Узники неуверенно переглядываются. Те, которые уже бывали раньше на подобных мероприятиях, тянутся к партнерам, неуверенно касаясь тел.
– Смелее! – машет плетью Господин Кнут. – Любите себя и друг друга – это полезно для здоровья.
Подъехав к ближайшей тройке, он хлещет плетью по спине замершей неподвижно женщины.
– Тебе повторять нужно? Опустись на колени и открой рот… А ты чего ко второй прилип?
Старуха довольно сопит, поглаживая бедра.
Рядом извиваются Призраки.
– Ты войди сзади, ты ляг на спину… – бросает команды Господин Кнут, гоняя несчастную девушку-лошадку от одной группы к другой. – Двигайся, двигайся… громче!
Великая Екатерина довольно раскидывает ноги, позволяя Призракам коснуться тела.
– А вы чего еле шевелитесь! – набрасывается на одиночек карлик. Взвивается плеть.
Вопль, множась эхом, прокатывается по пещере.
Один из Призраков, достигнув желаемого, забился, захрипел и сполз на пол. Второй занял его место.
Девушка под карликом не выдержала, без сил растянулась на полу.
Стеганув по ягодицам, Кнут не может заставить ее подняться. Тогда он тычет рукоятью плети между ног.
Подействовало.
Несчастная взвывает, дергается, из последних сил поднимается. Но с места сдвинуться не может. Она держится на страхе и боли.
Спасительным горном звучит громкий вопль удовлетворения, сорвавшийся с уст Великой Екатерины.
Оттолкнув Призрака, безотлагательно пристроившегося к томному близнецу, она откидывается на спинку.
Карлик встает с девушки, которая тотчас падает ниц.
Оргия заканчивается. Тройки распадаются.
Достав из передника повязки, Господин Кнут завязывает глаза первой из троек и снимает ошейники.
Мордоворот гонит несчастных в камеры. Но предварительно всех прогоняют через небольшую комнату, где мощной струей из шланга смывают краску. Так было прошлый раз, нет причин, почему сегодня должно быть иначе.
Несколько придя в себя, Великая Екатерина велит Призракам готовить носилки.
Ее уносят, а когда я пытаюсь идти следом, карлик велит остаться.
Возвращается Мордоворот. Сняв с несчастной седло, он подзывает знаком меня и завязывает глаза.
– Держитесь за руки, – советует он.
Небольшая задержка в душевой, где девушку отмыли от краски, и мы движемся дальше.
В коридоре Мордоворот снимает с нас повязки и, разведя по камерам, закрывает их.
Опустившись на кровать, засовываю руку в карман. Там лежит черная полоска ткани, которой мне завязали глаза, когда из покоев Великой Екатерины мы следовали в зал оргий.
Приводят очередных узников. Прогуливающийся вдоль камер бомжеватый мужик о чем-то спрашивает Петра Евгеньевича. Тот отмахивается.
Мужик забрасывает автомат на плечо и идет в обратную сторону.
Постепенно все узники возвращаются в камеры.
На обед достаются консервированные овощи и жирная тушенка.
Закончив с едой, вытираю губы клочком туалетной бумаги. Тушенка старая, и от нее во рту остается какой-то неприятный привкус.
Пробую смыть его водой, не выходит.
– Иди к Великой Екатерине, – открыв камеру, кивает карлик. Во взгляде его столько же тепла, сколько в межзвездной пустоте. Негде ей взяться.
Сунув дежурной пустой стаканчик, спешу к караулке.
Жующий Мордоворот кивает – проходи.
Проскользнув в приоткрытую дверь, сворачиваю к надзирательской половине.
Дверь приоткрыта. Меня ждут.
Призраки переругиваются, нервно жестикулируя. Близнецы. Теперь становится понятна их схожесть.
– Чего так долго? – бурчит плешивый.
– Сколько ждать? – поддакивает второй.
Не говоря ни слова, открываю дверь.
– Можно, Великая Екатерина?
– Входи, – милостиво машет рукой Старуха, не вставая с массажного стола. Сразу становится понятна причина моего появления здесь.
Тучное тело прикрыто шелковой простыней, на которой нелепо разноцветные бабочки парят над нереально яркими цветами.
Закрыв дверь, покорно замираю.
– Помни шейку, – велит Старуха, – что-то тянет последнее время. Не знаю, к дождю, может?
– Да, Великая Екатерина.
Без напоминаний сбросив халат, подхожу к тумбочке.
Мое отражение в зеркале поворачивается ко мне спиной. Невольно морщусь. Удручающее зрелище… Синяки, шрамы, кровоподтеки, под мышками волосы, потеряла килограммов 10-15, ребра выступают, волосы сухие, на ощупь словно солома.
Некогда жалеть себя.
