43
В последующие дни уж и не знаю, где я бывала чаще: в театре или в полиции. Все мои рассказы пришлось повторить еще на раз для записи в протокол. Притом меня, можно сказать, замучили в связи со случившимся на Юрточной горе, а про все остальное почти и не спрашивали. Я, конечно, обратила на это внимание и спросила о причинах.
— Видите ли, Даша, — нехотя и грустно ответил Дмитрий Сергеевич, — дело складывается таким образом, что мы не можем предъявить Микульскому обвинение в убийстве трех человек в театре. Тут ваших показаний недостаточно, потому как, кроме той тени, вы ничего и не видели, а все остальное лишь догадки, которые суд даже выслушивать не станет. Тут нужны наисерьезнейшие улики. Если бы удалось найти револьвер… Но о нем обвиняемый молчит. Он и обо всем остальном молчит. Незачем ему сознаваться, и он это прекрасно понимает. И скажу прямо, есть у него шанс выйти сухим из воды, даже по эпизоду на Юрточной горе. Но тут уж от нас с вами многое зависит.
— Так куда же мог тот револьвер подеваться?
— Скорее всего, преступник от него избавился, выбросил в реку, что самое простое и правильное.
— Не похоже.
— Отчего вы делаете такие заключения?
— Он не побоялся очень долго оставаться на виду у всех. Может, не побоялся и пистолет не выбросить, а спрятать?
— Может быть, может быть, — задумчиво произнес следователь, — но и об этом, кроме как от него, и узнать не от кого. Я уж вам говорил, что Михеича и сам знал. Да и сама моя должность обязывает сделать все, что возможно, чтобы ни одно преступление не осталось безнаказанным. Но без прямых улик нам даже думать об этом не приходится.
Мне стало неуютно на душе от такого расклада дел. Как же так, убили трех человек и ничего невозможно доказать? И я сказала о том, о чем мне меньше всего хотелось говорить:
— Тогда в театре револьвер не нашли и, скорее всего, его не могли вынести из театра…
— Вы хотите сказать, что кто-то помог Микульскому его спрятать? Что у него был сообщник? — понял мои мысли Дмитрий Сергеевич. — Мы тоже приходили к такому выводу. Не оставили без внимания и тот факт, что Микульский оказывал знаки внимания госпоже Никольской и пользовался в этом вопросе некоторой взаимностью. Мы с ней беседовали, уж не стану называть это допросом. Она рассказала, что познакомилась с ним еще в Москве и даже навела по его просьбе некоторые справки. Но утверждает, что тот ей ничего в театре не передавал. Тем более оружия. Мне показалось, что она неравнодушна к Микульскому, уверена в его порядочности и невиновности, но вполне искренна.
— Простите.
— Не стоит извиняться. Вам вполне дозволительно выказывать некоторые сомнения в нашей компетентности. Особенно после нашей промашки.
Он отошел к окну, смотрел некоторое время на снег, за ним идущий, и мне даже стало его немного жаль: столько сил было истрачено, но результат все равно получался не самым правильным.
— Да, чуть было не забыл, — повернулся он в мою сторону. — Михаил сейчас занят, но он о своем обещании рассказать вам о поимке преступника мне сообщил. Хотя рассказывать тут особо и не о чем. Описание вы дали точное, так что мы, при всех наших сомнениях, нашли нужный дом без труда. У соседей узнали, что человек, соответствующий нашим описаниям, действительно уже несколько дней живет в том доме. Я расставил людей таким образом, чтобы у преступника не было никаких возможностей сбежать. А затем мы вошли в дом. Микульский еще спал, а потому проблем никаких не возникло. В первый миг он выказал удивление и страх, но тут же взял себя в руки и стал изображать полнейшее недоумение и невиновность. Но не оказывал никакого сопротивления, позволил арестовать себя и отвезти в город. Вот и все, совсем ничего героического и просто интересного.
— А что он там делал?
— Попросился на постой ближе к монастырю, сказал, что раздумывает о монашеском постриге. И держался этой придумки, встречался с настоятелем, вел долгие беседы о том, что желает принять православие — он ведь католик, вы, верно, знаете? — и стать монахом. Ну и тому подобное.
Суд начался почти через месяц после ареста Микульского. Слушаться дело должно было в новом здании окружного суда на Соляной площади, в самом большом из судебных залов. Меня туда специально возили заранее, чтобы зал тот стал привычным, не отвлекал меня во время суда. Ну и, конечно, мы репетировали некоторые моменты моего допроса, то, как мне себя вести, даже то, как стоять или куда пройти в разных ситуациях. Так что, к моменту начала процесса, зал суда я знала во всех деталях.
