Я услышал этот знакомый звук в последнюю минуту, и он становился всё громче, и я не мог больше игнорировать его, поскольку этот звук я знаю достаточно хорошо, и это единственный звук, который я не хочу услышать сейчас.
Это звук сирены, и она, безусловно, становится всё ближе. Я снова замираю в глупом неподвижном безмыслии. Сирена. Приближается. За мной. Сюда, сейчас. К этому грязному небольшому дому. В котором я стою над измельчённым телом. С ножом в руке.
И наконец, большой болезненный воздушный сигнал тревоги начинает пронзительно визжать со стен Замка Декстера, вырывая его из оцепенения, возрастая из мелкого предупреждения дрожания земли в разрушающий крик паники, и мы выкручиваемся из невозможного раскромсанного и уложенного мусора на столе, и в один мимолётный миг мы уходим через раздвижную дверь и уносимся в ночь. Без раздумий мы шумно несёмся к забору и перепрыгиваем через него, и, раскрутив руку, закидываем наше оружие на бамбук, и отчаянно прорываемся сквозь упругие побеги, вначале проходит только лицо, в задний двор дома на обратной стороне. И мы сразу же подпрыгиваем вверх, и бежим на максимальной скорости полной панки, резко пересекаем двор и на улицу, и как только мы выбегаем, свет освещает двор, где мы лежали всего несколько секунд назад.
Но мы уже убежали, на безопасное расстояние, на улицу, по тротуару, столь же темному и заросшему, как нам хотелось бы, и мы улаживаем кричащий хор тревоги, страх и скорость нашего бега, слышим тихий и успокаивающий голос, говорящий нам: “Притормози, веди себя спокойно. Мы убежали".
Мы замедляемся, стараемся вести себя нормально, но ближайшие сирены прямо здесь радом на соседней улице, перед домом, и их пронзительный вой спадает на нет, снова сказав о том, что они прибыли, и, несмотря на умный совет притормозить, мы идём быстрее, чем должны, пока мы не сворачиваем за угол и возвращаемся к нашему автомобилю, который ожидает нас под баньяном.
И мы с благодарностью проскальзываем на водительское сидение, запускаем двигатель и медленно уезжаем от небольшого и разваливающегося дома ужасов, медленно и осторожно направляемся к убежищу нормальной жизни. Несмотря на это, мы не должны ехать прямиком домой; мы должны попытаться подумать, и мы должны позволить дрожжи покинуть наши руки и остаток тихого ужаса начинает утекать через рот, как только угасает адреналин, и мы обратно медленно трансформируемся в нечто, напоминающее человеческие очертание, прежде чем мы вернёмся в компанию нормальных людей, и это занимает больше времени, чем следовало бы. Мы едем на юг по С.А 1, вплоть до Кард-Саунд-Роуд, пытаясь обдумать, понять и разобраться в этой нереальной катастрофе вечера-пытаемся, и терпим неудачу. Медленно, болезненная мокрая паника утекает, но ответы не занимают её место, и всю дорогу домой только единственная мысль крутится в моём онемевшем и разрушенном мозгу, эхом скачет по темным каменным стенам Дома Декстера. И ответ не поднимается приветствовать мысль, и из-за этого она как рикошет крутится вокруг нервного смятения, бесконечно повторяя одно и то же, пока я, наконец, ставлю автомобиль перед домом, я замечаю, что мои губы шевелятся и повторяют одну и ту же глупую фразу:
Это не должно было быть большим сюрпризом, но из-за этого я не спал большую часть ночи. Глаза открыты или закрыты, всё, что я мог видеть, или думать только о том теле в небольшом доме, лежащим вблизи Декстера, и о самом Декстере, стоящим над ним, пускающим слюни на своё отражение, оба с глупым видом пускающие слюни, в то время как сирена становилась всё ближе и ближе.
Всё было подстроено, ловушка, безусловно придуманная для поимки именно меня, и это почти сработало. Это было прекрасной наживкой, притянувшей меня и ввергшей меня в ступор рядом с телом, уложенным так же, как я мог бы уложить сам-я видал множество тел, подобных этому, и они всегда приносили мне комфорт, и это кажется несправедливым, что из-за этого надо красть мой сон, заполонять все мои мысли почти человеческим страхом. Было ли это совестью? Возня в постели всю ночь, с мыслями о том, что вы сделали что-то ужасно неправильное, и в любую минуту это встанет на дыбы и раздавит вас? Мне не нравилось чувствовать всё это, и мне еще больше не нравились мысли о том, что это моя тень подставила меня так ловко и почти сделала меня.
