В бункер нас пропустили без особых проблем. Элитная форма «СС» открывала все двери.
Однако к самому Адольфу Гитлеру без ответственного поручения нечего было и соваться.
У нас с сыщиком Рябовым имелось такое поручение.
— Любовная мазь для фюрера! — гортанно выкрикнул Рябов прямо у логова козырного хищника.
Генерал-адъютант «СС» недоверчиво повертел в толстых и волосатых пальцах «Детский крем» фирмы «Красная заря».
— Мазилка для Гитлера? — прохрипел верзила генерал-адъютант.
— Йа, йа, — кивнул кудлатой башкой я.
Страж нажал потайную кнопку, пропустив нас.
И тут мы замерли.
…Мы ожидали увидеть Гитлера эдаким былинным красавцем-богатырем, с вихрастым чубом, косая сажень в плечах, так изображали его пропагандистские плакаты и ролики. Он же предстал сгорбленным, скрюченным карликом, с тощим личиком и махонькими ручками.
— Пятьдесят два сантиметра, — мгновенно прикинул я рост фюрера.
— Пятьдесят три, — мгновенно же поправил меня Рябов.
Адольф примерял свадебный фрак с изумрудной свастикой на груди. Он недоверчиво щупал чесучу брюк и топорщил набриолиненный кустик усов.
— Даже и тут британская ткань, — пригласил он нас в свидетели, вяло отреагировав на наше «Хайль, Гитлер!». — Неужели в великой Германии даже для фюрера не найти отечественной добротной чесучи?!
— Безобразие, — кратко отреагировал сыщик.
— Расстрелять! — на всякий случай переборщил я, акушер второго разряда, Петр Кусков.
— А вот с расстрелами спешить не стоит, — зорко глянул на меня Адольф. — Полмира уже в расход пустили, молодой человек. А каковы результаты? Пшик! Жупел…
Я склонил голову и виновато щелкнул до блеска надраенными сапогами.
— Вы по какому делу, товарищи? — внимательно, прямо в душу, посмотрел на нас фюрер. — Любовная мазь? Занятно…
Адольф повертел «Детский крем», тщетно пытаясь разобраться в незнакомой кириллице.
— Евочка! — крикнул он в соседнюю комнату. — Подойди-ка сюда, золотце.
Споро застучали каблучки. И к нам вышла Ева Браун, невеста сатрапа.
4.
— Майн либэ Ева Браун, — с усладой представил Адольф.
Ева оказалась обворожительной длинноногой бестией в оранжевом купальном костюме, в руках она вертела пестрый японский зонтик.
Она, видимо, только что была в солярии и теперь блистала молодостью и цыганской смуглотой живота.
— Товарищи принесли любовную мазь, — выжидательно щурясь, произнес Гитлер.
— Дайте-ка… «Детский крем». Фирма «Красная заря»!
— Совершенно неизвестные мне вербальный посыл, — виновато оскалился фюрер.
— Похоже ваши эксперты, герр Гитлер, совсем охренели. Они бы еще скипидар принесли!
Евочка, эдакая сладкая бестия, брезгливо швырнула крем на стол и, покручивая аппетитными ягодицами и пестрым японским зонтиком, покинула нас.
Мы с сыщиком интуитивно замерли, предчувствуя развязку явно не в нашу пользу.
И тут — Гитлер заплакал.
Он рыдал взахлеб, как ребенок.
Он трубно сморкался в рукав своего черного зловещего мундира.
Он протяжно всхлипывал трехгодовалым киндером.
Мы с Рябовым приняли стойку «смирно» и преданно глядели на Гитлера, почти не мигая.
5.
— Браточки! — ласково обратился к нам фюрер. — Я так горемычен…
Адольф громко высморкался в клетчатый платок, услужливо предложенный мной, акушером второго разряда, Петром Кусковым.
— Мой фюрер, — дипломатично возразил сыщик, — вы покорили полмира. Слава самого Бонапарта, по сравнению с вашей, просто финтифлюшка и шняга.
Гитлер потер свои тощие щеки.
— А концлагеря? Печи для евреев? Какая слава? — устало вопросил он.
— Но… — было, возразил я, акушер Кусков.
— Никаких «но», — резко оборвал меня Гитлер. — Молоды вы еще, чтобы судить.
— Мне тридцать три года, — автоматически сказал я.
— Вот как? — недоверчиво посмотрел на меня фюрер.
— Мы вас прервали… — подхватил нить беседы Рябов.
— Так вот, — благодарно глянул на сыщика Гитлер, — я незадачлив с детства. У меня был алкоголик отец и деспот мать. Меня, как особо низкорослого карлика, унижали в гимназии. Я с детства самый несчастный человек в Германии.
— Именно поэтому, — продолжил мысль Рябов, — вы и смогли возглавить миллионы несчастных людей?!
