— Хм… хм… новая версия…
Затем он подозвал другого — коротенького и пухленького, который всё время «точил» сдобу, и приказал ему:
— Давай, Кашпировский, колдуй: тут, кажется, тяжёлый случай!
Пухленький прекратил «точить», установился напротив Зайцева и начал мотать у него перед носом гайкой, привязанной на шнурок. Зайцев нестерпимо захотел спать от этой гайки, но задремать не успел, потому что внезапно погас свет, и всё вокруг погрузилось во мрак. Зайцев сначала подумал, что тут у них перегорели пробки, и отрубилось электричество. А потом — обнаружил, что он не сидит, а стоит, и руки его свободны от наручников. Зайцев изумился, стал озираться, но не видел ни зги, даже не видел себя. Кроме темноты, тут повисла и тишина — абсолютная, гробовая тишина без единого намёка на звук. А потом — где-то в чёрной высоте воззвал громовой глас:
— Вопросы есть????????
Зайцев был уверен в том, что у него нет вопросов, и поэтому так и ответил:
— Вопросов нет.
Едва он произнёс эти слова — обстановка вокруг него резко изменилась. Темнота рассеялась, Зайцев сделал шаг и вышел… к особняку Гопникова! Что за чёрт?? Зайцев изумился: как же это — был неизвестно где, и вдруг — вернулся домой! Оглядев себя, Зайцев обнаружил, что одет в новую и чистую милицейскую форму. Тишина сменилась мирным птичьим щебетом, под ногами выглядывали из травы жёлтенькие головки добродушных одуванчиков.
Однако Зайцев не верил ни своим глазам, ни своим ушам. Может быть, он таки, заснул и ему снится сон? Зайцев всегда хотел быть образцовым сотрудником милиции. Он научился отлично драться, стрелять без промаха, отслеживать преступную логику, а так же — управлять своим сном, как Штирлиц. Обычно, когда Зайцеву снился неприятный или страшный сон — он мог усилием воли заставить себя проснуться. Но на этот раз — Зайцев, как ни напрягал он свою волю, как ни сжимал её в кулак, как ни брал в ежовые рукавицы — проснуться ему не удалось. К тому же — неизвестно, откуда появилось острое чувство того, что он опаздывает на некую архиважную встречу. Зайцев посмотрел на часы, которые каким-то волшебным образом возникли у него на руке, и увидел, что уже семь утра, а значит — эта самая встреча начнётся прямо сейчас! Зайцев зашёл в тёмный, неприветливый и могильно холодный холл заброшенного дома. А там Зайцева уже ждали. Они стояли полукругом, и на их неподвижные невыразительные лица падал бледный, призрачный свет, что струился сквозь щель в стене. Зайцев откуда-то знал каждого из них по имени. Крайний слева — это тракторист Гойденко, за ним идёт комбайнёр Свиреев, потом — председатель сельсовета Семиручко, его секретарша Клавдия Макаровна и плотник Потапов… Ну, этих субъектов Зайцев знает хорошо, потому что они проживают в Верхних Лягушах, а вот остальных… Тип рядом с Потаповым — вытянутый такой весь, щеголеватый, в белом костюмчике и с аккуратной причёсочкой, обозначен странным словом «Интермеццо» — Зайцев даже и не знает, откуда это слово взялось в его голове. Тот, кто находится по правую руку от Интермеццо, именуется Гопников. Нет, он ни капельки не умер, а только прячется, чтобы никто не узнал, что он — один из тех, кто охотится за… «Образцом 307». Некий странный голос свыше — тихенький и шелестящий — шепнул Зайцеву на ушко эти слова: «Образец 307», и теперь он их знал. И наконец, последний субъект, что возвышается справа от Гопникова — в тёмных очках и белоснежном докторском халате — его зовут Генрих Артерран. Выглядит он как-то не по-человечески, и даже пугающе: бледный, из-под тёмных очков торчит неестественно острый и прямой нос, скулы резко выступают, а рот сжат в тонкую прямую линию. И все эти люди — от пьяницы-тракториста до эклектичного Генриха Артеррана — нужны Зайцеву лишь для того, чтобы добыть из покинутых подземных лабораторий базы «Наташенька» вещество под названием «Образец 307»…
Зайцев подбоченился, раскрыл рот и сказал им:
— … - он ничего не сказал, потому что все они вместе с холлом особняка внезапно погрузились в непроглядную мглу, а все звуки, что шелестели в доме, прилетали с улицы — нырнули в ватную глухую тишину.
Зайцев вновь оказался в полной изоляции, пробить которую не мог даже с помощью своей гигантской натренированной воли. Он начал кричать и звать на помощь, потому что всерьёз испугался за собственную жизнь. В голове одна за другой начали выскакивать причины данной «отключки мироздания»: Зайцева ударили, оглушили… УБИЛИ!!!
— Нет! Нет! — запротестовал Зайцев против скоропостижной гибели, замахал руками, истошно призывая кого-нибудь на помощь.
И тут в пустой темноте загрохотали голоса:
— Ежонков, да заткни его, ради бога! Чего он вопит, объясни мне, наконец??? — громыхнуло справа.
