— Садитесь и слушайте, — протянула учительница. — И не отвлекайтесь. Посмотрите хотя бы на Коробову — слушает, а вы…
«Выслужилась», — со злостью подумала про Коробову Вера.
— Задумалась я, — уловив момент, шепнула она Фатьме.
— Бывает, — также шепотом ответила та.
«Славная она, — подумала Вера про свою соседку, — вот, наверное, кому можно все рассказать…» — ей нравилась эта черноглазая, серьезная девочка. Правда, тесной дружбы между ними почему-то не было.
Вера еще раз внимательно посмотрела на девочку. «Аккуратная!» И действительно: поношенная форма, как всегда, вычищена и разглажена. На правом локте, чуть заметная заплатка. Рукава форменного платья, из которого девочка выросла, аккуратно надставлены. Вера вспомнила, что Фатьма, как хорошая ученица, по бедности освобождена от платы за учение.
Девочка забыла, что хотела слушать объяснение учительницы, и опять задумалась: «Надо еще ближе познакомиться с Фатьмой, в гости ее пригласить».
— Галеева, к доске! — Крыса кончила объяснять и теперь начала спрашивать.
Вера вздрогнула. «Ой, сейчас меня», — и с ужасом вспомнила, что не выучила урок. В субботу отложила на воскресенье, а там пришел Валя, до уроков ли было?
Девочка незаметно, под партой схватилась правой рукой за левый каблук, а глазами стала лихорадочно искать сучок на парте. Если на него сейчас положить палец — не вызовут. В это верили все гимназистки.
Фатьма без запинки рассказала урок и быстро решила пример.
— Садитесь!
— Четверка, четверка, — зашептала Вера, не меняя позы, когда подруга села за парту. Вера была специалисткой по отгадыванию отметок. Сидя на первой парте у самой кафедры, девочка научилась почти безошибочно по движению руки определять, какую отметку ставят в журнале. Подруги знали это, и перед каждым уроком Вера получала то от одной, то от другой задание подсмотреть, сколько поставят. Только у географа Пушкарева даже Вера не могла определить, какую отметку он ставит, — крючки, точки, крестики — и ничего не разберешь. Кажется, пятерка, а в дневнике потом оказывается двойка. В гимназии так и звали двойки: пушкаревские пятерки.
Между тем учительница продолжала вызывать к доске, и Вера с упорством отчаяния не меняла позы. Она хваталась за каблук каждый раз, когда подруги шли на место.
— Горюнова! — чуть улыбнувшись, вызвала учительница.
Сонечка не торопясь встала, капризно передернула плечами и направилась к доске.
Учительница задала вопрос.
Девочка молчала.
— Вы забыли? Ну, хорошо, может быть вы знаете это?..
Но и новый вопрос не помог. Девочка продолжала молчать. Не спасли положение и наводящие вопросы учительницы.
— Подскажи, — одними губами неслышно сказала Сонечка Фатьме, когда учительница уткнулась в журнал.
Фатьма молчала.
— Подскажи! — зло блеснула глазами Сонечка. — Ну!
Фатьма упрямо сжала губы.
— Садитесь, мадемуазель Горюнова. Очень плохо вы сегодня приготовили урок, — протянула учительница с кислой улыбкой. — Почему же это вы, а?
Сонечка еще больше надула губки. Ничего не ответив, она с независимым видом отправилась на свое место. Вера ясно разглядела, как учительница, помедлив немного, поставила двойку. Улучив момент, когда и учительница, и сидевшая у стены классная дама — «Каланча», как прозвали ее девочки, — не могли видеть, Вера из-под парты показала Соне два пальца.
Учительница искала по журналу, кого бы вызвать.
— Чур, не меня, чур, не меня! — прошептала Вера.
— Кочина! — Вера охнула. Каблук не помог.
Но вдруг все вздрогнули. По классу пронесся крик… еще и еще. Послышались всхлипывания. Все оглянулись на Соню. Она рыдала, уронив голову на крышку парты. Всхлипывания раздавались все чаще и чаще, и девочка забилась в истерике. Все перепугались. К Соне бросились учительница и классная дама. Гимназистки соскочили со своих мест. Растерявшаяся Крыса махала над плачущей девочкой журналом, точно веером. Классная дама суетилась около парты.
— Что вы, Соня, Сонечка? — растерянно спрашивала учительница.
— Валерия Алексеевна, — подбежала к ней Коробова. — Не ставьте ей двойку… она в следующий раз лучше ответит… у нее голова болела.
— Хорошо, хорошо — и учительница, быстро подойдя к кафедре, зачеркнула двойку. Сонечкина истерика мгновенно прекратилась.
