит запах дешевого алкоголя.
– Они не перемолвились ни словечком. Но было видно, что первый испугался. Он уже засунул руку в карман, чтобы расплатиться…
Все верно, оружия при потерпевшем не оказалось.
– Тогда другой, ничего не говоря, вытащил пушку и выстрелил три раза подряд. Он, без сомнения, продолжил бы пальбу, но револьвер заклинило. Тогда он спокойно надвинул шляпу на лоб и ушел.
Показания записаны. И нет нужды ни в каком нюхе. Круг, в котором следует искать убийцу, весьма ограничен.
Торговцев порнографическими картинками не так уж много. И у нас есть сведения почти о каждом из них. Периодически они попадают в руки полиции, отбывают незначительный срок в тюрьме и возвращаются к своему грязному промыслу.
На ботинках мертвеца – его ноги грязные, носки дырявые – стоит торговый знак Берлина.
Убитый – новичок. Должно быть, ему дали понять, что все места в этом бизнесе давно поделены. Или же он был подручным какого-то торговца, доверившего ему товар, а тот присвоил себе выручку.
Расследование займет три, от силы четыре дня, редко больше. Будут сразу же задействованы инспекторы из бригады, занимающейся меблированными комнатами, и уже к следующему вечеру мы узнаем, где проживала жертва.
Полиция нравов получит его фотографию и проведет собственное расследование.
Во второй половине того же дня в окрестностях Тюильри мы арестуем нескольких типов, которые с загадочным видом предлагают прохожим такой же сомнительный товар.
Мы будем с ними не слишком обходительны. В прежние времена с ними обошлись бы еще круче.
– Ты видел этого типа?
– Нет.
– Уверен, что никогда не встречал его?
На чердаке нашего ведомства существует крошечный, очень узкий, очень темный карцер, скорее напоминающий платяной шкаф; он помогает освежить память молодчикам подобного рода, и уже через несколько часов они барабанят в дверь.
– Мне кажется, я вспомнил…
– Фамилия?
– Я знаю только имя: Отто.
Клубок начинает медленно разматываться, но рано или поздно он размотается до конца, как ленточный червь.
– Он педик!
Отлично! Факт, что убитый был гомосексуалистом, еще более сужает круг поисков.
– Он захаживал на улицу Бонди?
Это почти неизбежно. Именно там находится маленький бар, который посещают почти все педерасты, стоящие на самой нижней ступени социальной лестницы. Существует еще один, на улице Лапп, но его предпочитают посещать туристы.
– С кем ты его видел?
Дело почти закончено. Остается только задержать преступника и добиться от него признания, которое он должен подписать.
Не все дела так просты. Иногда расследование длится несколько месяцев. Порой мы арестовываем виновного лишь по истечении лет, и то случайно.
Но всегда, или почти всегда, процедура остается неизменной.
Мы должны изучить.
Изучить среду, в которой было совершено преступление, изучить образ жизни, привычки, обычаи, реакции людей, замешанных в нем, изучить жертву, преступника и рядовых свидетелей.
Мы должны уметь погружаться в их мир, не испытывая удивления, уметь держаться с ними запросто, и, естественно, говорить на их языке.
Эту истину следует помнить, когда речь заходит о бистро близ Ла-Виллет или Порт д’Итали, об арабах, о поляках или об итальянцах с городских окраин, о танцовщицах с площади Пигаль или молодчиках из района Терн.
Эту истину следует помнить, когда речь идет о бегах или азартных играх, о специалистах по взлому сейфов или о налетчиках на ювелирные магазины.
Вот почему мы в течение долгих лет измеряем шагами улицы, поднимаемся по лестницам или подстерегаем воришек в больших магазинах. И это время нельзя считать потерянным.
Как сапожник, как кондитер, мы учимся своему ремеслу, с той лишь разницей, что наше обучение длится почти всю жизнь, потому что круг людей, с которыми нам приходится работать, практически безграничен.
