Замка на крышке не было, Семиручко просто откинул её и, действительно — полез в к себе в подвал, откуда здорово тянуло плесенью. Подвал был тёмен, но Семиручко даже и не пытался как-либо его осветить, а просто пёр сквозь мрак.
— У меня фонарь есть… — пробормотал Серёгин. — Плохой правда…
— Тащи! — согласился Ежонков. — Полезли! Сидоров, полезли! — крикнул он Сидорову, который в это время обыскивал комод Семиручки и ничего там не находил кроме неоплаченных счетов за коммунальные платежи. Некоторые из них были двух- трёхгодичной давности.
Да, у Серёгина был действительно, плохой фонарик. Даже и не фонарик, а брелок для ключей, оснащённый миниатюрной лампочкой предназначенной освещать замочную скважину в тёмном подъезде. Ежонков определил, что и такой сойдёт, потому что другого фонаря всё равно не было.
Семиручко уже успел скрыться в погребе, и Пётр Иванович, Ежонков и Сидоров полезли за ним. Фонарик Петра Ивановича светил тускло, при таком свете ступеньки лестницы были почти неразличимы. Пётр Иванович нащупывал их носками туфель. То же самое делали и Ежонков с Сидоровым, которые лезли в арьергарде. Сидоров дал себе слово соблюдать «правило Сидорова» и не шибко смотреть по сторонам: а вдруг где-нибудь в сырой темноте появятся Горящие Глаза??
Хорошо ещё, что погреб бывшего председателя был не особо глубоким, и эти ступеньки быстро закончились, а то бы кто-нибудь из них обязательно сорвался. В неверном свете маленькой слабой лампочки маячил призрачный силуэт Семиручки, продвигаясь по подвалу в какую-то тёмную неизвестность. Ежонков в темноте влез головой в паутину и теперь — шумно чихал, вызывая неистовое эхо, которого боялся Сидоров, слыша в нём хохот подземных монстров. Семиручко на это эхо не реагировал никак, он всё шёл, шёл вперёд и наконец, его подвальные странствия прервались у какого-то неуклюжего, покосившегося шкафа. Увидав шкаф, Пётр Иванович вспомнил заколоченную комендатуру полковника Девятки, где тоже был подвал и шкаф, который загораживал «ТАверну». А вдруг у Семиручки тут тоже — «ТАверна»?? Двигать шкаф Семиручко не стал вопреки ожиданиям Серёгина. Он согнулся в три погибели, выдвинул самый нижний ящик и принялся усердно рыться в нём, вышвыривая всё, что попадалось ему под руку, и кидая всё это себе за спину. Пётр Иванович едва увернулся от тяжёлого солдатского сапога, который со скоростью миномётной мины метил ему в лоб.
— Чего это он творит? — изумился Сидоров, позабыв на время свои мистические страхи. — Эй, полегче! — сержант присел, а над его макушкой блеснул в свете фонарика самовар, ударился в глубине подвала о стену и с гулом покатился по бетонному полу.
— Он сумасшедший! — пискнул Ежонков и не успел спастись от зачерствелого бублика, который засветил ему между глаз. — Псих! — подпрыгнул гипнотизёр. — Накостыляю!
Рассерженный, Ежонков рванул вперёд, к Семиручке, который всё вышвыривал и вышвыривал хлам из своего шкафа, но был задержан Сидоровым.
— Потом его побьёшь, — сказал ему сержант, схватив Ежонкова поперёк туловища. — Он же колется!
— Он мне в лоб попал! — кипятился Ежонков, вырываясь из рук Сидорова. — Он не колется, он быкует! Убью!
— Цыц! — прикрикнул на обоих Пётр Иванович, видя, что Семиручко прекратил швыряться и что-то бережно достал.
— Но он мне в лоб попал! — жаловался Ежонков, размахивая чёрствым бубликом, который набил ему синяк. — Отхожу!
— Потом! — одёрнул его Серёгин, а Семиручко тем временем сдул со своей находки пыль и протягивал её на вытянутой руке.
Едва Серёгин взял у него эту вещь — бывший председатель опрокинулся навзничь и затих, лёжа на спине.
«Крякнул!» — испугался про себя Серёгин, вспомнив про Филлипса и Гопникова, и едва не выронил свой плохой фонарик и «подарок» Семиручки. Но нет, бывший председатель не крякнул — он лежал и жалобно стонал:
— Ы-ы-ы…
— Пойдёмте отсюда! — постановил Пётр Иванович, пытаясь рассмотреть, что же такое отдал ему Семиручко.
— А этот? — Сидоров показал пальцем на лежащего Семиручку, стараясь никуда больше не смотреть.
— Пускай в погребе валяется! — выплюнул Ежонков. — У меня теперь шишка будет! Не буду его вытаскивать!
— На, неси! — Пётр Иванович сунул ему «подарок» бывшего председателя и схватил Семиручку под локоток. — Сидоров, хватай его с другой стороны, попёрли!
Сидоров был согласен с Петром Ивановичем и схватил Семиручку с другой стороны. Ежонков первым выкарабкался из погреба на поверхность и опрометью прыгнул к захватанному зеркалу — осматривать свой пострадавший лоб.
— Ну, да, точно, синяк! — донёсся его надсадный ноющий голос.
