— Ты все еще злишься на свою маму, Калеб? Это то, о чем идет речь? Почему вам нужно заставлять женщин платить?
— Что ты знаешь об этом?
— Моя мама тоже ушла. — Я с удивлением слышу, как произношу эти слова, как будто они непрошено возникли у меня в голове. — Она покончила с собой.
— Я этого не знал.
— Я никогда не говорю об этом. Ты же знаешь, как это бывает, — говорю я, стараясь аккуратно выровнять нас, не выводя его из себя. Он похож на живую бомбу с десятками растяжек. Некоторые из них я вижу, но большинство глубоко внутри него. — Иногда я желаю, что она все еще была здесь, чтобы я могла показать ей, как много в моей жизни она испортила. Ты когда-нибудь желал этого?
Его взгляд снова сужается, но он не отвечает.
— Почему твоя мама не вернулась после того, как Дженни была убита? — Сейчас я намеренно провоцирую его. Проверка проводов. Надеюсь, я не ошибаюсь. — Неужели ее это совсем не волновало?
— Ей было не все равно. Она просто не могла вернуться. Она не была сильным человеком.
Теперь моя очередь реагировать. Я как будто смотрю в зеркало. Слышу строчки из сценария, который я написала давным-давно. У меня такое странное чувство, что все это уже случалось раньше. Как будто путь уже проложен. Как будто есть только одно возможное место, куда можно ступить.
— Не каждый может быть сильным, — говорю я. — Я вижу это. Держу пари, тебе пришлось многое сделать для Дженни, потому что твоя мама не смогла.
— Я не возражал, — быстро говорит он. — У меня это хорошо получалось. Наш отец всегда был таким бесполезным.
У этого слова есть интонация, которая цепляется и отскакивает. Бесполезный. Идиот. И снова у меня такое чувство, что я смотрю в зеркало — темное.
— Вы были одного возраста, но ты всегда был сильнее, — говорю я. — Иногда она могла грустить, но ты заставил ее чувствовать себя лучше. Ты готовил для нее. Ты укладывал ее спать. Держу пари, ты также читал ее рассказы.
Внезапно он хмурится. Заряженная рябь эмоций цепляется за него, когда он встает.
— Прекрати пытаться залезть мне в голову.
— Я просто хочу понять, как ты и сказал. Я чувствую, что подвела тебя, Калеб. Я думаю, что многие люди так и сделали.
Он двигается вперед и назад, как бы проверяя свое равновесие.
— Да, — бормочет он почти про себя. — Она не должна была пытаться бросить меня.
Фраза ударяет меня между лопаток. Сейчас он говорит не о своей матери. Это Дженни подвела его. Дженни, которая предала его. Как я могла упустить это раньше?
— Не все сильны, Калеб, — медленно повторяю я, медленно продвигаясь вперед на корточках. Все это время я стояла на коленях перед камином, перекрывая кровообращение. Мои ноги покалывает, когда к ним приливает кровь. Я рискую бросить взгляд на дверь спальни, затем на Крикет на полу рядом с диваном, отдыхающую, но осознающую, если я правильно ее поняла, и, наконец, снова на Калеба. — Она больше не могла этого выносить, как и твоя мама.
— Я бы пошел с ней. — Это почти стон. Мальчик в нем очень сильно здесь, с нами, все еще страдает. Вот где живет ярость. Прямо в центре этой раны. — Но она не хотела брать меня с собой. Она не захотела слушать.
— Ты должен был остановить ее, — говорю я. — Вот как это произошло. — С ним я рассчитана, стараясь не произнести ни одного неправильного слога, в то время как внутренне я мечусь по кромешной тьме в поисках любой знакомой фигуры, как в детской игре. Блеф слепого. — Вы спорили. Там была борьба. Ты не знал, насколько ты силен.
Его подбородок опущен, глаза устремлены в какую-то точку перед собой, как будто он пытается вычеркнуть все это и вместо этого сосредоточиться на этом, на большей драме, на истории его жизни. Должно быть, они поссорились в ее последний день дома. Она собрала сумку, попыталась уйти, но он остановил ее и случайно что? Сломал ей шею?
Но нет, Дженни в тот день ушла на работу. Ее коллеги видели, как она уехала автостопом обратно в деревню. А это значит, что он взял грузовик Джека и ждал ее, зная, что в противном случае она давно бы уехала. Он подъехал, когда она выставила большой палец. Она забралась внутрь, думая, что сможет потратить еще несколько минут, пытаясь объяснить, почему ей нужно уйти. И вот тогда он это сделал. Прямо. Он задушил ее, а затем отвез к реке. Все это было чем-то, что он должна была сделать. Ужасная, разрывающая душу вещь. Но какой-то части его это нравилось. Часть его впервые ожила.
