Когда я наконец вновь обретаю голос, то даже мне самой он кажется безжизненным.
– Ты ошибаешься. Я жалею о том, что вообще родилась на свет. Ты не знаешь этого… но я беременна. И теперь впервые с тех пор, как узнала это, я задумываюсь над тем, а стоит ли приносить этого ребенка в мир. Я чувствую себя грязной, зараженной. Как будто я никогда не смогу изгнать из себя твой яд.
Он опускает ружье и подходит ко мне на шаг. Глаза его сияют.
– Ты беременна?
– Да.
– Мальчик или девочка?
– Понятия не имею.
Он делает жест, как будто хочет взять меня за руку. Я отшатываюсь.
– Спокойнее, девочка. Кто отец?
– Этого ты никогда не узнаешь.
– Не говори так. Успокойся. В тебе больше от меня, чем ты думаешь.
– Что ты имеешь в виду?
Снова на его губах появляется многозначительная понимающая улыбка. Как у мужчины, знающего некую важную тайну.
– Я мог бы быть твоим отцом, Кэтрин. Ты понимаешь это?
При этих его словах я теряю последние остатки самообладания. Мне кажется, что на меня снисходит вечное, огромное ничто, и я растворяюсь в нем без следа. Лицо деда раскраснелось. Таким оно становится, когда он охотится на диких зверей на острове.
– Люк все время проводил на острове, – говорит он, – преследуя эту негритянскую девчонку, Луизу. А твоя мать только и делала, что спала в своей комнате, наглотавшись таблеток Люка. – Он медленно и задумчиво кивает головой. – Теперь ты понимаешь?
На его лице написано выражение абсолютного и полного торжества. Это триумф охотника, стоящего над телом поверженного зверя. Он сунул мне в сердце нож, повернул его и сломал рукоятку. Он наслаждается болью, которая написана у меня на лице, как делал, наверное, все эти годы. Первобытная радость в его глазах возвращает меня к реальности, и при этом меня с головой захлестывает такой ужас, какого я даже представить себе не могла.
– Это правда? – тоненьким голоском спрашиваю я.
Он пожимает плечами.
– На твоем месте я бы учитывал такую возможность и поразмыслил над ней, пока будешь строить планы своего общения с окружным прокурором.
Я медленно отступаю от него, слепо нашаривая за спиной дверную ручку.
– И если ты надеешься, что Пирли подтвердит хоть что-нибудь из твоих домыслов, забудь об этом. Она никогда не станет давать показания в суде.
Пальцы мои смыкаются вокруг рукоятки из желтой меди.
– Почему?
– Потому что ей известен порядок вещей. Ты, конечно, можешь заставить ее расчувствоваться из-за всякой ерунды, но она ни слова не скажет против меня. Пирли знает свое место, Кэт. Точно так же, как и все ниггеры на острове. Твои предки хорошо их выдрессировали, а я закрепил преподанный урок. – Он подходит к буфету и наливает в бокал немного виски. – И ты тоже знаешь свое место, милая. В глубине души ты прекрасно осознаешь его.
Я убираю дрожащую руку с дверной ручки, поднимаю ее и грожу деду трясущимся пальцем.
– Нет! Когда я была ребенком, ты был слишком силен для меня. Но с тех пор я выросла.
На лице его написано веселое удивление. Он допивает скотч и утирает рот рукавом.
Я распахиваю дверь, спотыкаясь, вываливаюсь в нее и бегу по коридору в сторону кухни. Я не знаю, куда направляюсь, и меня подгоняет одна только мысль, что я должна как можно скорее убраться из этого дома. Шон ждет меня в Новом Орлеане, но трудно представить, что я смогу вести себя с ним как ни в чем не бывало. Я не в состоянии мыслить связно, и даже простые и незамысловатые мысли сейчас от меня ускользают.
С грохотом распахнув дверь кухни, я мчусь по розовому саду, направляясь к парковочной площадке позади помещения для слуг. «Максима» матери стоит на том же месте, где я ее оставила, в нескольких ярдах от «линкольна» и «кадиллака». Приблизившись к автомобилям, я слышу приглушенные удары. А потом дверца «кадиллака» со стороны пассажира открывается, и из машины вылезает Билли Нил. В руках у него пистолет. Он поднимает ствол и целится мне в грудь.
– Давно я ждал этого момента, – заявляет он. – Давай-ка прокатимся.
– Что это за шум?
Он весело улыбается и открывает багажник «кадиллака».
– Посмотри сама.
Я подхожу к автомобилю.
