Главный зал Дома ветеранов представлял собой просторное помещение с обшитыми сосной стенами, в левой его части располагался бар, несколько столиков с креслами, в правой — два бильярдных стола. За столиками, на которых стояли пивные бутылки и пепельницы, сидели, глядя на большой плоский экран телевизора, пожилые мужчины — десяток с чем-то. Четверо мужчин помоложе играли на бильярде.
— Мне нужно увидеть Сержанта, — сказал я одному из сидевших за столиком, совершенно лысому.
— Он вышел, — ответил тот. — Через минуту вернется. Пива хочешь?
— Конечно, — ответил я. — Спасибо.
Он встал, зашел за стойку бара и, вернувшись назад с бутылкой «Будвайзера», протянул ее мне.
— Меня зовут Тони, — сообщил он.
— Брейди, — сказал я. — Брейди Койн.
Тони присел за пустой столик, отодвинул от него ногой кресло:
— В ногах правды нет, Брейди.
Я сел.
— Эй, — крикнул Тони одному из бильярдистов, — позовите кто-нибудь Сержанта. Скажите, что к нему гость пришел.
После чего он ткнул пальцем в экран телевизора:
— «Ночной футбол по понедельникам». Я поставил на «Дельфинов», на то, что они продуют с разницей в три мяча, и выиграл пятьдесят баксов.
Я покачал головой:
— Я, если делаю ставки в какой-нибудь игре, неизменно проигрываю.
— Ну, я вообще-то люблю неудачников, — сказал Тони, — но эти «Дельфины»…
Он оборвал сам себя на полуслове, глянул мне за спину и сказал:
— Привет, Сержант.
Я обернулся.
Сержант — Филипп Трапело, решил я, — имел коротко стриженные седые волосы, кустистые брови с проседью и живые карие глаза. Лицо у него было смуглое, морщинистое.
— Вы Койн? — Росту в нем было от силы пять футов и восемь-девять дюймов, но голос его бухал, как большой барабан.
Я встал и протянул ему руку:
— Брейди Койн.
— Фил Трапело. — Ладонь у него оказалась на удивление крупной и сильной. — Вижу, вы уже разжились пивом.
— Это меня Тони угостил, — ответил я.
Он кивком поблагодарил Тони и сказал:
— Давайте поговорим с глазу на глаз.
Трапело повернулся и направился к двери в дальнем конце зала. Я заметил, что он слегка прихрамывает на правую ногу. Мы вошли в комнату размером с гостиную. В центре ее кружком стояли складные металлические стулья, штук пятнадцать или шестнадцать, в углу — деревянный стол с электрическим кофейником и двумя стопками пластиковых стаканчиков.
Трапело сел на один из стульев. Я на другой.
— Вот здесь и проходят наши собрания, — сказал он. — По вторникам, в семь тридцать.
— Собрания группы, в которой состоял Гас?
Он кивнул.
— Моей группы. Это я ее организовал. В пору «Бури в пустыне». Оттуда многие возвращались с искалеченной психикой. А профессиональной помощи им здесь не оказывали. Группа открыта для всех, кто нуждается в поддержке. Тот, с кем происходит что-нибудь неладное, рассказывает об этом, остальные обсуждают услышанное, и он понимает, что не одинок, может быть, даже советы какие-то получает. По большей части группа состоит из мужчин, но иногда в ней появляются и женщины. По преимуществу ветераны. Хотя и родственники погибших тоже — мужья, жены, родители. И парни вроде Гаса Шоу, побывавшие на войне по каким-то своим причинам. Мы делимся пережитым, стараемся, чтобы каждый понял: существуют люди, которым он может довериться, может рассказать что угодно и рассказанное им за стены этой комнаты не выйдет.
— А вы сами? — спросил я.
— Я? Я побывал во Вьетнаме. Провел там два срока. Дослужился до сержанта войск технического обеспечения.
— Там вы это и получили? — похлопал я себя по ноге.
— Мина-ловушка. Колено вдребезги, ну и так далее. Впрочем, мне повезло — в сравнении с другими. Телесные раны заживают. Но я все еще вижу дурные сны, да и пот меня по ночам прошибает. Я вернулся домой с пристрастием к амфетаминам. И очень долгое время приходил в себя. — Он коротко улыбнулся. — Правда, не могу сказать, что пришел окончательно. Однако группа мне помогает.
— Должно быть, многие ее члены столкнулись с тяжелыми эмоциональными переживаниями.
Трапело кивнул:
— Ну, естественно. Депрессия, паранойя, пристрастие к наркотикам и спиртному, разводы. Очень много злости. Постоянно заходит речь о самоубийстве. Ребятам не удается задержаться ни на какой работе. Они разочарованы в нашей Администрации по делам ветеранов, в армии, в политиках. Да и вообще в штатских. Мы стараемся добиться того, чтобы они почаще говорили об этом. У нас правило: ни от кого не отмахиваться. Если ты говоришь о чем-то, значит, это важно.
