— А может, та рыжеусая ехидна знает! — выпалил Сидоров.
— Точно. А я совсем про него забыл, — признался Серёгин.
Рыжеусый крутил в руках пуговицу от своего тулупчика и по-прежнему молчал.
— Значит, не будем говорить? — спросил Пётр Иванович.
— А что мне говорить? — неожиданно громко и скрипуче выкрикнул бандит. — Он подсунул мне пистолет.
— Подсунул?! — возмутился Сидоров. — Я — подсунул?!
— Ага, — кивнул Уж.
— У, ехидна! — проворчал сержант.
— Тихо, Саня, — сказал Серёгин Сидорову, а потом обратился к задержанному:
— А почему на нём ваши отпечатки пальцев?
— Не знаю, — буркнул рыжеусый.
— А это что? — Сидоров сунул задержанному свой простреленный бронежилет с застрявшими в нём пулями. — Разве, не твоя работа?
Уж только покачал головой и понуро уставился в пол.
— Моё дело — сторона! — фальцетом пискнул он, и опять умолк.
Серёгин надписывал новый бланк протокола допроса — для Ужа.
— И что это вы там пишете? — недоверчиво спросил тот, покосившись на следователя.
— Вот нахал, — покачал головой Пётр Иванович. — Вы, между прочим, в милиции! Мы должны спрашивать, а вы — отвечать.
— Желательно, правду, — вставил Сидоров.
Уж сначала фыркнул, потом цыкнул. Помусолил ещё свою пуговицу.
— Закурить есть? — спросил он.
Сидоров молча протянул сигарету и спички. Уж прикурил. Противно понесло табачным дымом. Потом бандит посмотрел в окно, из которого виднелся пожелтевший каштан с тремя пухлыми, нахохлившимися воронами, ютящимися на одной ветке.
— Три штуки, — задумчиво проговорил он.
Пётр Иванович и Сидоров терпеливо ждали, когда Уж закончит заниматься ерундой и начнёт говорить. Спустя несколько минут Уж всё-таки заговорил и рассказал свою историю.
А история Ужа была не совсем обычной. Даже немного фантастической. Вообще-то, раньше Уж был самым обычным электриком. И звали его просто: Анатолий Кондратьевич Федотов, а ни какой не Уж. У Анатолия Кондратьевича был старенький «Запорожец», доставшийся в наследство от дяди. Анатолий Кондратьевич прилежно ухаживал за своим «коньком-горбунком», и он был в отличной форме. И вот однажды, светлым, но прохладным апрельским утром Федотов на своём «Запорожце» ехал на работу. Было всего полседьмого утра, и дорога была свободна. Однако Анатолий Кондратьевич опаздывал. Впереди показался перекрёсток. Электрик хотел было его миновать, но на светофоре предательски загорелся красный свет. Убедившись, что других машин нет, Анатолий Кондратьевич не стал останавливаться, а продолжил свой путь. И на пролетарской своей машине аккуратненько так впечатался прямо в шедший ему навстречу новенький, сверкающий «Кадиллак». Сердце у Анатолия Кондратьевича, прямо, провалилось в желудок. Противные мурашки так и посыпались бедняге за шиворот. Дрожа всем телом, электрик выполз из «Запорожца». Мурашки превратились в холодный пот, когда из «Кадиллака» не спеша вылезли два высоченных-широченных богатыря с дубовыми, квадратными подбородками. Скрестив на необъятной груди огромные ручищи, Илья-Муромец и Добрыня Никитич сверху вниз глядели на всё больше съёживающегося электрика. Тот покосился на свои цыплячьи мышцы. Маловато… Перед глазами Анатолия Кондратьевича пронеслась вся его жизнь и трёхкомнатная «сталинка». Федотов пытался что-то сказать, но от страха слова застряли. Изо рта вылетало только:
— Мммм…
Даже не «Мммм…», а «М. М. М. М.» — Анатолий Кондратьевич слегка заикался. По природе своей он был не из трусливого десятка, однако по разным, модным ныне злобным анекдотам прекрасно знал, чем заканчиваются подобные встречи. Но вот, из «Кадиллака» вышел третий. Он оказался поменьше двоих первых, но не менее страшным, так как являлся их начальником. Этот третий, лет на десять моложе Анатолия Кондратьевича, внешностью напоминал жителя Западной Европы. И вот, он с широкою открытою русскою улыбкою любезно предложил Федотову работу.
— Придётся отработать, — сказал третий, глядя на вмятину на крыле «Кадиллака». — Или пеняйте на себя. Вопросы есть?
Федотов лишь молчал и пытался унять противную дрожь в коленках.
— Вопросов нет! — довольно ухмыльнулся третий и гостеприимно усадил перепуганного, окончательно растерявшегося Федотова в «Кадиллак».
Так примерный и стеснительный электрик превратился в хитрющего и подлого Ужа.