И тут прозвучал звонок. На перемене Вера гуляла по коридору одна, задумавшись. Притворная истерика Горюновой, растерянность учительницы произвели на девочку тяжелое впечатление. Она негодовала на несправедливость. Разве на прошлой неделе маленькой болезненной Саше эта же самая «Крыса» не поставила двойку? Разве девочка не плакала целый день неутешными слезами, боясь огорчить больную мать? Кто обратил внимание на ее слезы? Крыса и ухом не повела, да и подруги не заметили. А тут подумаешь: переполошились.
В конце перемены, когда девочки стали возвращаться в класс и усаживались на места, Соня подошла к Вериной парте. Это было удивительно. Важничавшая девочка никогда не только не дружила с Верой и, тем более с Фатьмой, но и не разговаривала даже. Она их просто не замечала.
Следом за Соней потянулись ее подруги.
— Эй, ты! — Соня посмотрела на Фатьму сверху вниз, — почему не подсказала мне?
— Так, — ответила Фатьма, не поднимая головы от книги, которую она перед этим раскрыла.
— Не такай, когда к тебе обращаются! — крикнула Соня. — Другим подсказываешь, а мне не хочешь? — Она вырвала у девочки из рук книгу и швырнула ее на пол.
Фатьма вскочила.
— Я не обязана подсказывать тебе! — Фатьма старалась говорить спокойно. — И ты не бросай книгу. Дай ее сюда!
— Что!? — Соня даже побледнела от возмущения. — Уж не заставишь ли ты меня подать книгу в твои прелестные ручки? — она захохотала притворно, но очень искусно.
— Ты бросила книгу, ты и должна ее поднять, — еле сдерживая гнев, сказала Фатьма.
— Да как ты смеешь, татарка паршивая! — закричала Софочка. — Вы только подумайте, — повернулась она к своей свите: — каково нахальство у этой девчонки! Я ей должна поднять книгу! Я! Хотя, может быть, ей нельзя нагибаться — платье по швам расползется.
Девочки, окружавшие Горюнову, захихикали.
Веру до глубины души возмутило это издевательство, но она сдерживала себя. С Фатьмой теперь творилось что-то ужасное: губы ее стали бледными, глаза горели, руки дрожали.
Соня заметила это.
— Удивляюсь, — проговорила она, обведя глазами гимназисток. — Зачем таких принимают, одеться не во что, а лезут в гимназию. Разве это платье? У нас такой тряпкой полы бы мыть не стали. Нищая, за наш счет учится.
— Молчи, пожалуйста, молчи! — только и могла прошептать Фатьма.
Кто-то из девочек снова засмеялся. Фатьма не выдержала и, упав головой на парту, зарыдала.
— Замолчите немедленно! — Вера вскочила. — Как вам не стыдно! Подай ей книгу, Горюнова! Сейчас же, иначе… — вид у девочки был такой грозный, что Соня попятилась, а Зина Коробова быстро подняла книгу.
— Если еще раз обидишь Фатьму, смотри…
— Ты угрожаешь мне? — закричала Соня. — Я начальнице пожалуюсь!
— Ну и жалуйся, известная ябеда. Ябеда-беда!
— Не смей! — затопала ногами Соня.
— Гордячка!
— Не смей! — срываясь на визг закричала Горюнова.
— Да будет вам, — вмешалась Люба Петренко, одна из самых спокойных, уравновешенных девочек в классе. — Чего распетушились? Сейчас учительница придет. — Она взяла Веру за локоть.
— Сядь, остынь, Кочина. А ты, Горюнова, не задевай. Поняла?
Веру всю трясло от негодования.
«Проучить ее надо, вот что», — думала она. — Я Валю попрошу.
* * *
Каждую субботу девочкам выдавали на руки дневники, а в понедельник они сдавались классной даме с подписью родителей.
В этот понедельник на большой перемене Вера, как и все девочки, сдала свой дневник. Она получила на прошлой неделе тройку по математике. Маму это, правда, огорчило, но девочка обещала исправить отметку и теперь старательно учила уроки, внимательно слушала объяснения.
На четвертом уроке классная дама почему-то не присутствовала. Появилась она в конце урока. Девочки, приветствуя ее, как полагалось, встали.
— Садитесь! Извините, Анна Александровна, я вынуждена вас перебить, — обратилась она к учительнице русского языка. — Кочина, пожалуйте к начальнице.
Вера посмотрела на классную даму в недоумении. Что такое? Зачем? К начальнице обычно вызывали за провинность или по важному срочному делу. Девочки тоже удивились. Только Соня и Зина переглянулись незаметно и многозначительно.
Хотя Вера не знала за собой никакой вины, сердце у нее сжалось, когда она подошла к высоким дверям кабинета начальницы гимназии.
Кабинет был просторный и совсем не заставленный мебелью. Пушистый ковер, большой письменный стол в дальнем от двери углу, несколько стульев вдоль стен, три больших картины и огромный до потолка портрет царя — вот и вся обстановка. Эта строгость почти ничем не заполненной комнаты вызывала у гимназисток особый, чуть ли не суеверный страх.