— В каком вы звании? — спросил сыщика Гитлер.
— Штандартенфюрер!
— Надо будет повысить… Впрочем, я о другом… Если бы сбылась моя мечта, то не было ужасов этой нелепой войны.
— Что за мечта? — спросил я.
Адольф открыл нижнюю полку дубового стола и достал красочную детскую книжку. На обложке был изображен Буратино с золотым ключом.
— Вы с детства мечтали найти ключ? — быстро спросил сыскарь.
За окном с треском разорвалась британская авиационная бомба.
Истошно взвыла сирена.
— Мечта не сбылась, — горестно поджал губы фюрер. — Все коту под хвост… Майн либэ Ева меня не любит. Она купилась на мой пиар-образ. Она даже не хочет родить от меня кляйне киндер! Война заканчивается, видимо, не в нашу пользу… А золотой ключ мог бы открыть дверь в страну счастья.
Стараясь не греметь подковами эсэсовских каблуков, мы с Рябовым вышли.
— Цурюк на хаус, — о чем-то интенсивно думая, произнес Рябов.
— Что?
— Назад домой! — перевел Рябов. — Ева Браун уже не способна вдохновить злополучного Гитлера. Его карта бита…
Мы прошли задымленную, всю в осколках стекла и черепицы, аллею Риббентропа, свернули к дубовому лесу, вздохнули полной грудью и спорым шагом направились к вечно молодой Москве.
Глава 50
Мошонка русского носорога
1.
На женском сайте www.nymphomania.ru появилось сообщение следующего содержания: «Джакомо Казанова, легендарный плейбой и альфа-самец, прибывает с кратким рабочим визитом в Санкт-Петербург».
Под новостью помещен рисунок: усатый мужчина в алых штанах, с огромным вспученным гульфиком.
Я кликнул по этой пиктограмме.
И что я увидел?
Предо мной, во весь экран, явился мужской детородный орган. Он скорее принадлежал какому-то эрегированному носорогу нежели, чем нормальной особи хомо сапиенса.
Рябов подошел к монитору (плоский SyncMaster, 17-ть дюймов диагональ) почти вплотную, заиграл желваками.
— Ежкин кот! — выругался.
— Что такое?
— В Эрмитаж… Срочно!
2.
СПб заливало слепящее солнце. Медная лошадь под Петром Великим выглядела весьма игриво и двусмысленно. Казалось, даже гранитные сфинксы испытывают июльскую эротическую истому.
Женщины, особенно девушки, сияли. Куда делась вчерашняя озлобленность и угрюмость?
— Боже мой, — воскликнул я про себя, — чему вы радуетесь? Вас так много! Никакого Казановы не хватит.
В Эрмитаже я обнаружил уйму пригожих фемин. Ах, что за чудные ножки! Обворожительные попки! А глазки?!
Я вертел головой направо налево.
— Да, куда же вы все пялитесь?! — раздраженно осадил меня Рябов. — К золотой карете! Живо!
У золотой кареты какой-то бурят в тюбетейке щупал заскорузлыми пальцами рессоры и подозрительно щелкал языком.
Оттеснив бурята могучим плечом, сыщик вскочил на подножку, резко распахнул резную дверь.
— Ну? — спросил я с дрожью в голосе, хотя и не понимал, чего же мы шукаем.
— Ушел, шельмец! — Рябов огорченно перещелкнул именной браунинг.
— Кто?
— Казанова! — Рябов понюхал внутренность кареты чуткими ноздрями: — Слышите, пахнет итальянскими мужскими духами «Фаворит», а на полу, вон там, в углу, валяется женская заколка.
Действительно, на выдраенном полу волосяная заколка, в форме удава, проглатывающего кролика.
Я поднял её, обтер о штаны.
— Улика! — мудро сощурился.
3.
От Эрмитажа мы опрометью бросились к Зоологическому музею.
Там я засмотрелся на дивную коллекцию бабочек, но сыщик так дернул меня за рукав, что чуть не оторвал его с корнем.
— В зал русского носорога! — сквозь зубы обронил Рябов.
И вот мы в зале единственно сохраненного волжского носорога.
Что же мы видим?
Носатый мужчина, в расшитых золотом штанах, стоит подле чучела и ножиком что-то наскребает в склянку.
А скребет он мошонку русского носорога.
— Руки за голову! Банку на пол! — прошептал Рябов, вскидывая именной браунинг.
— Вы имеете право молчать… — подхватил я.
Подлец Казанова, явно нарушая европейский политес, сунул емкость себе за пазуху. И кувырком из зала.
Сыщик прицелился.
— Уйдет! — заскрипел зубами Рябов и нажал на спусковой крючок.
На выходе из зала Казанова рухнул.
4.
А ведь росточка он оказался порядочного! И нос, как уже было сказано, имел преогромный.
