— И тогда он отвез тебя в укрытие?
— Нет, сначала он отвез меня в другое место. Маленькая темная комната, пахнущая плесенью. Мои руки были связаны. Я думала, он собирается убить меня прямо сейчас, но он этого не сделал. — Она поворачивается к окну, ее тело сжалось. — Он сказал мне, что любит меня.
Наступает долгое, напряженное молчание. Мы приносим ей воду. Я прошу у одной из медсестер еще одно одеяло для нее, с подогревом, и замечаю, что мои собственные руки мерзнут от сочувствия. У меня болит грудь.
— Как долго ты там пробыла? — спрашиваю я, удивляясь, почему я не слышала ее в тот день, когда гуляла возле приюта Помо, почему она не слышала меня.
— Может быть, неделю? Он продолжал давать мне какие-то таблетки, чтобы я спала.
Я бросаю взгляд на Уилла, и наши взгляды встречаются. Эксперты-криминалисты обнаружили следы крови с люминолом в хранилище в Центре искусств, но ни один из образцов не является достаточно крупным, чтобы его можно было идентифицировать. Они собрали и другие неопознанные улики — осколки ногтей, разные волокна. Некоторые образцы волос, похоже, совпадают с волосами Кэмерон, но есть и другие, которые не совпадают.
— Ты видела какие-либо признаки того, что он держал кого-то еще в комнате или в убежище до тебя? — Уилл спрашивает Кэмерона.
— Не знаю. Я так не думаю.
— Ты когда-нибудь видел с ним другую модель? — продолжает он. — Мы нашли много фотографий других девушек. Одна из них — Шеннан Руссо, семнадцатилетняя девушка, которая была убита ранее этим летом, но большинство из них мы пока не смогли идентифицировать. Похоже, он занимается этим уже давно.
По выражению лица Кэмерон я вижу, что она понимает, о чем мы говорим. Что ей повезло, что она осталась жива.
— Как тебе, наконец, удалось сбежать? — спрашиваю я.
Она медленно, тяжело моргает.
— Я пробыла в хижине долгое время, в основном одна. Он приходил каждые несколько дней, чтобы покормить меня и… — Она проглатывает остаток предложения, не в силах даже подумать о том, что было дальше, не говоря уже о том, чтобы сказать это. Прижимая к себе одеяло, как щит, она говорит: — Я давно его не видела. Я начала думать, что он собирается оставить меня голодать, но потом он вернулся, и это было еще хуже.
— Что было по-другому? — спрашиваю я.
— Он казался чем-то взволнованным. Он метался вокруг, хватая вещи, разговаривая сам с собой, действительно расстроенный. У него в руке был нож, и я была уверена, что все кончено. — Ее голос дрожит и запинается.
— И что случилось потом?
— Он освободил мне руки, и я не знаю. У меня была такая мысль, что у меня не было другого выбора, кроме как сражаться. Что это был мой последний шанс.
— Ты когда-нибудь дралась с ним раньше?
— Не совсем. Он намного больше меня. Нож был прямо там, но я не думала, что смогу попытаться достать его. Вместо этого я просто начала бросать вещи, все, что могла схватить. Он потерял равновесие и ударился о стену, а потом все начало рушиться. Я добралась до двери и пинком распахнула ее, а потом что-то услышала. Он тоже это слышал. Кто-то приближался.
— И тогда ты сбежала?
— Да.
— У тебя есть какие-нибудь идеи, куда он мог пойти? — спрашивает Уилл. — Он когда-нибудь упоминал другие места, желая сбежать?
— Не думаю. Ему нравится здесь, нравится океан. Не думаю, что он уедет очень далеко.
— Океан? — спрашиваю я. — А что именно в океане?
— Все. Он рассказал мне о нырянии за жемчугом в Иране. — Она поднимает свой взгляд, чтобы встретиться с моим. Ее глаза внезапно кажутся очень ясными. Грустными, но ясными. — Он не всегда казался сумасшедшим.
Нет, не всегда, я думаю. А потом мы дали ей отдохнуть.
