«Вы уверены в том, что она не употребляла наркотики?», — спросил Мейер.
«Почему? Она была под действием, когда умерла?»
«Согласно результатам вскрытия, нет.»
«По моему мнению, тоже нет. На сто процентов чистая.»
«Кто-нибудь из толкачей крутился рядом с ней?»
«Разве бывает по-другому? Если бы сюда пришла монахиня с чётками, они бы сказали ей о бесплатном лечении. Это их бизнес, не так ли? Без наркоманов нет дилеров. Конечно, они заговаривали о хламе…»
«Хламе…?»
«Дерьме», — уточнил Фаулз. «„Город дерьма“ — но она не купилась, она видела их насквозь. Послушайте, мистер Мейер, она родилась и выросла в этой канализации под названием Даймондбэк. Если девушка доживает до девятнадцати лет и не беременеет, не подсаживается на крючок, не имеет пагубных привычек — а иногда и всё три сразу — это просто чудо, мать его. Ладно. Клара Джин была сама по себе, не совсем свободной, ну а как, вообще, можно иметь свободу в Даймондбэке? Ей не исполнилось и двадцати одного, и она никогда не станет белой, но у неё была хорошая голова на плечах и чертовски много всего интересного. Так как же она оказалась проституткой, истекающей кровью на тротуаре в четыре часа утра? Разве не так было написано в газете? В четыре утра?»
«Так и было там написано.»
«Я должен был понять это сразу. Что за женщина выходит на улицу одна в четыре утра?»
«Может быть, она была не одна», — сказал Мейер. «Может, тот, кто убил её, был её клиентом. Или даже её сутенёром.»
«Джоуи Пис, так вы сказали, его зовут?»
«Джоуи Пис.»
«Какое имя изменено? Джозеф Пинкус?»
«Это возможно», — сказал Мейер. «Много сутенёров…»
«Я учился в школе с парнем по имени Джозеф Пинкус», — беззаботно сказал Фаулз. «Джоуи Пис, да?» Он покачал головой. «Просто ничего не напоминает. Я просто знаю большинство клиентов, которые приходят сюда, и это имя мне совсем не знакомо.»
«Ладно, давайте на минутку отвлечёмся от этого. Может быть, потом вы что-нибудь вспомните. Вы сказали, что Клара Джин не имела особого отношения к вашим клиентам из мира моды…»
«Просто улыбалась и перебрасывалась парой приятных слов, верно.»
«Здесь когда-нибудь появлялся человек по имени Джордж Чеддертон?»
«Чеддертон, Чеддертон. Нет, я так не думаю. Белый или чёрный?»
«Чёрный.»
«Чеддертон. Имя звучит знакомо, но…»
«Он был певцом калипсо.»
«Был?»
«Был. Его убили в пятницу вечером, примерно за четыре часа до того, как убили Клара Джин, из того же пистолета.»
«Может быть, я читал о нём», — сказал Фаулз. «Не думаю, что я знал его.»
«Он должен был встретиться с Кларой Джин здесь в двенадцать в прошлую субботу. Это было бы шестнадцатое число.»
«Нет, здесь я не курсе.»
«Хорошо, а как насчёт того, когда она здесь работала? У неё были парни? Кто-нибудь заезжал за ней после работы? Кто-нибудь звонил ей по телефону?»
«Нет, насколько я знаю.»
«У вас есть официанты?»
«Только официантки.»
«Стажёры?»
«Четверо.»
«Как насчёт кухни? Есть там мужчины?»
«Да, мои повара и посудомойщики.»
«Была ли она дружна с кем-то из них?»
«Да, она была дружелюбным человеком по натуре.»
«Я имел в виду, встречалась ли она с кем-то из них.»
«Я так не думаю. Я бы заметил нечто подобное, я ведь изо дня в день нахожусь в этом месте, либо на кухне, либо у кассы. Я бы заметил что-то подобное, вы так не думаете?»
«Здесь работает кто-нибудь по имени Джоуи?», — неожиданно спросил Мейер.
«Джоуи? Нет. У меня есть Джонни, который моет посуду, и однажды у меня был официант по имени Жозе — ну, я полагаю, это Джоуи, да?»
«Когда это было?»
«Жозе работал здесь… дайте подумать… где-то весной.»
«Это бы в марте, так?»
«Март, апрель, что-то в этом роде.»
«Когда Клара Джин работала здесь?»
«Ну… да, если подумать.»
«Когда он бросил работу?»
«Ну… примерно в то же время, что и она, собственно говоря.»