Проститутки, карманники, карточные шулера, воры-профессионалы, заставляющие вспомнить об американских гангстерах, или специалисты по подделке чеков узнают друг друга с первого взгляда.
То же самое можно сказать и о полицейских, прослуживших много лет. И дело не в усах или кованых ботинках.
Я полагаю, что все дело в глазах, во взгляде, в реакции – или, скорее, в отсутствии оной – на людей, на нищету, на отклонение от нормы.
Нравится это авторам романов или нет, полицейский прежде всего профессионал. И государственный служащий.
Он не играет в загадки и разгадки, не приходит в возбуждение от более или менее увлекательной охоты.
Когда полицейский проводит ночи под дождем, наблюдая за дверью, которая не открывается, или за освещенным окном, когда терпеливо ищет на бульварах или террасах кафе знакомое лицо, когда часами допрашивает бледное от ужаса существо, – он выполняет свою ежедневную работу.
Он зарабатывает на жизнь, старается самым честным образом отработать те деньги, которые в конце каждого месяца правительство выплачивает ему в награду за службу.
Я знаю, что моя жена, прочитав эти строки, покачает головой, посмотрит на меня с упреком и, возможно, тихо скажет:
– Ты, как обычно, преувеличиваешь!
Вероятно, затем она добавит:
– Ты сформируешь ложное мнение о себе и своих коллегах.
Она права. Возможно, я преувеличиваю, но делаю это несколько по-другому, чем она думает. Это реакция на шаблонные представления о нашей профессии, которые так меня раздражают.
Сколько раз после появления очередной книги Сименона мои коллеги бросали на меня насмешливые взгляды, когда я входил в свой кабинет!
В их глазах я читал: «Ну надо же! Явился сам Бог-Вседержитель!»
Именно поэтому я так настаиваю на слове «служащий», которое многим кажется унизительным.
Я был им почти всю жизнь. Благодаря инспектору Жакмэну я стал им в ранней молодости.
Как в свое время мой отец стал управляющим поместьем. И я испытываю ту же гордость. И я тоже стремлюсь узнать все о моей профессии и честно выполнять свой долг.
Разница между другими чиновниками и теми, кто служит на набережной Орфевр, заключается в том, что последние в некотором роде балансируют между двумя мирами.
Одеждой, воспитанием, квартирами, манерой поведения они ничем не отличаются от любых других представителей среднего класса. Они так же мечтают о скромном загородном домике.
Тем не менее большую часть своей жизни они находятся в контакте с изнанкой этого мира, с отбросами общества, с подонками, зачастую являющимися врагами социума.
И подобное положение вещей поражает меня, заставляя испытывать дискомфорт.
Я живу в благоустроенной квартире, где меня всегда встречает дивный аромат томящихся на плите блюд, в которой все без изысков, зато уютно и чисто. В окно я вижу такие же буржуазные квартиры, как моя, молодых мам, прогуливающихся с детишками на бульваре, домашних хозяек, отправившихся за покупками.
Конечно, я принадлежу к тому кругу, который принято назвать добропорядочными гражданами.
Но все же я знаком с совершенно другими людьми, я знаю их достаточно близко, чтобы между нами наладился определенный контакт. Девицы, стоящие перед пивной на площади Республики, знают, что я понимаю их язык, разбираюсь в их отношениях. Отпетый хулиган, шныряющий в толпе, тоже это знает.
Как знают и все остальные, кого я встречал, кого я встречаю каждый день и с чьей тайной жизнью соприкасаюсь.
Достаточно ли этого, чтобы возникло нечто вроде родственной связи между преступником и полицейским?
И речь сейчас не о том, что преступников следует поддерживать, одобрять или, более того, прощать. Речь также не о том, что их следует идеализировать, создавать вокруг них некий ореол привлекательной таинственности, как это было модно в эпоху моей юности.
Я говорю о том, что на них следует смотреть как на некую данность, смотреть, вооружившись знанием.
