для того, чтобы называть, — успокоил Алпукас. — Так просто, понарошке. Меня будут звать Ксаве́рас, а тебя — Алои́зас.
Они посмотрели друг на друга и покатились со смеху.
— Алоизас!
— Ксаверас!
Вволю насмеявшись, Алпукас добавил:
— И еще отец нужен. Только чтобы не свой. Мама уже договорилась: у тебя будет Керейшис, а у меня — дядя За́льнис.
— Это еще зачем? — насторожился Ромас.
— Не знаю. Обычай такой.
Больше Алпукас и сам ничего не знал. Конфирмация так и оставалась для детей туманным и смешным обрядом: дают новое имя, а никто потом не называет так; появляется новый отец, но никакой он не отец.
Не в силах понять, кому и зачем нужен такой бессмысленный обряд, ребята скоро перестали думать о нем. Думать ведь можно было и не о костеле.
Но в воскресенье, когда Марцеле стала настойчиво повторять, что в костеле надо вести себя прилично — конфирмация необычайно важный момент в жизни, — Ромас немного испугался.
Может, все-таки лучше не ехать? Взять и сказать, что останется дома.
Но разве время теперь для таких мыслей? Все уже и без него решено: дядя Юрас запрягает лошадь, мимо дома по дороге бричка за бричкой мчатся, а Марцеле, прильнув к окну, радостно и гордо, словно все это ее собственная заслуга, говорит:
— Палёнис с Кунчюсом своих повезли.
— Полный костел пионеров набьется! — усмехнулась Юле.
Ромаса будто иглой кольнуло. Он вздрогнул и застыл посреди комнаты, уставившись в землю; черты его лица заострились. Внезапно он решился:
— Я не еду!
Марцеле повернулась к Юле:
— Ты что это язык распускать вздумала!
Та вылетела за дверь, а Марцеле уже суетилась вокруг Ромаса:
— Как же так, детка, как же не ехать? Разве тебе плохого желают?
Ромас стоял, словно аршин проглотив, а Марцеле гладила его, обдергивала пиджачок, поправляла воротник. Худо тому, кто колеблется. Его всегда одолеет и подчинит себе другой.
На дворе заскрипели колеса, коротко заржал гнедой.
— Пойдем, пойдем! — Марцеле завязала в платок четки, молитвенник, взяла приготовленную с вечера кошелку с закусками.
Она подтолкнула мальчиков вперед, тщательно заперла дверь.
Ехали молча. Ромас торчал на сиденье, словно деревянный. Алпукас в праздничной одежде выглядел серьезным, чинным, хотя его больше всего заботило, кто едет сзади, не обгоняют ли, не дай бог, их гнедого?
Свернули на большак. По всей дороге куда ни глянь виднелись повозки, люди ехали на велосипедах, верхом. На телегах подпрыгивали привязанные веревками деревянные ящики, в которых метались куры, крякали утки, жалобно блеяли овцы, визжали поросята или похрюкивали изнывающие от жары свиньи. Все торопились на базар.
Глазея по сторонам, Ромас совсем позабыл о своих волнениях.
— Видишь, как интересно, — говорил Алпукас. — Чего-чего только нет!
На базаре — обнесенной высоким забором площади, забитой телегами, — Суописы долго не задержались. Марцеле привела детей в порядок — отряхнула от пыли пиджаки на ребятах, расправила воротники — и, разыскав Керейшиса с Зальнисом, повела мальчиков в костел. Юрас распряг лошадь, засыпал ей корма и отправился в лесничество, которое находилось неподалеку от местечка.
По стиснутой деревянными и кирпичными домами главной улице, местами вымощенной круглыми булыжниками, по узким руслам крутых переулков шли группы празднично одетых крестьян.
Издалека было видно двухэтажное кирпичное здание Дома культуры и в глубине за ним — высокая двухбашенная постройка костела. Уже у самого выхода на площадь толпа раздваивалась, разделялась. Молодежь задерживалась на площади или шла в Дом культуры, из распахнутых окон которого доносилась музыка. Парни и девушки смеялись, перебрасывались шутками.
— Эй, Йонас, ты пешком притопал — на своих двоих?
— Пусть собака на своих бегает, мне и на велосипеде неплохо.
— Рожи́те, твой Пя́трас возле чужих увивается, задай ему перцу!
Но старики и женщины, окруженные ребятишками, спешили в костел.
Алпукас и Ромас оглядывались по сторонам. Алпукас уже бывал в местечке и теперь показывал товарищу достопримечательности:
— Тут у нас кооператив. Видишь, сколько людей? А вот там — милиция. Можно найти сержанта Кумписа.
— Зачем? — удивился Ромас.
— Мало ли зачем. А вдруг понадобится?
Возле школы подростки играли в баскетбол. Дети остановились посмотреть, но Марцеле не дала им задерживаться:
— Пошли, пошли, а то опоздаем!
Затрезвонили колокола, сзывая в костел замешкавшихся. Площадь загудела, послышались шутки:
— Юргис, тебя зовут! Чего рот разинул? Иди богу молиться.
Юргис не оставался в долгу.
— Это тех зовут, у кого усы не растут. Валяй иди, конфирмуйся.
Со смехом уговаривали они друг друга, но никто не двигался с места.
Литовский крестьянин вовсе не так богомолен, как кажется. Веками принуждали его склоняться перед церковью, обещая ему за это царство божье на том свете, но в душе он оставался равнодушным к религии, практичным и осмотрительным. Озабочен он был гораздо больше своими земными трудными делами, чем далекой загробной жизнью.
Ромас и Алпукас куда охотнее остались бычка площади потолкаться среди людей, но уже поздно было об этом думать. В костеле Марцеле сразу подвела их к группе детей, доставленных сюда, будто на выставку, разморенных от духоты, переминающихся с ноги на ногу в новых ботинках, которые большинству вдруг стали тесны.
Сначала было интересно. Ромас незаметно озирался, изучая высокие своды, расцвеченные витражами стрельчатые окна, вознесенную над головами, словно гнездо аиста, резную кафедру, стены, украшенные картинами. «Как не рухнет такой костел? — размышлял он. — На чем держится потолок? Дом — это ясно: там внутри стены, балки, а здесь ничего нет… Какая лестница нужна, чтобы добраться до середины свода? По пожарной, пожалуй, долезешь. А красиво: синий свод усеян желтыми звездочками, как небо… Нет, на небо не очень похоже. Если бы потемнее и звезд погуще, ну, тогда еще, может быть, походило бы на ночное небо, когда смотришь на него через прореху в крыше гумна… Жаль, заделали дыру. Теперь не видно ни неба, ни звезд…»
Откуда-то сверху лилась музыка органа — то торжественная, то протяжная и грустная. Пока Ромас глазел по сторонам, он как бы не слышал этих звуков. Но потом музыка захватила его. Мысли разбежались, улетели куда-то далеко-далеко; знакомые лица, предметы всплывали в памяти и исчезали, растворяясь во мгле.
Было жарко, душно, а орган все гудел и гудел, баюкая, усыпляя. Ромас перестал соображать, где он, зачем пришел. Мальчик уже ничего не чувствовал, ни о чем не думал…
Но вот обнаженные головы задвигались, словно дохнуло ветерком. Дети стали строиться. Через весь костел вытянулась длинная вереница ребят. Кто-то больно наступил Ромасу на ногу, кто-то подтолкнул его, дернул за пиджачок, снова толкнул. Мальчик очнулся. Ах да, он в костеле… Но зачем это дети строятся? Что они будут делать?..