Семиручко был тяжёл, Пётр Иванович и Сидоров долго пихали его вверх по лестнице, пока вытолкнули из погреба. Оба вспотели, заполучили одышку, устали. Однако, несмотря на все трудности с лишним весом и адинамией Семиручки, всё-таки, спасли последнего. Семиручко вывалился на занозистый деревянный пол и обрушился прямо у ног Ежонкова, который подполз к погребу в надежде узнать, как дела у Серёгина и Сидорова.
— Тьфу ты, халк! — обиделся он и отпрыгнул подальше, испугавшись, что неповоротливый Семиручко собьёт его с ног. — Вы там ещё долго будете копаться, ребятки! Он, кажется, что-то интересненькое для нас с вами нарыл!
Пётр Иванович вылез из погреба, пыхтя и отдуваясь, вытирая с покрасневшего лба литры пота запачканной ладонью. Сидоров выкарабкался вслед за Серёгиным и выглядел не лучшим образом: такой же потный и красный. Ежонков держал в руках нечто, похожее на драную пожелтевшую тетрадь. Серёгин встал с четверенек на ноги, приблизился к гипнотизёру и понял, что тетрадь не только драная и жёлтая, но ещё и наполовину сгоревшая. Лохматые страницы топорщились обуглившимися клоками, однако на них ещё можно было различить текст, нацарапанный от руки и, кажется, пером и чернилами. Серёгин попытался прочитать если не строчку, то хотя бы, одно слово, которое неизвестный оставил после себя на этой бумаге, но не смог, поняв, что написано латиницей и даже не по-английски. Сидоров тоже не разобрал ни словечка, а вот Ежонков — тот вдруг радостно подпрыгнул и объявил:
— Эй, это же немецкий язык! Смотрите, тут написано слово «гросс», слово «дихьтенволькен» и артикль «дер»!
— Да? — буркнул Сидоров, счищая с одежды паутину и пыль. — Знакомое слово «дихьтенволькен»… Где-то оно уже было…
— «Было», «было»! — передразнил Ежонков. — Память у тебя, старлей, ни к чёрту! «Дихьтенволькен» — это по-немецки «Густые облака»! Тут про «Густые облака» написано, вник? Это же бесценный исторический документ, а вы его швыряете, как туалетную бумагу! Эх, вы! Поехали в Донецк, надо экспертизу провести! Быстро, пока на хлопья не разлезлась, положите в кулёк!
Ежонков так суетился, словно в руке у него была не тетрадь, а граната. Пётр Иванович, в который раз подумал о том, как хорошо, что рядом нет Недобежкина — а то бы Ежонков давно бы уже отхватил подзатыльник. Пётр Иванович имел при себе несколько целлофановых пакетов — он всегда носил их с собой на всякий случай — а вдруг действительно, найдут какой-нибудь важный вещдок? Вещдок нашёлся, и тут же занял место в пакете синего цвета, который Пётр Иванович вытащил из кармана. Гипнотизёр Ежонков прав насчёт того, что надо возвращаться в Донецк — Семиручко выдохся полностью, лежит, ноет и едва ворочает ложноножками. Переглуховы к «чёртовому» делу не причастны. А Объегоркин лишён памяти и, как свидетель, полностью бесполезен.
Сидоров был рад тому, что Пётр Иванович наконец-то отдал приказ выбираться из логова Семиручки и садиться в машину. Что-то тут, в этих обновлённых Лягушах было зловещее, жуткое, несущее человеку опасность. Взять хотя бы того Максименко, так ратующего за музеи и памятники: откуда он взялся — неизвестно, кто такой — не понятно. Да и глаза у него такие… как Горящие Глаза…
Пётр Иванович вышел из сеней семиручкиного дома и пошёл к машине. Ежонков никому не отдал обгорелую тетрадку, а аккуратнейшим образом нёс её на ладонях, словно бы тетрадка была из тончайшего хрусталя. Последним выходил Сидоров. Следуя суеверному обычаю древних предков, он не оглядывался, потому что что-то подспудное подсказывало ему, что, оглянувшись, он обязательно окаменеет. Входная дверь ветшающей хаты бывшего председателя не закрывалась, потому что перекосилась. Сидоров задержался и отстал от остальных, пытаясь захлопнуть её. У него это не вышло, дверь болталась на петлях, издавая противненький скрип, и распахивалась, стоило подуть ветерку. Сержант в конце концов наплевал на эту косолапую дверишку и побежал за товарищами бегом. Тем более, Серёгин уже окликнул его:
— Саня, ты чего застрял??
Продираясь сквозь заросли сурепки, Сидоров вдруг ни с того ни с сего нарушил «правило Сидорова»: какая-то неведомая сила внезапно заставила его оглянуться! Ветерок распахнул скрипучую дверь как раз в тот момент, когда случайный взгляд Сидорова упал на неё. И из чёрного провала, коим казались на ярком солнце семиручкины сени, жутким дьявольским огнём сверкнули Горящие Глаза и вмиг пропали, едва Сидоров моргнул. Сержант сжался в комочек: вот он, чёрт, и он наблюдает за ним! Сидоров застопорился, не в силах поднять ногу и идти дальше. Он с усилием отвёл глаза от дьявольских сеней и тут же заметил, как через двор стремглав метнулась ничья тень и исчезла в траве у колодца.