— Не думаю, что ты монстр, Калеб, — говорю я. — Ты можешь доверять мне. Позволь мне помочь тебе найти выход из этого.
— Нет. — Это едва заметно по тому, как напрягаются его мышцы. Затем в нем обрывается какая-то струна. Он делает выпад с ножом в сторону дровяной печи, в мою сторону. Крикет вскакивает на ноги и бросается перед ним. Все это происходит быстрее, чем движется свет. Медленнее, чем пролетают дни или годы. Века.
Калеб теряет равновесие. Спотыкается о тело собаки, приближается ко мне, но Крикет теперь не сомневается, что я в опасности. Рычание в ее горле низкое и пугающее, когда я бегу к двери спальни, недооценив ее.
Мое плечо ударяется о косяк. Затяжной отскок, когда я продолжаю мчаться вперед, хаотичные звуки позади меня, лай Крикет, которого я никогда не слышала, а затем высокий визг, как будто ее пнули или что похуже.
Теперь по деревянному полу раздаются грохочущие шаги. Страх во мне подобен чему-то тектоническому, но выживание еще более свирепо и неоспоримо.
Я подхожу к кровати, засовываю руку под матрас, чувствую прохладное дуло, ребристую рукоятку, похожую на надпись шрифтом Брайля, которую нужно повернуть. Повернись сейчас же.
Но Калеб бросается на меня прежде, чем я успеваю поднять руку и нажать на курок. Его сила выбивает дыхание из моих легких. Мы вместе тяжело падаем на пол, его вес, как гора, давит мне на грудь.
Я извиваюсь под ним, пытаясь найти хоть какой-нибудь рычаг давления, но сила тяжести и сила на его стороне. Он легко прижимает меня бедром и локтем, его предплечье, как дубинка, прижимается к моей шее и гортани. Пистолет и моя правая рука, зажатые между нами, прижаты к моему бедру.
Темные пятна проплывают перед моим взором, пока я борюсь за воздух. Борюсь, чтобы оставаться в сознании.
Он поднимает нож, рассекает воздух над моей головой. Его лицо нависает надо мной, как какая-то искореженная и несчастная планета, пока я шарю по полу левой рукой, отчаянно пытаясь найти хоть какое-нибудь оружие. Здесь нет ничего, кроме твердой древесины, гладко истертой за десятилетия.
Я поднимаю руку над головой, не сводя глаз с ножа, и вот. Кончики моих пальцев задевают железный столбик кровати. Он твердый, или такой же твердый, как все, что я собираюсь найти. Я напрягаюсь еще немного, хватаюсь за стойку и подтягиваюсь вверх. Выворачиваясь из бедра и плеча так сильно, как только могу, сильнее, я подтягиваю под себя одну ногу. Затем мое левое колено поднялось. Кровь приливает к моим освобожденным конечностям.
Глаза Калеба выпучиваются от ярости, пока я сопротивляюсь, нож проходит в нескольких дюймах от моего лица, но, возможно, он не может заставить себя ударить меня. Одним последним ударом я отбрасываю его назад на перила кровати, его череп врезается в твердое железо. Он вскрикивает, рыча от боли и ярости, когда я, спотыкаясь, отступаю от него с силой, которой у меня на самом деле нет.
Речь идет не только о спасении моей собственной жизни, но и о Кэмерон, чтобы ей больше никогда не пришлось бояться Калеба, ни на мгновение. Я должна положить конец тому, что она перенесла от его рук, и Шеннан тоже, и все безымянные раненые другие, теперь замолчавшие, растягивающиеся и растягивающиеся концентрическими кольцами.
Я поворачиваюсь к нему лицом, когда он, пошатываясь, поднимается на ноги, борясь с собой. У него ужасное лицо. Озлобленное.
— Анна! — кричит он. Но я видела достаточно. Теперь я знаю достаточно.
Он никогда не остановится, никогда.
Моя правая рука наполовину онемела, когда я поднимаю ее перед собой. Я поднимаю дуло и стреляю ему в грудь, на этот раз без промедления. Без промаха. Отдача пронзает мою сжатую ладонь, три выстрела, но я слышу только первый. Остальные стучат-стучат в моем внутреннем ухе, не громче моего сердцебиения, которое, кажется, накатывает волной, вытряхивая меня из транса. Глаза Калеба открыты, но тусклы. Отключился. Из его груди струится кровь.
