— Сейчас поедем к Семиручке и всё узнаем! — Серёгин забил Ежонкова на заднее сиденье служебной машины, что проделать было достаточно трудно в виду лишнего веса гипнотизёра, и захлопнул за ним дверцу. — Ежонков, ты пока что не светись, пускай никто о твоей догадке не знает! — это Серёгин сказал для того, чтобы хоть как-нибудь заставить Ежонкова не орать. — Тебе повезло, что этот гусёк не догадался, что ты собрался пушить не Семиручку, а его самого, а то бы они унесли тебя для опытов!
Петру Ивановичу было смешно подтрунивать над Ежонковым, а вот Сидоров не особо-то веселился, потому что ощутил на своей спине тяжёлый ледяной взор чудища. На улице висела экваториальная жара, солнце превращало всё живое в запеканку, а Сидоров вдруг озяб под этим взором, покрылся холодным потом и как можно скорее забился в машину, чтобы быть как можно дальше от дома Верхнелягушинского Чёрта. Он старался не смотреть на него, ведь Чёрт не дремлет, и его взгляд ужасен…
Пётр Иванович завёл мотор и снял машину с тормозов. Серебристая «Деу» мягко выехала со двора Гопниковского особняка и покатила по новой дороге вглубь деревни, где стояла хата Семиручки. Электрическая лампа в одной из комнат на втором этаже погасла, и в окне на секунду появился тёмный зловещий силуэт незнакомца, напоминающий бесхозную тень…
Хата Семиручки выглядела не самым лучшим образом: серая какая-то, обшарпанная, окошки подслеповатые, заплетенные паутиной. Двор и огород заросли какими-то сорняками вроде лебеды, амброзии и сурепки, яблоки отвешивают ветки яблонь и валяются паданками на некошеной траве. Собачья будка пустует, около неё валяется ржавый обломок цепи. Кажется, Семиручки нет дома — настолько нежилой выглядит его хата.
Пётр Иванович толкнул расшатанную калитку коленкой и вступил в неухоженный двор бывшего председателя. Сидоров и Ежонков двинулись за ним. Ежонков катился, словно колобок и смотрел не вперёд, а назад, словно ожидал погони, а Сидоров не заметил в траве грабли, наступил на них и едва не набил себе на лбу шишку…
Дверь хаты оказалась приоткрытой, и за ней висела нежилая мгла. Серёгин, не раздумывая долго, отпихнул эту дверь и погрузился в полумрак сеней. Он шёл очень осторожно, вглядываясь во всё внимательными глазами. Сени обычно бывают загромождены всяческим хламом, можно споткнуться, упасть, удариться, а то и что-нибудь себе поломать…
Пройдя сени, Пётр Иванович открыл невидимую во тьме дверь и попал на кухню. Первое, что бросилось ему в глаза — это «Говерла» из грязной посуды, что высилась не в раковине, а в мусорном ведре. Странно… Председатель Максименко сказал, что Семиручко пьёт, но ни одной бутылки Серёгин у него на кухне не заметил… очень странно. На столе — хлебные горбушки, остатки какого-то салата, майонезные плюхи…
Ежонков и Сидоров тоже бродили по кухне, но ничего интересного для себя не обнаружили и рвались теперь в другие комнаты. Но Пётр Иванович вдруг заклинился на полдороги и шикнул на обоих:
— Цыц!
— Чего? — обиделся Ежонков.
— А? — увился Сидоров.
— Тише! — опять шикнул Пётр Иванович, внимательно прислушиваясь к тому странному звуку, который зарождался в одной из соседних комнат. Кто-то там разговаривает… Беглый внятный голос, говорит быстро… Ещё там, кажется, есть какая-то женщина, тоже тараторит… стоп! Это же телевизор! В Верхних Лягушах нет электричества… Раньше не было — теперь есть. Семиручко смотрит телевизор!
— Туда! — скомандовал Пётр Иванович и решительно открыл дверь, которая, казалось, вела в нужную комнату.
Семиручко отыскали быстро. Заросший лешачьей страшенной щетиной, растёкся он по клетчатому засаленному дивану и глазел покрасневшими глазами в мелькающий рекламою голубой экран старинного «Электрона» и никак не отреагировал на то, что к нему ввалились целых три незваных гостя.
— У, как распустился! — сочувственно протянул Ежонков, разглядывая замусоренную всяким хламом комнату и самого раскисшего Семиручку.
— Порча? — робко выдавил Сидоров и негромко позвал бывшего председателя:
— Семиручко?
Тот и ухом не повёл, и рылом не повёл. Таращится всё в этот телик, а там весело так поют: «Мятный дирол!».
— Семиручко! — Пётр Иванович затормошил его за плечо, и только тогда Семиручко пришёл в сознание, повернул отупевшее лицо и выдохнул:
— Ыыыыы…
— Это — депрессия! — поставил диагноз Ежонков, оценив состояние бывшего председателя. — После того, как его попёрли с должности — он впал в депрессию!