— И я согласился на него работать, — закончил Анатолий Кондратьевич. — Делал, что приказывали.
— И что приказывали? — поинтересовался Серёгин.
— А то и приказывали, — ответил Федотов. — Наблюдать, разузнавать и мешать.
— И убивать, да? — съехидничал Сидоров.
— Не-а, — замотал головой Анатолий Кондратьевич Уж. — Убивать не доводилось.
— А меня чего надумали? — спросил Сидоров.
— А мне сказали, если случиться что-то «форс-мажорное», как они выразились, действовать решительно, — отозвался Федотов. — А я перепугался. Я слышал, о чём вам говорил тот Щелкунчик. А стрелял я раньше только в тире по зверюшкам деревянным.
— По вам не скажешь! — нахмурился Серёгин, разглядывая лежащий на столе бронежилет Сидорова.
— А драться я вообще, не умею, — заключил Уж.
— И кто же такой ваш работодатель? — спросил Пётр Иванович.
— Шеф, — ответил Анатолий Кондратьевич. — Сказал называть себя шефом.
— А имя, фамилия?
— Понятия не имею. Там у этих субчиков даже имена не приняты — только клички. Они друг друга кличками называют.
— И как они называют вашего шефа? — осведомился Серёгин.
— Э-э…
— Что, «э»? Не знаешь, или врёшь? — надвинулся на Федотова Сидоров.
— Они его тоже шефом называют. Раньше шеф с Кашалотом вместе работали. А теперь чего-то окрысились, делёжку устроили…
— А ты когда-нибудь слышал такую кличку, как «Тень»? — поинтересовался Пётр Иванович, разыскивая в ящике стола корректор: пропустил букву в слове «Кашалот» — получился «Кашалт».
— Ой, — задумался Уж.
— А «Интермеццо»? — вставил Сидоров, не дав Ужу и рта открыть.
— Ой, да крутились там такие, — протянул Уж, снова схватившись за свою пуговицу.
— Крутились? — удивился Пётр Иванович, разыскав, наконец-то, корректор. — Как это — «крутились»?
— Значит, слышал пару раз, — Уж-таки оторвал свою пуговицу. И схватил другую, бросив первую на пол. — Они, там, кажется, блатные какие-то…
Пётр Иванович исправил своего «Кашалта» на правильного «Кашалота».
— Это — Интермеццо? — он протянул Ужу фоторобот Коли.
— Ты про Зайцева слышал? — опять вмешался Сидоров.
— Кажись, да, — покивал Уж и затянулся сигаретой. Он уже шестую курил. Весь кабинет завонял… — Я видел его пару раз. Он — киллером у них. А Тень — это шеф у «Королей». Он против Кашалота воюет. А про Зайца́ вашего я ничего не знаю.
— Да-а, — протянул Сидоров. — Теперь нам этого Ужика нужно в автоклаве держать, что ли? После того, что он тут сказал — его замочат, как Гарика.
— Придётся к нему постоянную охрану приставить, — согласился Пётр Иванович. — Только не Казаченко.
Сумчатый заметал следы. Он сидел в своём кабинете за столом, и перед ним стояло металлическое ведро для шампанского. В ведре уже плясало весёлое оранжевое пламя: горели две накладные и одна смета. Серебристые, блестящие стенки ведра покрылись чёрной копотью. Сумчатый взял со стола ещё одну бумагу и сунул её в потрескивающий огонь.
— Ай! Блин! — вскрикнул он и затряс рукой: обжёг палец.
Деньги уплачены, бумаги подписаны и… сожжены. Сегодня американец пришлёт бензин. Цена — процентов на двадцать ниже обычной закупочной цены, если бы Сумчатый брал бензин легально. Да ещё и плюс — налоги.
Тут дверь кабинета распахнулась, и к Сумчатому, не стуча, ввалились двое. Сумчатый не ожидал визита. Он попытался залезть под стол: подумал, что нагрянула милиция, или — того хуже — киллер, посланный тем, кто называет себя Тенью.
Но никто его не убил и не арестовал. Только удивлённо спросили:
— Ты чего?
Сумчатый выглянул из-под стола. К нему пожаловали Утюг и Чеснок — давние знакомые, а теперь — приятели. Сумчатый расплылся в улыбке. Он радовался тому, что будет жить, а не визиту друзей.
— Не жги, — пробормотал Утюг. — Столешницу испортишь…
— Ничего, я на асбесте жгу, — Сумчатый вылез из-под стола и уселся в кресло.
— Кашалот опять на меня наседает, — сказал Чеснок. — Звонил мне вчера, и сказал, что взорвёт мои заправки, если я ему платить не буду.
— И сколько он требует? — осторожно поинтересовался Сумчатый, засунув в огонь очередной документ.
— Шестьдесят процентов! — захныкал Чеснок. — Вы понимаете, шестьдесят!
