— Что же вы сделали?
— Что я сделал? Я доказал негодяю, что я не такой простак, над которым можно смеяться… Я выбросил его за дверь!
— Вы его выгнали? — спросила медленно герцогиня.
— И сегодня вечером весь Париж узнает, что за человек этот граф Шерлю… А Манкаль исчез!… Предполагают, что он умер… Что мне до этого?… Если он жив, я его презираю, так же, как и этого Жака… Но, в последний раз, скажите мне прямо, любите ли вы этого человека? Если вы его сообщница, значит, вы мой враг, и тогда, клянусь Богом, я уничтожу вас всех: и их и вас, герцогиня де Торрес!
— Герцог де Белен! — произнесла Изабелла глухим голосом. — Вы напрасно грозите… Я вас выслушала. Теперь выслушайте вы меня… Нет, я не способствовала этому замыслу, которого я не понимаю… Нет, я не была вашим врагом… Но я вам запрещаю, слышите, запрещаю, касаться Жака де Шерлю!
— Вы его любите!
— Да!
— Вы! А! Вот это великолепно!
И де Белен принужденно рассмеялся.
— Впрочем, — продолжал он, — все ваши любовники кончают преступлением или самоубийством. Вы его убьете — и правосудие будет совершено!
Рука герцогини легла на плечо де Белена, и он почувствовал в ее хрупких пальцах сверхъестественную силу.
— Правосудие будет совершено! Да, пусть будет так, — сказала она. — Если вы попытаетесь погубить Жака… Жака, которого я люблю… Тогда знайте, герцог де Белен, трупы поднимутся из могил, чтобы наказать вас! Труп человека, которого вы пытали, чтобы вырвать у него тайну, труп ребенка, которого вы бросили в пропасть…
— Гадина! — крикнул в бешенстве де Белен и, схватив висевший на стене кинжал, бросился на герцогиню.
Но она была уже у дверей и бросила громким, спокойным голосом:
— Велите кучеру подавать!
Де Белен выпустил из рук оружие, которое упало на ковер.
— До свидания, герцог, — сказала Изабелла, — и помните…
В то время, когда экипаж мчался в Париж, она увидела в лесу неясную тень. Мрачное предчувствие сжало ее сердце…
Остальное известно. Она приехала вовремя. Жак был спасен!… Жак принадлежал ей!
Порывы холодного ветра проносились над Парижем, смешивая свой зловещий вой с глухим шумом засыпающего города.
Пробило полночь.
И теперь еще существует на левом берегу Сены, за улицами Муфтар и Монтан Сент-Женевьев странная, дикая местность, напоминающая те азиатские пустыни, на которые, по преданию, в день гнева Божьего сошел истребительный огонь.
Не сочтите, читатель, эти строки за одну из любимых романистами гипербол! События, которым мы посвятим следующие главы нашего рассказа, произошли в местах незнакомых парижанам, слишком занятым или слишком беззаботным, чтобы покидать центр города.
В описываемую эпоху Париж был еще окружен стенами, прорезанными монументальными заставами, остатки которых можно еще видеть у домов Виллеты и у Итальянской заставы. Город задыхался в стенах и, однако, не осмеливался шагнуть за их пределы.
Исключая несколько дешевых ресторанов, за стенами не было, особенно на левом берегу, ничего, кроме полуразвалившихся жалких хижин на узких, грязных улицах. Это был настоящий город нищеты и порока.
Деятельность полиции была там весьма затруднительна, надзора почти никакого…
Бютт-де-Кайль был убежищем бесчисленных индивидуумов, изгнанных из общества, скрывавшихся как хищные звери, ждавших удобной минуты броситься на город, возбудивший их преступные инстинкты.
Этот Бютт-де-Кайль существует еще и теперь, правда, в улучшенном виде. Холм круто поднимается, а потом вдруг опускается почти отвесно, и с его вершины открывается вид на обширную равнину без растительности и жилья, если не считать немногих развалин, кое-где выделяющихся темными пятнами на местности.
Спустимся вниз…
Почва равнины вся изрыта, и в канавах стоит грязная, гнилая вода, над которой кружатся тысячи насекомых. Отвратительное зловоние разносится далеко вокруг…
Далее протекает правый рукав Бьевры. На левом берегу возвышаются несколько строений, сараи из грубо отесанных бревен, красильни, дубильни, которые кажутся заброшенными благодаря запущенному виду и покрывающей их плесени… Вдали выделяется силуэт Бисетра.
На другом берегу продолжается та же равнина, изрытая, монотонная. Это нечто вроде острова, так как Бьевра разделяется на два рукава. Почва кажется еще более бесплодной, еще более печальной. Наконец, мы достигаем берега второго рукава Бьевры. Кто дал ему это ужасное имя: «Мертвая река»?
