— И ты сделал здесь то же самое? Подошел ранним вечером, с улыбкой постучал в дверь? Может, один из вас беззаботно сунул руки в карманы?
Потому что именно это я в них чувствую. Это сильное чувство. Чух-а-чух-а-чух-а-чух…
Их наглость.
Ранний вечер, они оставляют машину прямо напротив дома шлюхи. Почему бы нет? Что в этом странного? Они вылезают из машины, осматриваются. Все тихо, но не безмолвно, пусто, но не безлюдно. В пригороде сумерки, можно ощутить жизнь и движение, скрытые за стенами других домов. Муравьи в своих муравейниках.
Они направляются к двери. Они знают, что она дома. Они знают о ней все. Беглый взгляд вокруг, чтобы убедиться: никто за ними не наблюдает. Он стучит. Проходит несколько секунд, и она открывает дверь…
Что потом? Я стою в прихожей. Разбросанной почты, как и прочих признаков борьбы, нет. Но я снова его чувствую, этот гонор.
Они сделали самую простую вещь. Втолкнули ее в квартиру, вошли и закрыли дверь. Они знали: она их не остановит. Большинству из нас несвойственно защищаться сразу же. Вместо этого мы ищем причины того, что происходит. И именно в этот момент удивления и колебания охотник перехватывает инициативу.
Может быть, она сообразила быстро и открыла рот, чтобы закричать. Но они к этому были готовы. Каким образом? Нож? Нет. На этот раз нет и ребенка, которого можно взять в заложники. Им нужна более весомая угроза. Пистолет? Да. Ничто так не заставляет замолкнуть, как темное жерло пистолета.
«Заткнись, не то умрешь», — вероятно, сказал один из них. Голос у него наверняка был спокойный, ровный. От этого ей стало страшнее. Она поверила. Она поняла, что перед ней человек, который пристрелит ее и лениво зевнет.
Я останавливаюсь на пороге спальни. Здесь смертью пахнет сильнее. Я узнаю комнату: видела в фильме. Спальня в розовых тонах, отделана со вкусом. Говорит о молодости. Беспечной радости.
И в самом центре — жуткий кошмар.
Она. Мертвая, разлагающаяся, привязанная к кровати.
Она умерла с открытыми глазами. Ноги раздвинуты. Я знаю, они специально оставили ее лежать в такой позе. Чтобы побахвалиться. «Мы поимели ее, — будто говорят они. — Она никто. Ничтожная шлюха. Она была НАШЕЙ».
Я вижу пакеты, выстроенные у кровати. Если ее труп говорит о насилии и порочности, то пакеты представляют собой резкий контраст с хаосом, царящим в комнате. Они расположены друг за другом. По прямой линии. Очень аккуратно. Здесь преступники снова хвастаются. «Смотрите, какие мы опрятные и умелые», — хотят они сказать. Или, возможно, они говорят на языке, который нам недоступен, изображают пиктограммы, которые мы не в состоянии расшифровать.
Все вопит о тщательной продуманности ритуала. Вот так, по их мнению, делал Джек Потрошитель. Они сконцентрировались на жертве. Мебель не перевернута, не сломана. Жажда насилия распространялась только на женщину.
Я вхожу в комнату и оглядываюсь. Много книг, явно не раз прочитанных. Она любила читать. Я наклоняюсь, смотрю на корешки и отшатываюсь в шоке и скорби. Детективные романы. Про серийных убийц.
Я поворачиваюсь к кровати. Белье лежит кучкой на полу. Осматриваю вещи, не прикасаясь к ним. Бретелька бюстгальтера порвана, трусики тоже. Она не сама их снимала. Они были сорваны силой.
Я выпрямляюсь и смотрю в мертвое лицо, застывшее в вечном крике.
— Ты сопротивлялась, Шарлотта? — спрашиваю я. — Когда они велели тебе снять лифчик и трусики, ты их послала?
Она в нижнем белье стоит около кровати и дрожит от страха.
Один из них машет пистолетом.
— Все снимай, — говорит он, — и поторапливайся.
Она смотрит на него, потом на второго. Она обо всем догадывается раньше, чем они ее привязывают. Не так, как Энни.
Эти пустые глаза.
Она знает.
— Пошли вы! — кричит она и бросается на него, размахивая руками. — На помощь! На помощь!
Я смотрю на тело. Вижу синяки. Когда она их получила — до того, как ее привязали, или после? Поди спроси! Я решаю, что до. В принципе это не важно. Но мне хочется так думать.
Он разгневан, эта свинья посмела коснуться его своими распутными руками. И на мгновение он пугается. Этот визг следует прекратить. Он ударяет ее кулаком в живот, и у нее перехватывает дыхание.