Но что я мог сделать? Что я, возможно, мог бы придумать, чтобы найти и покончить с этой ужасной таящейся угрозой? Отслеживание Хонды было моим лучшим шансом, единственным шансом, и я воспользовался им прекрасно, найдя своего свидетеля, опережающего меня на три шага, оглядывающегося с надсмехающейся ухмылкой. Что мне оставалось делать, кроме как ждать его следующий шаг; я не сомневаюсь в этом ни на секунду. У меня не было никакого способа узнать, когда это произойдёт, и откуда он нанесёт удар-всё, что я знал, что первая попытка была очень хороша, и следующая будет ещё лучше.
И поэтому я ворочался на простыне всю ночь, волнуясь и скрежеща зубами в бессильной разочарованной тревоге, наконец-то погрузившийся в сон без сновидений примерно в пять тридцать, и вырванный из него будильником в семь часов. Я лежал на протяжении нескольких одеревенелых и онемелых минут, пытаясь убедить себя в том, что это был плохой сон, но я не был не достаточно убедительным. Это произошло. На самом деле-и у меня не было даже крошечного намёка на то, что с этим делать.
Я, спотыкаясь, сходил в душ, и затем оделся, и всё это как-то я сделал по пути к столу с завтраком, надеясь найти там некое небольшое утешение. И Рита оказалась на высоте. Она наполнила стол благоприятным беспорядком блинами с черникой и беконом. Я рухнул на стул, и она поставила дымящуюся кружку кофе передо мной, и затем она остановилась, застывши надо мной с тем самым странным выражением неодобрения на её лице, пока я не посмотрел на неё.
“Ты отлучился надолго”, - сказала она, немного мрачнее, чем раньше, и я задался вопросом, почему.
“Ну да, извини”, - сказал я. “У меня были кое-какие, хм, незаконченные тесты. В лаборатории”.
“Ох, тесты”, - сказала она, “в лаборатории”. И затем пришло Астор, и рухнула на стул.
“Почему мы должны есть обязательно блины?” - сказала она.
“Потому что ты не любишь их, и я хочу, чтоб ты страдала”, - огрызнулась ей Рита, и отвернулась к плите. Астор смотрела на ней с почти забавным выражением удивления на лице, которое исчезло сразу же, как только она поняла, что я смотрю на неё. “Черника застревает в моих брэкетах”, - недовольно пробормотала она мне, и затем пришёл Коди, и Лили-Энн бросила ложку идеальной дугой, попав в затылок Астор. Астор сказала “Ой”, Коди засмеялся, и затем притворился спокойным, и затем спокойно вышел из комнаты, и затем Астор вскочила, роняя свою тарелку на пол, где та разбилась на три больших осколка, и раскидала кучу еды. Она проигнорировала беспорядок и рванулась с яростью от жалости к самой себе, пока Рита убиралась, дала ей другую тарелку, и обругала её. Лили-Энн начала выть, а Коди просто сидел и улыбался, и, думая, что никто не смотрит, взял кусочек бекона Астор.
Я вытащил Лили-Энн из стула, отчасти чтобы остановить её плачь, и отчасти защитить её от Астор, и я держал её на коленях, удерживая одной рукой, а другой держал кружку, потягивая кофе. Прошло несколько минут, прежде чем Астор прекратила угрожать брату и сестре, и шум затих в спокойную обстановку утра буднего дня. Я доел свои блины, и налил себе вторую чашку кофе; этого было не достаточно для запуска моего мозга, но к тому времени я был уже достаточно бдительным для езды, и у меня не было никаких планов, кроме следования ежедневной рутине, я положил кружку в раковину и на автомате направился на работу.
Я мог почувствовать себя немного свободнее за рулём. Не потому, что я мог бы придумать какой-нибудь мастерский план, или от того, что я мог бы осознать, что Дела не настоль уж и Плохи, Дела плохи, а может ещё и хуже. Но как всегда, я находил в злобной, вероломной пикантности трафика Майами некое успокоение, и к тому же, я всегда чувствую себя комфортно в рутине. Но к тому времени, когда я добрался до работы, мои плечи уже больше не были расслаблены, и когда я прибыл к своему столу, я на самом деле разжал зубы. В этом не было смысла, но не тут-то было. Подсознательно, я полагаю, я думал о работе, как неком роде убежища. В конце концов, мой небольшой офис был тут же, в штаб-квартире полиции, в окружении сотни жёстких глаз мужчин и женщин с оружиями, прошедшими присягу служить и защищать. Но в это утро, когда я нуждаюсь в своей работе, когда это необходимо, уютном, надежном укрытии от бури, она оказалось не чем иным, как еще одним гвоздем в крышку гроба Декстера.
Я действительно должен был предвидеть такой поворот событий. Я имею в виду, я очень хорошо знал, что моя работа подразумевает выезды на места преступления. И я знал, также хорошо, что преступление было совершено вчера вечером. Это было очень простым уравнением причины и следствия, и это не должно было быть никаким видом неприятного шока, чтобы обнаружить себя еще раз стоящим в темной небольшой комнате, из которой я недавно сбежал, и глядящим на Дубликат Декстера с кучей кусков человеческого тела.