— Наверное, он увидел то, что его психика не в состоянии оценить!!!! — громыхнуло слева.
— Заставь его заткнуться! Все, кого ты пушишь, вопят, как резаные, а у меня вот такая голова! — зарычало справа.
— Проснись!!! — разорвалось сверху, и Зайцев вывалился из пустоты в некий свет и треснулся спиной обо что-то твёрдое.
— Чёрт, они у тебя постоянно валятся на пол! — проворчало слева.
— В нормальных клиниках пациентов погружают в гипносон на кушетках! — огрызнулось справа.
Зайцев немного пришёл в себя и обнаружил, что это твёрдое, обо что он треснулся спиной — обычный пол, покрытый стоптанным ленолеумом. Над ним склонились лица, а потом — у двух из этих лиц выросли длинные руки, которые ухватили Зайцева под мышки и водворили на нары, с которых он свалился. Зайцев понял, что до сих пор находится в той же камере, куда они его запихнули, и нету никакого дома, никакого Гопникова и никакого тракториста.
— Ну, что, убедились? — осведомился кургузый местный милиционер, расхаживая вокруг Зайцева с профессорским видом. — Этот Зайцев и есть идейный вдохновитель «чёртовой банды»! Он сам только что об этом сказал!
Зайцев опешил. Какой вдохновитель? Какая банда? Да он же ловил всех этих жуликов, которые пытались прибиться к его тихой деревеньке! Гойденко у него в камере сидел, а всё то, что он увидел сейчас — какой-то дурацкий сон!
Однако они не слушали его. Большой и усатый сказал:
— Ага, Кубареву теперь пуши!
И они ушли, заперев Зайцева в камере одного.
Ежонков хотел сначала влезть в мозги Серёгина, а Кубареву припасти на потом, однако Недобежкин привёл ему следующий аргумент:
— Нетушки, сначала ты мне вспушишь Кубареву! Допросим её, и я смогу отослать эту курицу, куда подальше из своего изолятора! Она мне тут в камере не нужна!
Кубарева сидела отдельно ото всех, и занимала своей персоной четырёхместную камеру. Да, невиданное расточительство, однако подбросить Кубареву в заполненный «номер» Недобежкину не позволяла совесть. Кубарева не прекращала жалобно плакать. Она раскаивалась во всём на свете: в том, что сдуру вышла за Кубарева, что не родила детей — тоже, сдуру, что не выучилась в университете и работала всего лишь дворником…
Пётр Иванович ожидал подвоха от всех, только не от Кубаревой, и до сих пор по-человечески не мог поверить, что это она заминировала подземный ход. По-человечески — не верил, но верил по-ментовски, и поэтому собирался записать все показания Кубаревой на диктофон, а потом — оформить в протокол. Для этого Пётр Иванович занял свободные нары напротив Кубаревой и включил диктофон.
— Ежонков, работай! — распорядился милицейский начальник и сел около Серёгина.
— Простите меня, я не знала, что так получится… — проканючила Кубарева, едва Ежонков к ней подошёл. — Кубарев спился окончательно, из милиции не вылазит, меня с работы выкинули, шо кутёнка, а говорят, сократили! С хлеба на воду перебивалась… Капусточки купить — и то, не на что было… На паперть бы пошла, но недельку так назад постучали ко мне в дверь. Кубарева дома не было, потому что он снова в милицию загремел…
Кубареву никто не гипнотизировал — Ежонков не успел вторгнуться в её мозг — она рассказывала сама, по доброй воле, которую у неё никто не отнял. Это было очень странно, как подумал Пётр Иванович, потому что когда «чёртова банда» решает что-то совершить — обязательно маскирует свои следы «звериной порчей». Забыли они, что ли?
— … Я дверь открыла, — продолжала тем временем Сабина Леопольдовна, не проявляя ни малейшей тенденции к срыву на «Ме», или «Бе». — А там стоит такой щёголь: в костюмчике, прилизанный, с барсеточкой… Я обомлела, а он прошёл в квартиру и дверь захлопнул…
— Сидоров! — шепнул Недобежкин сержанту. — Пойди-ка, принеси фотографии Интермеццо и Зайцева!
— Есть! — ответил сержант и тихо покинул камеру.
Сабина Леопольдовна не заметила, как вышел Сидоров, потому что была полностью поглощена жалостливым рассказом.
— Он дал мне штуковину, похожую на… пластилин, или сыр… и сказал, чтобы я на пустырь пошла. Там, за коновской шахтой есть такой пустырь, Лихое болото его в народе называли. Там когда-то взаправду болото было, да только, люди говорят, под землю ушло… И там, на пустыре, есть остатки дома, который разбомбило ещё в Отечественную войну. Его никто отстроить так и не смог, потому что пропадало там всё. Я ходить туда боялась, как огня, бо гиблое то место. А щёголь тот мне денег дал — целую тысячу долларов… Господи, для меня это богатство неслыханное, — сквозь слёзы шептала Кубарева. — Ну, я покрестилась, влезла в подвал и пристроила там эту лепёшку, как смогла, и хотела побыстрее убежать, чтобы ОНИ не набросились на меня и не утащили под землю…