«Угу», — сказал Мейер. «Жозе, а дальше?»
«Ла Паз», — сказал Фаулз.
В десяти кварталах от того места, где Мейер Мейер выяснял, что «Пис» — это английский эквивалент испанского слова «Паз», Стив Карелла выяснял, что Амброуз Хардинг — очень испуганный человек. Он пришёл туда только для того, чтобы спросить у бизнес-менеджера Чеддертона, не знает ли он что-нибудь об альбоме, который певец мог обсуждать с Кларой Джин Хокинс. Вместо этого Хардинг сразу же показал Карелле корсаж (небольшой букет цветов, который носится на платье или на запястье для официального случая — примечание переводчика), который был доставлен всего десятью минутами ранее. В дверь постучали, и когда Хардинг открыл её, не снимая ночную цепочку, — в холле стояла коробка. Это была не та коробка, в которой обычно упаковывают корсаж. Не белая прямоугольная коробка с зелёной бумагой внутри и именем флориста, отпечатанным на верхней крышке.
Совсем не такая коробка.
Присмотревшись, Карелла решил, что она напоминает какую-то подарочную коробку из одного из крупных городских универмагов. Он сразу же узнал коробку, хотя пока не мог точно определить название универмага. Коробка была длиной около пяти дюймов, шириной три дюйма и глубиной четыре дюйма. На ней был изображена геральдическая лилия (стилизованный рисунок, часто используемый в геральдике или как политический символ — примечание переводчика), голубая на зелёном фоне. Корсаж в коробке представлял собой розовую орхидею.
«Почему это вас пугает?», — спросил Карелла.
«Прежде всего», — сказал Хардинг, — «кто, чёрт возьми, захочет прислать мне орхидею?»
Он сидел в мягком кресле в собственной гостиной, а за окном хлестал дождь, который, казалось, был готов поднять город на воздух. Время было чуть за полдень, но небо за окном больше походило на пятичасовое небо зимнего дня. Розовая орхидея лежала на журнальном столике перед ним в коробке с голубой на зелёном фоне геральдической лилией. Выглядела она вполне безобидно. Карелла не мог понять, почему она так пугает Хардинга.
«Любой человек может захотеть послать вам цветы», — сказал Карелла.
«Ведь вы были ранены, они знали, что вы в больнице…»
«Цветы — да», — сказал Хардинг, — «букет цветов. Но не корсаж. Я мужчина. Зачем кому-то посылать мне корсаж?»
«Ну, может быть… ну, я не знаю», — сказал Карелла. «Может, флорист ошибся.»
«Другое дело», — сказал Хардинг. «Если кто-то потратил все силы на то, чтобы купить мне корсаж — не меньше, чем орхидею, — как получилось, что его доставил кто-то, исчезнувший прежде, чем я успел открыть дверь? Почему корсаж не в цветочной коробке? Почему к нему не прилагается открытка? Как получилось, что корсаж доставили просто так — тук-тук в дверь, „кто там?“ и никакого ответа, а за дверью стоит коробка. Как так получилось — вот что я хотел бы знать.»
«Ну… как вы думаете, что это такое?», — спросил Карелла.
«Предупреждение», — сказал Хардинг.
«Как можно прочитать предупреждение в… ну… корсаже?»
«В нём застряла булавка», — сказал Хардинг. «Может, кто-то хочет сказать, что и во мне что-то застрянет? Может, кто-то хочет сказать мне, что я закончу так же, как Джорджи.»
«Я могу понять, что вы можете чувствовать…»
«Вы чертовски правы, учитывая, что кто-то пытался выстрелить мне в голову из пистолета…»
«Но цветок», — сказал Карелла, — «корсаж…» и, оставив фразу без продолжения, пожал плечами.
«Возьмите эту штуку с собой», — сказал Хардинг.
«Зачем?»
«Отдайте в лабораторию. Проверьте, не отравлено ли оно или ещё что-нибудь.»
«Я, конечно, сделаю это», — сказал Карелла, — «но я действительно не думаю…»
«Кто-то чертовски старался убить меня, мистер Карелла», — сказал Хардинг. «И промахнулся. Потому что пистолет был пуст. Ладно. Может быть, тот же самый человек посылает мне цветы перед похоронами, мистер Карелла, вы меня понимаете? Мне страшно. Я уже вышел из больницы, где меня больше не защищают медсёстры, врачи и люди вокруг. Я дома, совсем один, и вдруг у моей двери оставляют розовую орхидею, и я могу сказать вам, что это пугает меня до смерти.»
