— Ты добы-ычи не дождё-о-ошься! Чёрный во-орон, я не товоой! — неслось из «апартаментов» Свиреева «Шубина». Как же надтреснуто и заунывно звучит его песня, словно бы его незаслуженно волокут на расстрел. Как только Белкин его выдерживает?
Утюг, напротив, вёл себя очень тихо и смирно, словно коровка на выпасе. Для него это тоже странно, потому что вспыльчивый Утюг, попадая в камеру, начинает стучать по решётке и громко вопить про милицейский беспредел.
На вопрос Недобежкина о том, как дела в изоляторе, Белкин бодро ответил:
— Тот вопит, а этот — молчит!
— Открой-ка молчаливого! — потребовал Недобежкин, и Белкин принялся откупоривать камеру Утюга.
Утюг сидел в углу камеры на краешке дальних нар и пялился на носки своих неэлегантных башмаков, которые достались ему в тюрьме взамен крокодиловых туфель. Когда к нему пришли «гости» — Утюг поднял опустевшие глаза и пискнул:
— Кроты! — нет, не просто пискнул, а всхлипнул, с горькими слезами в охрипшем голосе.
— Опять кроты! — фыркнул Недобежкин и подошёл к Утюгу поближе.
— Кроты! — повторил Утюг и опять уткнул в пол свой потускневший взгляд.
— Не нравится в тюрьме? — ехидно осведомился Недобежкин.
— Нет! — сказал правду Утюг — наверное, впервые в жизни.
— Придётся потерпеть! — отрезал милицейский начальник. — Ежонков, давай, колдуй! Серёгин, диктофон!
Пётр Иванович присел на свободные нары и включил диктофон, приготовившись записывать показания, которые гипнотизёр Ежонков выдавит из Утюга. Гипнотизёр же Ежонков отогнал Недобежкина от Утюга подальше, мотивируя эту акцию следующим образом:
— Твоя аура мешает раскрытию каналов памяти!
— Тьфу, парапсих! — тихонько проворчал Недобежкин, но от Утюга отошёл — а вдруг, действительно, мешает?? И они все быкуют только потому что он около них стоит и не даёт их каналам памяти раскрыться своей аурой?? Да, с этой «порчей» тут во всё поверишь: и в зелёных человечков, и в синих, и в красных.
Утюг не просил адвоката, а охотно согласился на гипноз. Неужели, это в тюрьме ему так «обломали рога»?? Ежонков заставил его рассказывать нудные параграфы географии, а когда соскучился слушать про грунты Украины — громко осведомился:
— Вопросы есть?
— Вопросов нет! — всплакнул Утюг.
— Отреагировал! — обрадовался Ежонков, потирая ручки, словно бы собирался ограбить Лувр. — Давай, Васёк, пушим!
— А аура моя не помешает? — съехидничал Недобежкин.
— Барьер уже преодолён! — настоял Ежонков. — Иди сюда!
— А, можно? — пробормотал Недобежкин и приземлился на нары рядом с отрешённым Утюгом. — Так, Утюжок… Утюжок… Давай, чревовещай про подземелье!
— Подземелье… — повторил Утюг глухо, как Диоген из бочки. — В доме двадцать два по Университетской улице… Они… там. Кашалот отводил туда врагов, они не приходили назад, их уносили… гномы… тролли…черти… Я был, был… Мне приказали спустить дворника, я спустил. Кашалот договорился с Тенью… Он платил Тени дань людьми, чтобы Тень не трогал его бизнес.
— Чёрт, кровожадный какой! — вырвалось из Недобежкина, когда он услышал про дань людьми. — Эй, что-то Кашалот ничего не говорил про дань людьми! Это что-то новенькое… Надо снова привезти его к нам на разговор!
— Он не может брехать под гипнозом! — на всякий случай вставил Ежонков.
— Я понял! — огрызнулся Недобежкин. — Давай, Утюг, продолжай!
— Кашалот! — продолжал Утюг, но не кричал и не дёргался, потому что гипнотизёр Ежонков предусмотрительно лишил его двигательной активности, настроив лишь на считывание информации из долговременной памяти. — Кашалот обложил данью меня в лихих девяностых. Я платил, а потом — Кашалот сказал, что ему моя дань до лампочки и заставил пахать. Он моих киллеров использовал для себя.
Вот это колется под гипнозом! И про киллеров вываливает, и про дань, и про девяностые! Да тут ещё ни одно дело придётся отдать на дознание! Вот, какой ценный кадр, а Недобежкин не хотел допрашивать его!
— Кашалот заставил меня изловить дворника. И сказал привести её в подземелье. Я привёл. И оставил… Там темно и страшно, там водятся черти, которые пожирают. Я убежал, не хотел туда больше лезть. Потом — милиция, схватили меня.
Утюг ни слова не сказал про Сумчатого. Теперь у него во всём был виновен Кашалот. Недобежкин твёрдо решил ещё раз «пригласить» «Большого Динозавра» из тюрьмы на допрос — узнать, что это за «дань людьми» была такая, и сколько людей он на неё угрохал.
— Ладно, Ежонков, расколдовывай Утюга! — распорядился Недобежкин, курсируя по камере. — Тут у нас ещё работка появилась!