Никогда название не было более подходящим. Здесь царит трупный запах. Повсюду мрачная тишина, нет ни жилья, ни фабрик, сама природа кажется мертвой.
Взглянув на Мертвую реку, можно подумать, что она не течет. Ее мрачные воды блестят, как сталь…
В эту ночь было сухо. Порывы ветра уничтожали последние остатки влажности почвы. Было темно, так как небо было сплошь затянуто тучами.
На берегу Мертвой реки существовали некогда дубильни, но самые строения давно уже исчезли, остались только ямы, до половины наполненные обломками и мусором.
В одной из этих ям сидели три человека, слабо освещенные желтоватым лучом фонаря.
Мы знаем этих троих людей.
Один из них высок, силен, с формами атлета — это Дьюлуфе, сообщник Бискара, беглый тулонский каторжник. Двух других мы видели в таверне «Зеленый Медведь» в то утро, когда Жак был невольным свидетелем странной сцены между ними.
Это Бибе и Трюар.
— Это не может так продолжаться, — сказал вдруг Бибе, — лучше быть на каторге, чем околевать здесь с голоду!
— Да, это правда, голодно, — заметил Трюар.
— Ну, а ты Кит, что же ты молчишь? — спросил Бибе. Дьюлуфе не отвечал. Полулежа, он подпер голову обеими руками и, казалось, не воспринимал ничего, что происходило вокруг.
— Э! Оставь его! — сказал Трюар, толкая локтем Бибе. — Ты знаешь, что он наполовину идиот…
— Да, это правда!…
— И это потому, что «Поджигательница» протянула ноги.
— «Поджигательница» сгорела… Этим и должно было кончиться!
Дьюлуфе поднял голову. Очевидно, слово «Поджигательница» привлекло его внимание.
Он взглянул на своих товарищей, его губы зашевелились, как будто бы он хотел что-то сказать, но в ту же минуту его голова снова упала и он погрузился в прежнюю неподвижность.
— Ну и хороша же она была! — заметил вполголоса Бибе.
— Слушай, лучше не говорить об этом, — сказал Трюар. — Это его дело, а не наше, если она ему нравилась. И потом, знаешь, болтают немало кой-чего…
— О чем?
— Об ее смерти.
— Она была пьяна… И подожгла нечаянно…
— Может быть — да… Может быть — нет…
— Ты, значит, веришь в привидения?
— Я ни во что не верю… Это так же ясно, как и то, что прежде чем умереть, она позвала комиссара и сказала ему, что ее сжег Бискар…
— Во-первых, это было нечестно… доносить… наконец, она врала, потому что Бискар умер…
— Умер? Ты думаешь?
— Черт побери! Все Волки так говорят… Иначе разве он оставил бы нас на мели?
— О! Это ничего не доказывает… Ты ведь знаешь, что собственно говоря, Бискар нас ни в грош не ставил.
— Это верно, как и то, что он нахлебался воды в Сене…
Трюар наклонился к своему товарищу.
— Знаешь, что я тебе скажу? — шепнул он.
— Что?
— Знаешь ты, почему у Дьюлу такая мина?
— Да… потому что «Поджигательница»…
— Тс! Не говори этого имени… Он всегда его услышит, этакая старая дрянь… Я тебе говорю, что не одна только смерть этой потаскушки мучит его.
— Так что же тогда?
— Он знает очень хорошо, что Бискар жив… Он знает тоже, что он убил «Поджигательницу»… и он замышляет теперь мщение…
— Ты с ума сошел! Он, выходит, знает, где Биско?
— Я так думаю.
— Это невозможно!
— Почему?
— Потому, что мы не сидели бы тогда здесь!
Трюар, казалось, нисколько не был в этом убежден и недоверчиво покачал головой.
— Биско умер!
— Можешь ты доказать это? — спросил Трюар.
— Да, конечно. Да или нет, был ли Биско главарем Волков?
— Еще бы…
— Хорошо! Теперь рыжая охотится за Волками, как за зверями… Иерусалимская улица поставила на лапы всех своих борзых… Почему мы здесь, в этой яме, сидим и голодаем, может быть, даже не сегодня-завтра подохнем?… Это потому, что Биско умер!… Иначе ничего этого не было бы…
— Да, если только он не рад, что избавился от нас!
— Кто знает…
— О! Если бы я это знал!… — рявкнул Трюар, потрясая своим огромным кулаком.
— Что же бы ты сделал?
— Я пошел бы сам искать рыжаков и сказал бы им: «Я буду искать с вами!…» Я знаю все его норы, и черт меня побери, если он не попадется мне под лапу!
Трюар произнес громко последние слова. Еще раз Дьюлуфе поднял голову и его тусклые глаза сверкнули.
