— Сидоров! — шепнул Недобежкин сержанту. — Пойди-ка, принеси фотографии Интермеццо и Зайцева!
— Есть! — ответил сержант и тихо покинул камеру.
Сабина Леопольдовна не заметила, как вышел Сидоров, потому что была полностью поглощена жалостливым рассказом.
— Он дал мне штуковину, похожую на… пластилин, или сыр… и сказал, чтобы я на пустырь пошла. Там, за коновской шахтой есть такой пустырь, Лихое болото его в народе называли. Там когда-то взаправду болото было, да только, люди говорят, под землю ушло… И там, на пустыре, есть остатки дома, который разбомбило ещё в Отечественную войну. Его никто отстроить так и не смог, потому что пропадало там всё. Я ходить туда боялась, как огня, бо гиблое то место. А щёголь тот мне денег дал — целую тысячу долларов… Господи, для меня это богатство неслыханное, — сквозь слёзы шептала Кубарева. — Ну, я покрестилась, влезла в подвал и пристроила там эту лепёшку, как смогла, и хотела побыстрее убежать, чтобы ОНИ не набросились на меня и не утащили под землю…
— Простите, а они — это кто? — поинтересовался Недобежкин, поёрзав на нарах.
— Нечисть, да мазурики! — выплюнула Сабина Леопольдовна и залилась горькими слезами. — Они постоянно ко мне в окна лезли, стучали и выли, а тогда… тогда, когда вы меня поймали, я думала, что это они меня поймали и утащат сейчас…
В это время в камеру вернулся Сидоров. Он принёс не две фотографии, а почему-то шесть.
— Вот, — прошептал сержант и отдал Недобежкину всё, что принёс.
— Хорошо, — кивнул начальник, и, отыскав среди принесенных фотографий Интермеццо, показал его Кубаревой. — Скажите, Сабина Леопольдовна, этот человек к вам приходил?
Кубарева всмотрелось в предложенное лицо, но быстро отвергла его:
— Нет, это не он, тот другой был…
Недобежкин тем временем перебирал фотографии и обнаружил среди них «портрет» убитого Генриха Артеррана и пару фотороботов «Поливаевского мужика»: один в исполнении Поливаева, а второй — в исполнении Ершовой.
— Может быть, этот? — Недобежкин предложил Кубаревой «Мужика» Поливаева.
— А-а! — покачала головой Кубарева. — И этот другой.
— Ну, тогда, может быть, он? — Недобежкин показал Кубаревой «Мужика» Ершовой.
— Ой, этот больше похож, — закивала та. — Что-то есть. Похож, похож, голубчик… А кто это — мазурик?
— Мазурик, — согласился Недобежкин и отметил про себя, что «Мужик» Ершовой похож на Зайцева. — Может быть, вот этот? — милицейский начальник наконец-то «предоставил» Кубаревой Зайцева.
— Он! — поставила точку Кубарева, пригвоздив Зайцева указательным пальцем. — Вот этот приходил!
— Как он представился? — осведомился Недобежкин.
— Никак, — всхлипнула Сабина Леопольдовна. — Сказал, что это совсем неважно, как его зовут, а важно то, что он заплатил. Но потом — расщедрился чего-то и сказал, что я могу называть его Зайцевым.
— Куда вы дели деньги? — вопросил Недобежкин, и Сабина Леопольдовна даже испугалась, потому что вопрос прозвучал достаточно грубо.
— Н-никуда… — заикаясь, промямлила она, сминая в кулаке подол своей кофты. — В кулёчек завернула и засунула за печку…
— Ясно… — буркнул Недобежкин.
Милицейский начальник решил, что нужно съездить к Сабине Леопольдовне домой, взять эти деньги и проверить, не фальшивые ли они случайно. А после этого — хочет Кубарева, или не хочет — подшить нечистые финансы в дело Зайцева, которое обещает быть многотомным.
— Сидоров, притащи-ка сюда Зайцева, — сказал милицейский начальник. — Устроим опознание.
— Есть, — Сидоров отправился в соседнюю камеру за Зайцевым.
Зайцев за это время даже не сдвинулся с места. Он сидел и глазел в потолок, словно бы там было написано, как ему убежать из изолятора. Ну, уж нет, «герр Зайцев», никуда вы уже отсюда не денетесь… Если, конечно, не превратитесь в тень…
— Ну, мне уже можно возвращаться домой? — неожиданно вопросил у Сидорова Зайцев и посмотрел на сержанта с такой великой надеждой, будто был уверен в том, что его отпустят.
— Какое «домой»? — фыркнул Сидоров. — Вы уже столько дров наворотили, что вам дадут, наверное, раза в два больше, чем Кашалоту.
Зайцев опешил, вытаращил глазки и промямлил:
— Какой кашалот? Че-чего дадут?
— Срок, — буркнул Сидоров. — Поднимайтесь, Зайцев! Нечего было притворяться следователем прокуратуры!
