– Устрою-ка я нам пикник, – сказал он. – Поедем на мыс Данджнесс.
– Одно из твоих заветных местечек?
– Да, самое любимое. Надень два свитера. Сегодня можно посидеть на берегу.
Мы ехали вдоль берега; на подъезде к Данджнессу перед нами открылся огромный галечный пляж. Я здесь раньше не бывала. Слева возвышались два блока атомной станции, похожих на бункер.
– Только ты способен любоваться местом, где стоит атомная станция.
– Ты не права, место удивительное. Посмотри на эти домики.
Маркус показал на два деревянных сооружения – бывшие железнодорожные вагоны. Домики как домики, но если обратить внимание на окна, понимаешь, что когда-то они бежали по рельсам. А теперь стоят здесь на приколе, и в них хозяйничают местные рыбаки. Рядом на берегу лежали лодки. На одном из домиков была вывеска: «Креветки».
– Как же мне хочется побежать к воде. А у меня ноги совсем онемели.
– Я тебя отнесу.
Маркус завернул меня, как в кокон, в теплое шерстяное одеяло и отнес к самой воде. Потом принес все для пикника. Мы сидели на камнях, прижавшись друг к другу, и слушали плеск волн. Было хорошо и спокойно – только море, небо и мы. И лишь чайки кружили в потоках легкого бриза.
Я стала оглядывать камушки.
– Хочу найти совершенно круглый.
– Все такая же разборчивая…
– Самое что ни на есть место Маркуса. Ты привозил сюда Кэти?
– Нет, ни разу.
– Она тебе не пара, – мягко, без осуждения, сказала я. – У нее нет твоей цельности.
– Ты, как и я, очень высоко ценишь в человеке это качество. Некоторые сказали бы, что у нас навязчивая идея.
– Даже своего рода проклятие.
– Да.
Я продолжала искать круглый камушек, перебирая серые, коричневые и белые голыши. Среди них попадались зеленые стеклышки, обкатанные волнами – гладкие, непрозрачные. Маркус подобрал кусок дерева и взглядом архитектора изучал вред, причиненный водой и непогодой. Такие щепки валялись по всему берегу вперемешку с ржавыми железками. Кое-где сквозь гальку отважно пробивались солелюбивые растения.
– Я так боялась ее утратить, – произнесла я чуть погодя.
– Цельность?
– Да, контроль над собственным телом. Таня умерла в сорок семь. Десять лет она провела в инвалидной коляске, и с каждым днем ее мышцы слабели – пока она не стала совсем беспомощной. – Я содрогнулась. – Даже глотать не могла.
Маркус прижал меня к себе.
– Вот собаке не дали бы так мучиться. Избавили бы ее от страданий.
Он погладил меня по щеке.
– Избавить от мук Таню было бы настоящим милосердием. Но никто не посмел. Никто не любил ее достаточно сильно. – Говоря, я не сводила глаз с Маркуса. Он поцеловал меня в губы.
Мы молча сидели на берегу. Позже Маркус достал бутерброды с сыром, яблоки, орехи, изюм. Я почти не ела. На берегу появились трое – видимо, орнитологи, с биноклями. Их очень интересовала какая-то птица у самой воды. Они наблюдали за ней, а мы – за ними.
– Какое красивое место, – сказала я. – Грустное и красивое.
Мы посидели еще. Уходить не хотелось, пока день не стал меркнуть.
Я смотрела на бескрайнее море, на темнеющее небо, а рядом сидел Маркус, и на душе было удивительно спокойно. Арво Талвела не ошибался. Тело мое ослабло, а разум был ясен как никогда. Ничто не заставит меня изменить себе – той, прежней.
Маркус отнес меня в машину. По дороге, когда мы проезжали мимо маленького магазинчика, я попросила:
– Купи, пожалуйста, молока и баночку меда.
– Ты же редко пьешь молоко.
– Мне нравится теплое молоко с медом и щепоткой корицы. Только вряд ли тут есть корица.
До коттеджа мы добрались в темноте. Все, что попадалось мне на глаза по пути домой, было исполнено какой-то особой красоты и смысла. Никогда раньше я не испытывала такого чувства. Меня трогали самые банальные вещи – светлые квадраты освещенных окон, предвечерняя суета в комнатах.
Выйдя из машины, я попросила Маркуса задержаться в саду. Мы стояли и смотрели на небо. По счастью, ночь была безоблачной, и я могла любоваться звездами. Потом кое-как добрела до кухни. Я взяла жестяную коробочку и вложила Маркусу в руки.
– Помоги мне дойти до постели. И нагрей молока с медом. А их растолки как следует, чтобы полностью растворились.
– Хейя, нет!
– Ты обещал помочь.
– Я обещал о тебе заботиться!
– Я все равно не поправлюсь.
– Знаю…
– Я не вынесу медленного умирания.
– Не проси меня.