Первым делом поджигаю ароматические свечи и расставляю по разным углам. Благовония нежно щекочут ноздри.
Теперь музыка. Стилизованный под старину проигрыватель с одной-единственной пластинкой оживает от легкого нажатия на кнопку. Журчание водопада и щебет птиц наполняют комнату. Многоканальный звук безупречен.
Убрав простыню, беру с тумбочки початый флакон масла и обильно смачиваю им руки. После этого легкими касаниями глажу плечи, спину… пальцы проваливаются в складки жира, студенистая масса колышется, перетекая под ладонями, словно выпавшее из формочки желе.
– Хорошо, – довольно постанывает Старуха.
Подавляя желание задушить эту тварь, поливаю спину маслом и втираю его короткими круговыми движениями.
– Продолжай, – стонет она. – Теперь ниже.
– Да, Великая Екатерина.
Отвращение к себе накатывает волнами, во рту появляется горечь… но в привилегированном положении особы, допущенной к телу Великой Екатерины, есть и плюсы. Плеть карлика уже несколько дней не касалась моей спины. Раны больше не кровоточат, лишь зудят. Но это и понятно. Заживают.
– Достаточно, – томно выдыхает Старуха.
Отхожу на шаг, вытираю покрытый потом лоб. Обработать такую тушу – это вам не поле перейти.
– Можешь идти, – Великая Екатерина машет рукой. – И пришли этих двоих.
– Благодарю, Великая Екатерина. Обязательно, Великая Екатерина.
На выходе передаю приказ Призракам. Они закрывают за мной дверь и спешат к обожаемой повелительнице подземных уродов.
Подходя к камере, ищу глазами Нинку, желая подмигнуть, приободрить.
Нет. Ее камера пуста. Наверное, повели ужин готовить.
Но когда некоторое время спустя Господин Кнут выводит из камеры и ведет на кухню другую женщину, внутри у меня все заледенело. От дурного предчувствия сводит живот. Нинка…
– Вы, оба, – поворачивается Великая Екатерина к Призракам. – Идите к Господину Кнуту, подежурите возле камер. Он с Петром Евгеньевичем сегодня клиента повезет.
– А как же вы, Великая Екатерина?
– Со мной останется фрейлина.
Покосились недобро, но промолчали.
Повиновение Старухе безоговорочное. Не удивлюсь, что попытайся кто-нибудь из них спорить, карлик разъяснил бы ошибочность таких действий привычным для него действием – поркой. Любовь любовью, а порядок должен быть.
Они уходят, а мне Старуха велит расчесать ее.
Став на колени у изголовья, разравниваю волосы и, беря по локону в руку, медленно и аккуратно расчесываю гребнем.
Довольная Великая Екатерина, пристроив упаковку заварных пирожных на животе, по одному засовывает их в рот.
Чавканье режет слух, но я с неизменной улыбкой продолжаю орудовать гребнем.
Когда пакет опустел и, скомканный, отлетел в угол, по комнате проносится довольный слоновий вздох.
Ноги затекли, икры сводит судорогой, но я не могу сменить позицию, лишь переношу тяжесть с одной ноги на другую.
Старуха закатывает глаза и раскидывает руки.
Чтобы отвлечься от одуряющей монотонности расчесывания, от боли в ногах и отвращения к распростершемуся передо мной телу, прокручиваю в голове мысли о том, как приятно было бы рвануть эти волосы, чтобы скальп слез с черепа, и воткнуть гребешок в пасть.
В раздумья вклинивается всхлип.
Замираю.
Старуха, причмокивая, сопит.
Продолжаю чесать волосы, стараясь работать гребнем как можно мягче.
Всхрап. Поворочалась, устраиваясь. И захрапела в полную силу.
Отложив гребень, озираюсь.
Куда бы сесть.
Внимание привлекает кресло в глухом углу рядом с большой кадушкой, из которого торчит вечнозеленый искусственный фикус.
Прикасаюсь рукой к пуфику. Тугой, под пальцами не пружинит. Не должен скрипеть.
Сажусь.
Облегченно вытягиваю гудящие ноги, уткнувшись в дверь, и откидываю голову.
Пара-тройка часов покоя у меня есть.
Никто не решится побеспокоить сон властительной Старухи.
Желая сменить позу, поджимаю ноги.
Едва пальцы ног перестали давить на дверь, она приоткрывается.
Испуганно замираю. Оказаться в роли очередной жены Синей Бороды, сунувшей нос в запретную комнату, желания нет.
В образовавшуюся щель выглядывает корешок книги.
Заинтригованная, кошусь на Великую Екатерину – спит, похрапывая, – пальцами ноги расширяю зазор.
Что-то подталкивает изнутри, и дверь открывается шире, чем я планировала.
На книге темнеют перехваченные крест-накрест светлой полоской пачки денег.