— Ага, — согласился Пётр Иванович. — И что с ним можно сделать?
— Вспушить! — выкрикнул Ежонков. — Начнём прямо сейчас!
Семиручко не мог понять, кто и зачем к нему пришёл. Он тупо взирал на Петра Ивановича и на Сидорова, и на Ежонкова, который отыскивал в кармане маятник рукой, свободной от булочки. Наверное, у Ежонкова тоже есть какая-то форма депрессии, которую он постоянно заедает…
Наконец, Ежонков нашёл свою гайку и сказал Сидорову:
— А ну, старлей, усади этого студня вертикально! Когда он лежит — мне неудобно стучать к нему в мозги!
Сидоров не верил, что его когда-нибудь восстановят в звании старлея, и это обращение, которое для Ежонкова уже сделалось нормой, казалось ему издевательским. Сидоров молча, схватил Семиручку под мышки и обнаружил, что бывший председатель весит слишком много для того, чтобы сдвинуть его с места в одиночку. Сидоров попросил помощи у Серёгина. Пётр Иванович присоединился к сержанту, вдвоём они, пыхтя, усадили Семиручку на его паршивеньком диванчике и свесили на пол его грязные ноги. Пётр Иванович не подал виду, однако когда Сидоров попросил помочь поднять Семиручку — он удивился, куда же подевалась та страшная сила, которой с недавних пор обладал сержант? Или он сам заметил свою странную исключительность и теперь скрывает её? Нет, с Сидоровым что-то не так, и надо заставить увальня Ежонкова заняться им…
— Что вы делаете? — пискнул Семиручко слабым голосом, но не пьяным, а каким-то безжизненно апатичным, будто бы говорил: «Я не хочу жить».
Он захотел снова улечься, но Серёгин и Сидоров прочно держали с обеих сторон, и поэтому бывший председатель остался сидеть в вынужденной позе, которая была ему неудобна.
— Телик выруби! — капризно буркнул Ежонков. — Реклама эта — не по фэн-шую, не даёт сосредоточиться на главном! «Бу-бу!», «Гу-гу!» — сил моих больше нет! — передразнил он рекламные возгласы «Электрона». — Он только отупляет и приводит к слабоумию и ожирению! Я, например, телевизор, вообще, не смотрю!
Сидоров протянул руку и отключил телевизору питание. Прибор замолк и угас, утопив в темноте своего экрана всех весёлых рекламных персонажей, наделённых «Мятным Диролом» и волшебным «Ванишем», и тогда Ежонков начал свою гипнотическую работу, которая казалась даже немного зловещей.
Ежонков очень быстро добился доступа к мозгам Семиручки, потому что депрессия отняла у него всю волю. По велению гипнотизёра бывший председатель процитировал курс физики за седьмой класс, рассказал пару стихотворений и решил три уравнения. С этим проверочным заданием все справляются на ура, а что будет потом — никто не знает — даже Ежонков.
— Вопросы есть? — потребовал он от Семиручки, решив, что школьная программа ему надоела.
— Вопросов нет! — заявил Семиручко и выпрямил сутулый позвоночник, как солдат.
— А теперь — рассказывай про свои делишки с чертями! — потребовал Ежонков, подбоченившись и приготовившись выслушать захватывающую историю.
Семиручко молчал. «Быковать начнёт» — уныло подумал Серёгин, глядя в лицо бывшего председателя и видя, как быстро тупеют его глаза. Сидоров пожал плечами. Кажется, «черти» догадались, что Ежонков знает «петушиное слово», и прекратили блокировать память своих жертв «порчей», но начали стирать её совсем…
Семиручко посидел-посидел, а потом — вдруг проявил стойкую тенденцию отковырнуться от дивана и куда-то пойти. Пётр Иванович убрал руку с его плеча, Сидоров последовал примеру Серёгина, и освобождённый Семиручко проворно вскочил и принялся кружить по комнате.
— Что он делает? — поинтересовался Серёгин у Ежонкова.
— Не знаю! — пожал плечами гипнотизёр. — Раньше они так не делали! Пусть поползает, посмотрим!
Семиручко побродил из стороны в сторону, подключил в сеть свой телевизор, а потом — вдруг откинул потёртый ковёр и обнаружил крышку погреба.
— В подвал лезет! — прокомментировал Ежонков, видимо, довольный результатом. — Сейчас поведёт нас в подземелье!
Замка на крышке не было, Семиручко просто откинул её и, действительно — полез в к себе в подвал, откуда здорово тянуло плесенью. Подвал был тёмен, но Семиручко даже и не пытался как-либо его осветить, а просто пёр сквозь мрак.
— У меня фонарь есть… — пробормотал Серёгин. — Плохой правда…