В багажнике лежит связанная Пирли, руки и лицо у нее залиты кровью. Парик ее исчез, и узкий череп, прижатый к запасному колесу, покрывает седой пушок. Я никогда не видела такого неприкрытого ужаса у нее в глазах. Когда я наклоняюсь, чтобы помочь ей, ствол пистолета Билли упирается мне в левое подреберье. Он с грохотом захлопывает крышку багажника и подталкивает меня пистолетом к сиденью водителя.
– Машину поведешь ты, – говорит он, толкая меня за руль.
– Ты стрелял в нее?
– Не волнуйся об этой старой суке. Подумай лучше о том, как поведешь машину.
– Куда мы едем?
– Куда же мы можем ехать, по-твоему? – Он улыбается так широко, что скулы у меня сводит судорогой. – На остров, конечно.
Последняя поездка на остров стала для меня и сном, и кошмаром одновременно.
Федеральное шоссе номер шестьдесят один.
Узкая, извилистая полоска асфальта, повторяющая изгибы Миссисипи.
Легендарное американское шоссе.
Скорбный путь направляющихся на север беглецов, в подавляющем большинстве чернокожих, стремящихся навсегда покинуть место, где для них умерла надежда, но в котором остались их сердца, взывающие к телам о возвращении туда. Я тоже пыталась воспользоваться этой дорогой к отступлению, но только далеко убежать мне не удалось. В течение тридцати одного года я езжу по этой дороге между двумя чудесными, сонными городами, но между ними всегда лежит остров, сказочная страна, мир грез, окутанный туманом и воспоминаниями, – как пустая сцена, ожидающая последнего акта трагедии под названием «жизнь».
И сегодня он будет сыгран.
Посланцем моей судьбы станет Билли Нил.
В каком-то смысле это неправильно, так не должно быть. Я ведь даже не знаю этого человека. Этого черноволосого, дешевого панка из Лас-Вегаса с бледной кожей, сапогами из змеиной шкуры и степенью по юриспруденции, полученной в вечерней школе. Какого черта он делает в моей жизни?
И тут он любезно отвечает мне, не дожидаясь, пока я спрошу его об этом.
– Ты ведь так и не знаешь, кто я такой, верно?
Я лишь крепче стискиваю руль, не отводя глаз от дороги.
– Если бы ты знала, как долго я ждал этого момента, – бормочет он, скользя по мне взглядом, как мокрым языком. – Ты сама на это напросилась. И негритоска тоже.
Если бы в багажнике не лежала связанная Пирли, я бы, наверное, рискнула, и врезалась на «кадиллаке» в дерево – хотя бы для того, чтобы прикончить этого негодяя. Но, скорее всего, именно поэтому он и засунул ее туда.
– Ты ведь ни о чем не догадываешься, точно? – любопытствует он.
– Похоже, что нет.
– Посмотри на меня.
– Я веду машину.
Он протягивает руку и стволом пистолета поворачивает мое лицо к себе. Он выглядит одновременно и рассерженным, и торжествующим. «Почему?» – раздумываю я, не сводя взгляда с пистолета. Он автоматический, уродливый и чистый, как новенький скальпель. И он, без сомнения, сделает свое дело.
– Это дед приказал тебе сделать это?
Билли улыбается странной улыбкой.
– Умному офицеру нет нужды отдавать подобные приказы. Хороший солдат сам знает, как поступать в случае опасности. Хорошему солдату не нужны слова.
– Солдату? Представляю, что ты за солдат. Из тех, с кем пришлось столкнуться в Камбодже моему отцу.
Он подозрительно щурится.
– Что?
– Ничего. Ты все равно не поймешь.
Билли с грохотом водружает свои сапоги змеиной кожи на приборную доску «кадиллака».
– Ты думаешь, что очень умная, да?
Я не отвечаю.
– А ты достаточно умна для того, чтобы догадаться, что с тобой будет?
– Ты собираешься убить нас.
Он смеется.
– Ты выиграла первый приз, сладенькая. Но это было легко. Самый главный вопрос в следующем: за что?
Я не настолько глупа, чтобы проглотить его наживку. Чем больше заинтересованности я продемонстрирую, тем меньше он расскажет. Такова его природа. У него никогда не было власти, вот он и подбирает ее по крохам, где только можно.
– Ну? – упорствует он. – Знаешь?
Пирли дважды ударяет в крышку багажника. У меня разрывается сердце, но, по крайней мере, это означает, что она еще жива.
– Потому что ты мне мешаешь, – задумчиво говорит Билли. – Вот почему.
– Что ты имеешь в виду?
– Если ты останешься в живых, то унаследуешь мои деньги.
Это не тот ответ, которого я ожидала.
– Твои деньги? О чем ты говоришь?
Он снова смеется, на этот раз грубым, гогочущим смехом.
– Киркланд мой отец, тупая сука. Неужели ты этого еще не поняла?
После того, что я услышала сегодня, это откровение не производит на меня особого впечатления.