Ежонков выпустил Утюга из лап гипноза, и тот вернулся в свою вялую апатию. Недобежкин досадовал на то, что по воскресеньям никто не работает, и выписать Кашалота из тюрьмы прямо сейчас он не сможет. Да, зря они дали его увезти — нужно было подержать ещё денёк. Но разрешение на Кашалота им дали всего на одни сутки… Чёрт, вся эта бюрократия так тормозит следствие!
Недобежкин постучал в дверь камеры три раза, что для Белкина звучало как: «Открывай!». Белкин послушался, отвалил в сторону тяжёлую дверь. В другое время Утюг сорвался бы с места и обязательно побежал бы к двери с воплем:
— Выпускайте честного человека!!
А сейчас — Утюг вяло сидел на нарах и не проявлял ничего, кроме безразличия к жизни. Недобежкин ломал себе голову над тем, чем бы ему ещё заняться, пока нельзя встретиться с Кашалотом. Пётр Иванович надеялся на то, что начальник ничего не придумает и отпустит подобру-поздорову домой. Но ошибся: Недобежкин придумал.
— Чёрный вооорон, я — не твоооой!! — собакой Баскервилей завыл в соседней камере Свиреев «Шубин», натолкнув Недобежкина на мысль.
— Белкин! — воскликнул милицейский начальник, и его клич запрыгал гулким эхом под серыми сводами коридора.
— А? — опешил Белкин, оглушённый начальственной громогласностью.
— Давай, волоки сюда этого «ворона»! — распорядился начальник, загоревшись новой идеей. — Покажем его Утюгу и посмотрим, узнают они друг друга, или нет! Если начнут брехать — будут узнавать под гипнозом! Ежонков, устроишь?
— Устрою, — нехотя согласился Ежонков, мечтая приехать домой под кондиционер и лечь на диван смотреть телевизор.
Когда его дежурство выпадало на воскресный день — Белкину в изоляторе делать было абсолютно нечего. Он только стоял тут день до вечера и плевал в потолок. Поэтому «страж ворот» проникся энтузиазмом Недобежкина и живенько вывел Свиреева из камеры.
— К Утюгу! — Недобежкин показал пальцем на незакрытую камеру Утюга.
— Есть! — отчеканил Белкин и втолкнул «духа штольни» к Утюгу.
Утюг на Свиреева даже не глянул — только забился в угол, как дикая мартышка.
— Харэ придуриваться! — разозлился на него Недобежкин. — Ар-ртист, чёрт побери! Вылазь оттуда!
— Чего ещё? — капризно заныл Утюг, повернувшись к «Шубину» Свирееву.
— Уй, а я этого гуся знаю! — вдруг обрадовался «Шубин», присмотревшись к Утюгу. — Не, слышьте, начальники я его видал где-то! Чёрт, дай бог памяти!
«Шубин» принялся скрести плешивую макушку, размышляя, где бы он мог видеть такого субъекта, как бандит Утюг.
— Не, начальники, не помню! — гавкнул наконец Свиреев, закончив ворочать слабыми мозгами. — Пьяный я был, чи шо?
— У «Шубина» — порча! — тихонько, вкрадчиво напомнил Ежонков, подсунувшись Недобежкину под руку. — Он может только под гипнозом вспомнить!
— Пуши! — разрешил Недобежкин.
Ежонков начал пушить, но Свиреев «Шубин» не вспушился. Он застыл, раскрыл глазищи и выплюнул только:
— Бык-бык!
— Чёрт! — плюнул Недобежкин. — Утюг!
— Ну, что? — обиделся Утюг. — Я тут жить не хочу, а они мне пихают этого крота! Это он заставил меня дворничиху воровать! Он от Кашалота, на Кашалота пашет, кротовая зараза!
Утюг скинул апатичные оковы и с рыком накинулся на загипнотизированного «Шубина», вцепившись скрюченными пальцами в его мятый воротник.
— Ну, я тебе, фашист, накостыляю! — рычал он и дёргал Свиреева, пытаясь повалить на пол.
Но Свиреев под гипнозом сделался несгибаем, как колосс. Сколько Утюг ни дёргал его — он прочно стоял на ногах и не шевелился.
— Оттащить! — Недобежкину не понравился этот «рестлинг», и он решил разнять «титанов».
Серёгин подскочил к Утюгу, быстро скрутил ему руки и оттянул от Свиреева. Утюг фыркал, пыхтел вырывался, и с него валил воображаемый пар, а вот Свиреев продолжал стоять, как стоял. Петру Ивановичу даже пришлось заключить Утюга в наручники, чтобы усмирить его.
— Ну, Свиреев у них давно в обороте, — пробормотал Недобежкин. — И память они ему удалили. Всё, бросаем их… Испортили воскресенье вконец!
Начальник тоже хотел домой отдыхать, и поэтому «распустил консилиум», а Белкину приказал водворить Свиреева «домой». Ежонков ускакал газелью и даже съехал по перилам, не побоявшись сорваться и стукнуться об пол. Пётр Иванович был куда осторожнее, и поэтому пошёл по лестнице пешком.