— Когда я упомянул по телефону Гаса, вы сказали, что он вас предал. Что это значит? — спросил я.
— Ну посудите сами, — сказал он. — Эти ребята, большинство их, ходят по самому краю. Что, по-вашему, они почувствовали, услышав, что Гас вышиб себе мозги?
— А вас это удивило?
— Гас Шоу не был солдатом, — ответил Трапело. — Его не готовили к тому, что он там испытал. А когда он вернулся домой, жена прогнала его. Он больше не мог работать с камерой. Но я действительно считал, что у Гаса есть шансы. Мне казалось, что он идет на поправку.
— Он когда-нибудь заговаривал о самоубийстве?
— Напрямую — нет. Я, во всяком случае, таких разговоров не помню.
— Как вы думаете, возможно ли, что это не его рук дело?
Трапело нахмурился:
— Вы говорите о том, что его кто-то убил?
— Если самоубийства не было… — пожал я плечами.
— Если вы подозреваете кого-то из членов группы, то, уверяю вас, вы не там ищете.
— Это люди с неустойчивой психикой, — сказал я, — бывшие военные, обученные применению насилия…
— Все, что происходит в этих стенах, — перебил меня он, — в них и остается.
— Я слышал это уже не раз, — ответил я. — И все же думаю, что ожидать такого можно даже от самых уравновешенных, сумевших примириться со случившимся людей.
Трапело прищурился, глядя на меня.
— Если вы пришли сюда, чтобы обвинить кого-то или что-то, так говорите прямо.
— Я просто пытаюсь понять, что произошло.
— А что говорит полиция? — спросил он.
— Полиция называет случившееся самоубийством.
Фил Трапело покачал головой:
— Вам придется смириться с этим. Гас Шоу стал еще одной жертвой проклятой войны.
— Я вот думал, не упоминал ли он какого-нибудь своего врага, человека, с которым у него возникли проблемы.
— Враги есть у каждого, — ответил Трапело. — Но это не означает, что каждого непременно убивают.
— Да, но у каждого, кто был убит, хотя бы один враг да имелся, — возразил я.
— Разумеется, — улыбнулся он. — Это вы верно подметили. Не знаю. Вот, скажем, жена Гаса. Он считал, что у нее был любовник. Потом эти его фотографии. Говоря о них, он всегда приходил в сильное возбуждение. Однако ни одного врага Гаса, который мог бы убить его, я не знаю. Если не считать самого Гаса.
— А что он рассказывал о фотографиях?
— Гас вообще мало что рассказывал. Но к фотографиям, которые он оттуда привез, отношение у него было, пожалуй, параноидальное. Он был противником войны. И противником правительства. Как и большинство наших ребят. Что именно он там наснимал, Гас никогда не говорил, но он явно считал, что правительство и армия не захотят, чтобы мир увидел его снимки. — Трапело умолк. — Постойте. Вы думаете, что фотографии…
— Вы не помните, упоминал он в связи с ними каких-нибудь людей или еще что-либо?
С минуту Трапело молчал, нахмурясь, потом медленно покачал головой:
— Простите. Если он что-нибудь такое и говорил, я этого не помню.
— Фил, — сказал я, — а вне группы вы с Гасом когда-нибудь встречались?
— Нет, — ответил он. — Все, что мне известно о Гасе, я узнавал здесь, по вторникам. На прошлой неделе я позвонил его жене, просто чтобы выразить ей сочувствие. И это все.
— То есть вы не назвали бы себя и его друзьями?
— Пожалуй, нет, — пожал он плечами. — Я многое знал о нем, но только об одной его стороне. А о прочих — можно, наверное, сказать, что о них я не знал ничего.
— А другие члены вашей группы? — спросил я.
— Вы о том, дружил ли Гас с кем-нибудь из них? Этого я не знаю.
— У вас ведь завтра состоится очередное собрание, верно?
— Верно. Завтра вторник.
— Вы не могли бы сказать вашим ребятам, что мне нужно поговорить с теми, кто знал Гаса вне группы? Скажите им, что я просто пытаюсь помочь его родным справиться со случившимся. И объясните, что любой разговор с адвокатом абсолютно конфиденциален, а они вправе говорить мне только то, что считают нужным.
Он кивнул:
— Ладно, не вижу причин отказывать вам в этом.
Я отдал ему все свои визитки, какие лежали у меня в бумажнике.
— Раздайте их тем, кто захочет поговорить со мной, и скажите, что мне можно звонить в любое время.