– День был прекрасный. Прекрасный. Пожалуйста, помоги. Давай не будем спорить.
Маркус отнес меня наверх, раздел как ребенка. Мне захотелось надеть его белую футболку, и он снял ее и надел на меня. На ней еще оставался его запах. Уложив меня, Маркус пошел на кухню.
Вернулся он, кажется, не скоро. Нет, он меня не подведет. Я села, прислонившись к подушкам. Вскоре он вошел, неся стакан. Лицо у него было бледное, – наверное, он плакал.
– Хейя…
– Я знаю, что делаю, любимый. Именно это мне и нужно.
Я взяла стакан, а он поправил подушки и обнял меня. Я медленно выпила молоко, потом легла. Маркус лег рядом под одеяло. И мы лежали и смотрели друг на друга. Он гладил меня по волосам, по лицу, помня, как я люблю эти ласки, которых в детстве тщетно ждала от матери. Мы не разговаривали: говорить было не о чем. Страха я не испытывала, только счастье – оттого, что Маркус здесь, со мной.
На меня стала накатывать тошнота, все сильнее и сильнее. Нельзя чтобы меня вырвало. И я заставила себя сдержаться. Закрыв глаза, дышала медленно и глубоко и представила себе водопад – потоки чистой воды, низвергающиеся в озеро. Дурнота не отступала, но я продолжала бороться. Это была последняя битва с собственным телом. Я победила – и стала засыпать.
– Хейя, любовь моя, – сказал Маркус.
Я открыла глаза. Веки стали такими тяжелыми.
– Маркус, любовь моя… Спасибо тебе.
– Спи спокойно, любимая…
Какое счастье знать, что со мной ничего больше не случится. Какие образы, какие краски – дедушкин сад, солнечные зайчики на ягодах земляники, мои розовые атласные туфельки, удочка отца на мокрой траве, ваза с апельсинами и лимонами, блики на реке…
Октябрь
Маркус ушел к ней, а я стояла в прихожей, держа на руках Билли. Моя душа разрывалась на части. Мой бесценный малыш снова со мной, но с Маркусом мы расстались навсегда. Все кончено. Во мне боролись два противоположных чувства, – и я тихо сползла по стене и рыдала, сидя на полу и прижимая к себе сына.
Дженни приехала через несколько часов, а утром прибыли родители. Было так чудесно снова собраться всей семьей; кажется, следующие несколько дней Билли вообще не спускали с рук – всем хотелось тискать его и целовать. Родителям я отдала главную спальню, а себе устроила постель в детской на полу. Первые ночи я не спала, то и дело проверяла – там ли сын, лежит ли спокойно в своей кроватке. Интересно, запомнил ли он события последней недели? Страшная буря, совершенно чужая женщина. Что она с ним делала? Я разглядывала личико спящего Билли – оно совершенно не изменилось, такое же спокойное.
На следующее утро я сказала папе, что Хейя, видимо, выкрала ключи у меня из сумки – так она к нам и проникла. И наверняка побывала здесь не один раз.
– Папа, меня прямо в дрожь бросает, как представлю – она ходит по квартире, роется в моих вещах.
– Поменяю-ка я замки, – решил он.
И поменял. Отправился сразу же в хозяйственный магазин, купил замки. Попросил у меня отвертку и плоскогубцы. Я пошла в кабинет Маркуса, к его ящику с инструментами. У него большой железный ящик, и все инструменты, конечно, аккуратно разложены по ячейкам.
Здесь меня вдруг охватило чувство страшной утраты. Никогда больше Маркус не будет работать в этой комнате, в круге света от чертежной лампы, а я не буду сидеть в кресле, поглядывая на мужа. Он заберет отсюда свои книги, тумбу для чертежей и стол. Комната была безраздельным царством Маркуса, – теперь я не знала, что с ней делать.
Хейя захотела нас разлучить – и разлучила. Я никак не могла удержать слезы, они все катились и катились.
– Все, больше она сюда не войдет, – сказал папа, закончив работу.
Я крепко его обняла.
– Ну что за слезы, милая? Теперь все в порядке.
Все мы, конечно, радовались и одновременно злились, не понимая – как Маркус мог оставить меня и уйти к Хейе после того, что она натворила. Особенно сердилась мама. Папа и Дженни пытались ее успокоить, однако ей требовалось выплеснуть эмоции – она без этого не может.
На второй вечер мама готовила курицу под оливковым соусом. Я тоже была на кухне, гладила маечки Билли. Она стала расспрашивать про Хейю. Мне не хотелось ее обсуждать: я знала, что мама опять выйдет из себя. Но она настаивала, и пришлось рассказать кое-какие подробности последних событий. Мама слушала и гневно срывала кожицу с куриных грудок.
– Нож дать?
– И так нормально.
Она ничего не понимала. Раз Маркус мой муж, то, по ее мнению, должен был остаться со мной и Билли. Он должен был отвергнуть эту опасную женщину.