Вот только выглядел он, как и театр, очень по-разному, когда был пуст и слова летали под его сводами и когда стал наполнен народом. Я даже разволновалась, как перед премьерой. Тем более что все было очень похоже на театр: вот сцена, вот зал для зрителей, с особой ложей для присяжных заседателей.
Все чинно и торжественно. Огромный стол для судей с гербовым двуглавым орлом позади него, массивные столы для секретарей, скамьи для присяжных, скамьи для публики. Впереди мест для публики — места для обвинения и защиты. При желании можно было представить, что ты и впрямь в театре. Разве что место для обвиняемого трудно было сравнить с ложей из-за ограждающей ее стальной решетки.
Пока в этой клетке не было никого живого, она смотрелась чем-то нелепым, ненужным.
Народу на первое заседание, вопреки ожиданиям, собралось не столь уж и много. Места для публики были заняты едва ли на треть.
— Завтра, как только начнется допрос свидетелей, публики прибавится. Сегодня же все знают, помимо того, что уже писали в газетах, ничего сказано не будет, — пояснил мне Дмитрий Сергеевич. — Вас тоже не было нужды звать, нам просто желательно, чтобы вы обвыклись в новой обстановке. Вообще-то недопрошенные свидетели обычно находятся в специальной комнате, но законом это однозначно не требуется.
Я кивнула и села на указанное мне место.
Ну и скучное это дело — судебные заседания, доложу я вам! Представление состава суда. Представление состава присяжных поверенных. Представление обвинения и защиты. После того как названа та или иная персона, вопросы по поводу отвода данной кандидатуры со стороны обвинения, со стороны защиты или самоотвода.
Публика по-настоящему оживилась, лишь когда господин Еренев стал зачитывать официальное обвинение. Но и то ненадолго. Читал товарищ прокурора ровно, без интонаций. Мне еще прежде успели пояснить, что эмоции возможно будет выказывать лишь в конце процесса, а в начале следует демонстрировать абсолютную непредвзятость всем, даже тоном чтения обвинения.
— Говорить должны факты, а не обвинитель! — сказал тогда мне сам Иван Порфирьевич.
Для меня самым любопытным оказалась фигура адвоката. Был тот высок, белокур, отличался небольшой полнотой, которая его совсем не портила. Черты лица мягкие, кожа бледная, к тому же эту бледность оттеняет черная бородка. По мне, внешность господина адвоката портил его рот. Губы были пухлыми и яркими до такой степени, что казались накрашенными. К тому же постоянно поблескивали влагой. Но это по моему мнению, а так я точно знала, что такая внешность на дам производит весьма благоприятное впечатление. И что с того, что в жюри исключительно мужчины и им запрещено обсуждать обстоятельства дела? Среди публики почти все их жены присутствуют, а те уж найдут дома момент сказать своему мужу, какой душка этот адвокат и какое доверие вызывают его слова.
Был господин Власов человеком не местным, и приглашен был для ведения защиты из Красноярска, где уже успел прославиться, неким третьим лицом. По приезде он тщательно изучил дело, из-за чего вышла дополнительная неделя задержки.
Вел себя адвокат так, что создавалась полная иллюзия его уверенности в благополучном исходе дела для его подопечного. Естественно, что никаких отводов с его стороны не последовало, хотя пару раз он выдержал внушительные паузы, изображая некие сомнения, но после как бы отметал их и давал согласие.
— Каков артист! — не без восхищения сказал по его поводу дедушка, который сидел рядом со мной.
Почти то же самое, хоть и иными словами, высказали Дмитрий Сергеевич и Иван Порфирьевич.
— Умеет держаться и впечатление произвести, — прокомментировал товарищ прокурора. — Умен к тому же и дело свое знает прекрасно. Одно он только и упустил: слишком мало внимания уделил вашей персоне, ограничился тем, что смог узнать здесь, никаких запросов не сделал. А так как мы все самое интересное про вас сумели сохранить в тайне, то поводов для удивления ему будет предоставлено немало. Похоже, слишком уверен господин адвокат в самом себе. Чересчур уверен!
Иван Порфирьевич заглянул мне в глаза и широко улыбнулся.
— Ну-с, мы и сами не лыком шиты, вам еще будет на что посмотреть, — сказал он весело и добавил несколько неожиданно для меня: — Как он вам в кандидаты на демонстрацию ваших способностей? Справитесь?