— 67-
На Хэллоуин, хотя я и не чувствую себя празднично, я стою перед магазином Паттерсона и наблюдаю, как соседские дети играют в «сладости или угощения» вверх и вниз по Лансинг-стрит, ныряя в магазины, двери которых открыты, а огни горят задолго до закрытия. В Ротари-парке есть надувной дом, а перед Центром Мендосы установлен стол, где дети могут сделать глупые татуировки на лице. Но все, о чем я могу думать, когда вижу, как мимо проносятся упыри, ведьмы и супергерои, а родители следуют за ними на почтительном расстоянии, это то, что все — весь город — должны быть дома с плотно закрытыми дверями.
Ванда выходит из-за своего поста в баре, чтобы немного поговорить. Она одета как Пеппи Длинный Чулок, с проволочными вешалками, на которых висят яркие косы из пряжи, перекинутые через ее плечи. В руках у нее большая миска из нержавеющей стали с мини-шоколадными батончиками — «Три мушкетера», «Кранч» и «Особый темный».
— Как дела у Кэмерон? — спрашивает она, наклоняясь, чтобы буднично потрепать Крикет, балансируя чашей на бедре.
— Лучше с каждым днем. Она уехала домой на прошлой неделе.
— Замечательно. — Она слушает вполуха, потирая лицо и уши Крикет, и они вдвоем наслаждаются моментом.
Как раз в этот момент я замечаю Уилла и его детей за углом на Укия-стрит, Бет нигде не видно. Пока я наблюдаю за ними, две девочки-подростка останавливаются перед нами, здороваясь с Крикет, в то время как Ванда бросает целую пригоршню конфет в каждое из их оранжевых пластиковых ведер с фонариками. Они улыбаются, как будто выиграли в лотерею, обе одеты как Красная Шапочка.
Когда они уходят, плащи развеваются за ними, как флаги, я говорю Ванде:
— Если бы это зависело от меня, я бы оставила ее в больнице, пока мы не найдем Калеба. Я думаю, так безопаснее. Легче следить, чем за ее домом.
Ее обычно невозмутимая поза меняется, когда она слушает меня.
— Ты в порядке, Анна? Не хочешь зайти и перекусить? Суп сегодня очень вкусный.
— Спасибо. Думаю, со мной все будет в порядке. Я просто хочу, чтобы эти дети убрались с улиц. Ты знаешь?
Она следит за моими глазами своими. Столько невинности на параде. Так много хрупкой человеческой жизни.
— Я понимаю, к чему ты клонишь, но я также думаю, что это довольно смело — пойти сегодня вечером на угощение. Я имею в виду, не только для детей, но и для родителей. Как будто они говорят: «Ты тоже не можешь это принять».
Крикет прислоняется к моей ноге, как будто она согласна с точкой зрения Ванды, но я этого не делаю.
— Но он мог бы, если бы захотел, Ванда. Он мог бы взять все это на себя.
* * *
Через некоторое время я решаю, что лучшее место для меня — это дом, и выезжаю из города с Крикет на заднем сиденье по черной, как смоль, дрожащей дороге. В моем нынешнем состоянии сознания лес, кажется, искажается за пределами моих фар, одинокие деревья выпрыгивают, как крючковатые черные тени. Я продолжаю думать о том, сколько жертв могло быть у Калеба за эти годы, сколько объектов одержимости. По крайней мере, на десятках фотографий в его комнате все девушки поразительно похожи друг на друга. Те же длинные темные волосы и слегка округлая форма лица. Они также предполагают нечто большее, чем мимолетную физическую связь с Дженни, как будто Калеб искал вариации своей собственной сестры.
Это тревожная мысль, но я не могу не думать об этом, когда въезжаю на свою темную подъездную дорожку и глушу двигатель. Ночь здесь, в лесу, холодная и совершенно тихая. Ни звука совы, ни койотов, ни луны, освещающей мой путь. Крикет бежит впереди меня и поднимается на крыльцо, останавливаясь один раз, чтобы отметить территорию. Я открываю дверь, мои мысли все еще о Дженни и ее связи со всем этим. В случае с серийными насильственными преступниками важно понять, на кого они нацеливаются, и почему. Для Калеба сложная серия триггеров в его прошлом должна включать жестокое убийство его сестры. Но его отношения с Дженни задолго до этого обострились бы из-за других факторов: отказа его матери, пренебрежения отца и алкоголизма. Очевидно, потеря сестры не превращает каждого в убийцу. Что-то уже начало выворачивать Калеба наизнанку, так что смерть Дженни не просто повергла его в горе — она сломала его.
