— По-вашему, одного этого мало? — нахмурился Твилли.
— Я имею в виду...
— Он дал ссуду в четырнадцать миллионов долларов горнорудной компании, которая теперь дырявит землю на Амазонке. Что еще требовалось?
— Похоже, у вас сложные отношения с дядей, — сказал доктор Бостон.
— Я его почти не знаю. Он живет в Чикаго. Там же и банк.
— А в детстве?
— Раз он сводил меня на футбольный матч.
— Ага! В тот день что-нибудь произошло?
— Угу. Одна команда победила другую, и мы пошли домой.
Класс посмеивался, и настала очередь доктора Бостона управлять сложной эмоцией.
— Послушайте, все просто, — сказал Твилли. — Я взорвал здание, чтобы в дяде пробудилась совесть, понимаете? Чтобы он задумался о своей жадности и неправильной жизни. Я все это изложил в письме.
— Да, письмо в вашем деле. Но вы его не подписали.
Твилли развел руками.
— Я что, похож на идиота? Закон не разрешает взрывать финансовые учреждения.
— И любые другие.
— Так мне сказали, — пробормотал Твилли.
— Но все же на подсознательном уровне...
— У меня нет подсознания, доктор. Я это и пытаюсь вам втолковать. Все, что происходит в моем мозгу, лежит на поверхности. Как на плите: я все вижу, могу попробовать, подрегулировать огонь. — Твилли сел и помассировал виски.
— Если у вас нет подсознания, мистер Спри, — сказал доктор Бостон, — вы — биологический уникум. Сны видите?
— Никогда.
— Вы серьезно?
— Серьезно.
— Совсем никогда?
— Ни разу в жизни.
— Не заливай, мужик! — махнул рукой другой условник. — Чё, и кошмары не снятся?
— Не-а, — ответил Твилли. — Я не вижу снов. Может, если б видел, здесь бы не оказался.
Он послюнявил карандаш и вернулся к сочинению, которое после занятия сдал доктору Бостону. Психиатр не сказал, ознакомился ли с этим творением, но на другое утро, как и все последующие четыре недели, стенку на задах класса подпирал вооруженный охранник. Доктор Бостон больше не вызывал Твилли Спри на разговор. По окончании срока Твилли получил нотариально заверенную справку о благополучном прохождении курса самоконтроля, и его передали куратору условно осужденных, который похвалил подопечного за успехи.
Видели бы они меня сейчас, думал Твилли. Готовясь к угону.
Сначала Твилли сопроводил пачкуна до дома. Особняк располагался около пляжа на одном из престижных островков в конце бульвара Лас-Олас. Парень занимал недурные хоромы: старинный двухэтажный дом в испанском стиле с лепниной, круглой черепицей и увитыми лозой стенами. Дом стоял в тупике, и Твилли негде было спрятаться со своим грязным черным пикапом. Он укрылся на стройплощадке по соседству, где возводился особняк в киношном («Лицо со шрамом») [6] стиле колумбийской мафии: сплошь острые углы, мраморная облицовка, тонированные стекла. Грузовичок удачно затерялся среди экскаваторов и бетономешалок. В сумерках Твилли подошел к дому пачкуна и засел в густой живой изгороди фикуса. На подъезде к дому рядом с «рэнджровером» был припаркован «БМВ»-кабриолет с опущенным верхом, — кабриолетом, наверное, владела жена, подруга или дружок пачкуна. Твилли улыбнулся при мысли о дружке.
Спустя час пачкун вышел через парадную дверь. Стоя в янтарном свете под аркой с лепниной, он закурил сигару. Чуть позже появилась женщина — она попятилась, закрывая дверь, и нагнулась, словно прощаясь с ребенком или собакой. Когда пачкун с подругой шли к подъездной аллее, дама нарочито разгоняла воздух, демонстрируя, что ей не нравится табачный дым. Твилли опять улыбнулся, выбрался из кустов и прошмыгнул к пикапу. Верх автомобиля поднимут, подумал он. Чтобы тетеньке дышалось.
Твилли проследовал за парочкой к итальянскому ресторану, неживописно расположившемуся у федерального шоссе неподалеку от порта. Идеальное место для задумки. Пачкун запарковал кабриолет в самой жлобской манере — по диагонали на двух стояночных местах. Это делалось для того, чтобы простые смертные не парковались рядом, а то, не дай бог, поцарапают или помнут дорогое и роскошное импортное изделие. Увидев сей сволочной трюк, Твилли воодушевился. Когда любитель и ненавистница сигар вошли в ресторан, Твилли подождал минут десять, чтобы они наверняка сели за столик. После чего, не теряя времени, приступил к выполнению плана.