— Заведи ей руки за спину, — раздраженно приказывает он напарнику.
Она пытается вырваться, но он берет ее за локти и заводит ей руки назад.
— Ты должна научиться повиноваться, шлюха, — говорит мужчина с пистолетом.
Он бьет ее наотмашь ладонью по лицу. Один раз. Потом второй. Снова. Протягивает руку и срывает с нее лифчик с силой, какая бывает только у безумцев. Потом сдергивает с нее трусики. Она снова пытается закричать, но он наносит ей удар в солнечное сплетение и затем бьет еще несколько раз по лицу. Она раздета, дезориентирована, в ушах стоит звон, из глаз текут слезы. Колени подгибаются, хотя она и старается удержаться на ногах.
Теперь с ней можно делать все, что угодно.
Это его успокаивает. И он сует ей в рот кляп.
Я смотрю на ее руки и ноги, замечаю наручники. Левая рука привлекает мое внимание. Я подхожу поближе и присматриваюсь. У Шарлотты накладные ногти. Но ногтя на указательном пальце нет. Я быстро оглядываю другие пальцы. Везде ногти на месте. Я закусываю губу и думаю.
Кое-что приходит мне в голову. Я возвращаюсь на крыльцо и спрашиваю Барри:
— У тебя есть фонарик?
— Разумеется, — отвечает он и подает маленький фонарь.
Я возвращаюсь в спальню Шарлотты. Встаю на колени у кровати и свечу фонарем около и под кровать.
Я его вижу.
Накладной ноготь лежит на ковре ближе к изголовью кровати. Я прищуриваюсь и замечаю что-то вроде крови на его конце.
Я встаю и с тоской смотрю на Шарлотту. Мне вдруг становится невыносимо тяжело. И все из-за этого ногтя.
Мне могут возразить, что это совпадение, но я предпочитаю думать по-другому. Я вспоминаю книги о серийных убийцах на ее полках, ее увлечение загадочными происшествиями, судебной медициной и убийствами. Передо мной лежит девушка, которая сопротивлялась до последнего дыхания.
— Прицепи эту шлюху наручниками к кровати, — говорит тот, что с пистолетом.
Напарник тащит ее к кровати, хватает за запястья и…
— Ох! Проклятие! — орет он. — Она меня поцарапала!
— Так надень на нее наручники, черт возьми!
Он снова бьет ее в живот и приковывает одну руку к кровати. Затем вторую.
Возможно, она сделала это, когда он прикреплял к кровати ее ноги. Но может быть, ей потребовалось больше времени и она сделала это среди пыток, ужаса и насилия. Я могу это видеть.
Все теперь сплошная боль, ужас и красная пелена. Они ее убьют. Она это знает. Она о таком читала. Но из книг она знает и о ДНК. Знает, что у нее под ногтем.
Она пытается обломать ноготь, надеясь, что они не заметят, пока…
Шелк. Ноготь отламывается. Она не слышит, как он падает на ковер. Но какая-то часть ее скорбит, когда он оставляет ее. Он будет жить после всего этого, так или иначе. А она нет.
Она смотрит на того, у кого в руках пистолет, и он улыбается.
Она закрывает глаза и начинает плакать и думать о ногте.
Она знает, что никогда больше его не увидит.
Я встаю и чувствую, будто меня только что продул холодный ветер. Я смотрю на Шарлотту.
— Я нашла его, — шепчу я ей. — Там, где ты его для меня оставила.
— Какой-то психопат, — бормочет Барри. — Никогда, видно, мне к такому не привыкнуть.
Я смотрю на него:
— Так, может, это и хорошо, Барри?
Он вздрагивает, бросает на меня сердитый взгляд. Затем слабо улыбается:
— Наверное.
Келли и Джин готовятся войти в дом. Я уже рассказала всем про ноготь.
— Им много времени не понадобится, так что давай, вызывай своих техников-криминалистов. Надави на них, пусть поскорее приготовят мне отчет. Я уверена, что эти типы местные. Если будет возможность, я приглашу тебя, когда мы будем их брать.
Барри качает головой:
— Спасибо за предложение, Смоуки, но не думай об этом. Это одно из дел, когда безразлично, кто их поймает, только бы они попались.
— Тогда давай просто держать друг друга в курсе, договорились?
— Годится.
— Так что конкретно ты хочешь, чтобы мы здесь сделали?
Когда Джин задает этот вопрос, на его лице появляется странное выражение усталости и раздражения. Он рад оказаться в деле впервые за долгое время, но его раздражает, что «место преступления» не отдано ему полностью. Он не может им владеть.
