до отказа выжимая педаль газа.
Кичерер послушно рвет с места, разбрызгав вокруг себя мелкие камни гравия. По почти пустынным в столь ранний час дорогам покидаю Беверли Драйв, и движусь на юг, в район Тертл Крик, в дом с бассейном во внутреннем дворе, где, конечно же, меня никто не ждет. Но я и не нуждаюсь в приглашении. Это дом моей матери, а значит, и мой тоже.
Жена Виктора Коринна после неудавшегося теракта в ее фитнес-центре скоропостижно улетела в Европу, и я рассчитывала застать его одного. В случайных связях мой папаша за время слежки замечен не был. Да и куда ему – грехов на нем и так более чем достаточно.
Свернув на Конгресс-авеню, я паркуюсь у крайнего дома и пешком иду к невысокому, увитому зеленью, особняку из кирпича благородного кораллового цвета, зорко поглядывая по сторонам, хотя ни в одном из стоящих на приличном отдалении друг от друга дворцов свет уже не горит. Подойдя к дому справа, легко перемахиваю через кованый забор и, коснувшись ногами стриженого газона, по привычке сую руку за спину, проверяя, на месте ли верный глок. Проходя по лужайке, предусмотрительно держусь в тени высоких и плотно растущих туй. Беспрепятственно вхожу внутрь особняка через стеклянную дверь, ведущую на веранду, и еще через пару минут оказываюсь под дверью хозяйской спальни. Взявшись за ручку, на миг замираю, зажмурившись, и осторожно нажимаю вниз.
Бесшумно войдя в комнату, я продолжаю действовать собранно и деловито – ни одного ненужного шага, ни одного лишнего жеста, все движения выверены и отработаны – так, будто готовлюсь к прыжку с парашютом, а не к умерщвлению собственного отца. Впрочем, мой послужной список убийств куда внушительнее количества свершенных прыжков. Мысленно я обещаю себе это исправить. Но эта мимолетная мысль во мне не задерживается, не заставляет сбиться с настроя и ритма.
Замерев возле кровати, я отвинчиваю крышку на позаимствованной на первом этаже бутыли с жидкостью для розжига камина, аккуратно сбрызгиваю ей пижаму Виктора и шелковую простынь, которой он наполовину укрыт, и обильно поливаю постель вокруг него. Он не просыпается, для человека с нечистой совестью сон у него на удивление крепкий, что не может меня не радовать.
Подождав, пока жидкость хорошо впитается в материал, я, уже не таясь, выплескиваю остатки жидкости в лицо Виктору, а свободной рукой достаю из кармана газовую зажигалку – оставшуюся со времен, когда я была заядлой курильщицей. Он моментально вздрагивает и, наконец, открывает глаза. Но поначалу невидяще смотрит перед собой, безмятежно моргая, потом переводит взгляд в окно, видит, что еще недостаточно светло и морщится, не понимая, что же его разбудило.
Очень быстро эта немая сцена мне надоедает.
– Ну здравствуй, Виктор, – громко говорю я, привлекая к себе его внимание, и резко щелкаю крышкой зажигалки.
Свет от нее освещает мое лицо, и, наблюдая за ним, дернувшимся от неожиданности, я зло радуюсь произведенному эффекту: старое газетное фото не обмануло – я действительно очень похожа на свою мать. По-бабьи ахнув, он таращит на меня полные ужаса глаза и подскакивает на кровати, неуклюже кутаясь в мокрую простыню.
– Амелия, – бормочет он жалобно, не сводя с меня воспаленных глаз.
– Я не Амелия, – цежу презрительно и подношу зажигалку к простыне.
Она вспыхивает как факел, пламя мгновенно разгорается, переползает на пижаму и распространяется по кровати. Я инстинктивно отступаю.
Какую-то крохотную долю секунды он еще смотрит на меня, не реагируя на огонь, поступательно охватывающий все его тело и подбирающийся к лицу.
– Кристина… – говорит он тихо, зачем-то пытаясь улыбнуться.
И… и я начинаю визжать за миг до него. Наши крики сливаются воедино – его нечеловеческий вопль от нестерпимой боли и мой крик отчаяния.
Я визжу, но шок от того, что он произнес мое имя, на какое-то время меня парализует. Я стою, будто меня пригвоздили к полу, и немигающим взглядом таращусь на уже полыхающую кровать. В висках набатом стучит мысль о том, что ему известно мое имя. Виктор Вайнштейн, отказавшийся от меня с самого рождения и никогда не интересовавшийся мной, не только узнал во мне свою дочь, но и назвал меня по имени.
По имени, которое мне дал не он!
Оглушенная и ослепшая, я даже не замечаю, что огонь, вдоволь нарезвившись в постели Виктора, уже перекинулся на стены и спустился на ворсистый ковер. Пожирая его миллиметр за миллиметром, он стремительно подбирается к подошвам моих кроссовок, когда сквозь крики я слышу звон стекла. Оборачиваюсь на звук и вижу мечущегося в безумном припадке Виктора, который только что снес туалетный столик с огромным зеркалом. Я понимаю, что он ищет выход и, подбежав к двери, не задумываясь, распахиваю ее. И в тот же миг в спальню врывается поток свежего воздуха, принесший с собой и новую порцию кислорода… Пламя вспыхивает с новой силой, Виктор кричит еще пронзительнее, и от его голоса у меня в жилах леденеет кровь.
Ничего не соображая, задыхаясь от продуктов горения в воздухе, я бросаюсь к нему, но он, сбив меня с ног, в панике устремляется к выходу. Я тут же вскакиваю и бегу за ним к лестнице, не обращая внимания на то, что одна штанина джинсов опасно тлеет, а синтетические подошвы плавятся от резкого скачка температуры. Виктор впереди меня скулит и воет, как раненый зверь, и слепо тычется в стены, стремясь убежать от боли, тем самым делая себе только хуже – активные движения увеличивают приток кислорода и питают огонь.
Внезапно вспоминая скаутские уроки Джо, я сшибаю Виктора с ног и пытаюсь накрыть его ковровой дорожкой, но он катается по полу, сбрасывая ее с себя. Тогда я кидаюсь к окну, сдергиваю с него плотную портьеру и, накинув ее сверху, хлопаю по ней руками, выбивая воздух – только так можно потушить пламя. Резкий, невыносимый запах горелого мяса и паленой кожи душит меня и разъедает глаза, но я с остервенением продолжаю хлопать по темно-бордовой ткани, даже не замечая, что реву в голос. Огонь не сдается и кое-где успевает прожечь портьеру насквозь, но я закрываю дыры руками. Кожа на них сильно обгорела, но я не чувствую боли. Я ничего не чувствую и ничего не замечаю, пока вдруг не ощущаю чьи-то руки, оттаскивающие меня от истерзанного пламенем тела, и не слышу чей-то голос, зовущий меня по имени. Я бьюсь в истерике, отчаянно сопротивляюсь, кричу… и только тогда понимаю, что кричу только я. Стенания Виктора становятся все тише,