Ее сценический псевдоним был Тия. Мотая завязанными в конский хвост волосами (парик куплен в фирме «Товары — почтой»), она танцевала на столе гостей и уже стаскивала кружевной лифчик, когда в нос ударила волна страшной вони. «Черт! — подумала она. — Канализацию, что ли, прорвало?»
Сидевшие за столиком три мужика в синих спецовках с засаленными рукавами беспрестанно лыбились и орали: «Дай пять!» Они хохотали, курили, пили шестидолларовое пиво и выкрикивали: «Как звать-то? Тэ-ю? Ни хрена себе имечко!»
Все трое размахивали полусотенными! Воняли, как кошачье дерьмо, выпевали ее имя и засовывали под резинку ее трусиков хрустящие пятидесятидолларовые купюры! Тие нужно было принять важное решение и сделать выбор: перетерпеть невообразимую помойную вонь, либо отказаться от невообразимо легких денег. Она постаралась дышать ртом, и вскоре зловоние уже не казалось непереносимым, а парни выглядели довольно милыми. Они даже извинились, что всё тут провоняли. После нескольких танцев на столе парни пригласили Тию посидеть с ними — они хотели рассказать невероятнейшую историю. Тия сказала: «О'кей, вернусь через минутку», — и поспешила в гримерку. Отыскала в шкафчике носовой платок и спрыснула его дорогими французскими духами — очередной ненужный презент от очередного чокнутого завсегдатая. Тия вернулась к столику, где компания в грязных спецовках открывала самое дорогое клубное шампанское, почти годное для питья, и орала в чей-то адрес прочувствованный тост. Парни чокались и умоляли Тию присесть: «Давай, чё как неродная! Прими шипучки!» Им не терпелось рассказать о происшествии, и все трое разом гомонили, перекрикивая друг друга. Тия прижимала к носику надушенный платочек и от души веселилась, не поверив, разумеется, ни единому слову троицы, за исключением их профессии, которую нельзя было скрыть благодаря исходившему благоуханию.
— Почему не веришь, что у нас мусорку угнали? — орал один.
— Потому что это курам на смех! — отвечала Тия.
— Не, так оно и было, — вступил второй. — Молодой парняга, дает три штуки, оставляет свой пикап и договаривается встретиться здесь через час...
Тия вскинула брови.
— Совершенно незнакомый человек дает вам три тысячи баксов и уезжает...
— Все полусотенными! — закричал третий, размахивая пачкой купюр. — В каждой — тыща!
— Вы, парни, настоящие брехуны! — похихикала в платочек Тия.
— Не, мэм, мы не такие. От нас, может, и несет, но мы не трепачи.
Обладатель самой толстой пачки кричал громче всех:
— Да как на духу! Мы ж потому тута и глядим на ваши пляски! Не верите? Ладно, через четверть часа пошлите с нами на парковку, когда этот парень вернется!
— Может, и схожу, — сказала Тия.
Но потом ей пришлось развлекать столик с администраторами кабельного телевидения, и она пропустила момент, когда к залитому неоном стрип-клубу на громадном мусоровозе подкатил Твилли Спри. Он вылез из кабины, и один из парней в синих спецовках кинул ему ключи от пикапа.
— Что, ребята, все денежки растранжирили? —дружелюбно спросил Твилли.
— Нет, но уже скоро.
— И, наверное, каждый доллар окупился?
— Уж оно так!
Твилли пожал всем руки и распрощался.
— Погодь, дружище, пошли пропустим по пивку. Там дамочка желает с тобой повидаться.
— В другой раз, — сказал Твилли.
— Нет, ты пойми, она нам не верит. Думает, мы грабанули игральные автоматы или чё-то. Пойдем на минутку, скажи ей, все путем и ты забашлял нам, чтоб покататься на говновозе.
— Не понимаю, о чем вы, — улыбнулся Твилли.
— Э! А где мусор? Машина-то пустая.
— Правильно, — сказал Твилли. — На свалку везти нечего. Дуйте по домам, ребята.
— А куда он делся-то?
— Вам лучше не знать.
— О, господи! — прошептал один мусорщик приятелям. — Парень на хрен сдвинутый. И натворил какую-то хренотень.
— Нет, — успокоил Твилли. — Вам бы понравилось. Я уверен.
Он уехал, думая, как не прав доктор Бостон. Злость — не такая уж сложная эмоция.
Палмер Стоут заказал овощной салат, чесночные булочки, лапшу и тефтели. Дези отворачивалась, боясь, что ее стошнит. Стоут до пота трудился над едой, капли струились по скулам. Дези стыдилась своего отвращения — муж все-таки. Ведь он не изменился после свадьбы, и через два года был таким же во всех отношениях. Дези казнилась замужеством, своими подлыми мыслями, убийством носорожихи.
— Она была вот как отсюда до буфета, — рассказывал Стоут.