Вместо того, чтобы подняться, Зайцев едва не рухнул на пол. Какой ещё следователь прокуратуры, когда он — участковый?? Он никогда в жизни никем не притворялся, он всего лишь пытался выловить жуликов из Гопниковского особняка…
— Ы-ы-ы-ы… — простонал Зайцев.
Сидоров видел, что Зайцев ведёт себя очень странно. Да, под гипнозом Ежонкова он очень красочно описывал своё главенство в «чёртовой банде», но потом вдруг запнулся на полуслове и начал невменяемо вопить: «Помогите». Недобежкину надоело слушать вопли, и он заставил Ежонкова прервать сеанс…
— Зайцев? — негромко позвал Сидоров, на что Зайцев обалдело выдохнул:
— В-вы меня с кем-то перепутали…
«А вдруг он остаётся под гипнозом?» — подумал Сидоров, вспомнив, как сам, погружённый в транс, пытался драться с виртуальным Генрихом Артерраном, и тоже орал: «Помогите». С Зайцевым что-то не так, кажется, Ежонков не до конца снял с него «звериную порчу»… слишком уж забацанно он выглядит.
— Зайцев, — повторил Сидоров, застопорившись на пороге камеры. — Какой сейчас год?
— Седьмой, а что? — пробормотал Зайцев.
— Не седьмой, а десятый! — почти что, выкрикнул Сидоров, схватил Зайцева за рукав и насильно поволок в камеру Кубаревой.
Зайцев что-то бормотал и упирался, к тому же, у него был очень ветхий рукав. От натяжения рукав треснул и оторвался. Зайцев не удержал равновесие и упал на пол. Сидоров вернулся за ним, ухватил под мышки, помог подняться и приволок-таки по месту назначения.
— Василий Николаевич! Пётр Иванович! — закричал Сидоров с порога и втолкнул перед собой Зайцева.
— Сидоров, ты что, укушен мухой цеце? — осведомился Смирнянский, который сидел на нарах Кубаревой и нагло грыз семечки.
Недобежкин и Серёгин уставились на Сидорова, а Сидоров снова крикнул:
— Зайцев не знает, что сейчас — десятый год, он говорит, что седьмой! Он до сих пор под гипнозом!
— Ежонков? — Недобежкин смерил гипнотизёра взглядом волка, и Ежонкову захотелось стать на четвереньки и заползти под нары.
— Ты не говорил мне спрашивать у него дату! — пискнул он.
— Так спроси! — настоял Недобежкин.
Кубарева оказалась забыта. Она сиротливо сидела на своём месте, а Ежонков опять занялся Зайцевым. Да, Зайцев не знал, какой сейчас год, и упорно твердил, что седьмой. Когда же Ежонков пытался разузнать у него, что он делал в восьмом и девятом году — Зайцев слетал с катушек и разражался криками о помощи.
— Чёрт, — буркнул Недобежкин, вспомнив о Кубаревой.
Кубарева оказалась так испугана поведением Зайцева, что было заметно даже, как она дрожит.
— Эт-то он ко мне приход-дил, — выдавила она, хватаясь за собственные растрёпанные волосы. — Что вы с ним сделали, почему он так плохо одет?
Кажется, с Кубаревой сейчас случится истерика. Недобежкин заметил, как дрожат у неё губы, и поднялся во весь рост.
— Всё, опознание закончено! — объявил он. — Сидоров, верни Зайцева на место! А Кубарева пускай пока посидит. Ежонков, на тебе — Поливаев!
Сидоров повёл Зайцева назад. Зайцев спотыкался через каждый шаг. Он был испуган не меньше Кубаревой, и не понимал вообще, что с ним тут такое происходит. Они перепутали его с кем-то другим, вешают на него какие-то страшные преступления. Эта лохматая особа, сказала, что он к ней приходил, притом, что Зайцев видит её впервые в жизни… Зайцев послушно зашёл в камеру, куда его втолкнули, потому что не знал, что им сказать, как снять с себя те чудовищные подозрения, которыми его обвешали. С Зайцевым тоже, наверное, случится истерика, как и с Кубаревой…
— Ой, ну наконец-то! — обрадовался Поливаев, когда к нему в камеру вдвинулась «делегация» из пяти человек. — А я уже думал, что арестован.
— Не арестован, но задержан! — пробурчал Недобежкин. — Когда мы закончим тебя допрашивать — вернёшься обратно, к Подклюймухе!
— Эй, так не честно! — запротестовал Поливаев. — Я тут активно борюсь с организованной преступностью, а вы — сдаёте меня в когти Подклюймухе! Ну, что за житуха такая?
— Не нукай — не запрягал! — отрезал Недобежкин. — Тебя никто не заставлял устраивать драку! Давай, Поливаев, садись, будешь нам фоторобот «мужика» своего рисовать!
— Так, я уже рисовал… — пробормотал Поливаев, но сел, чтобы не будить в Недобежкине «спящую собаку», а то, кажется, эта зверюга уже приоткрыла левый глаз.
