Все это требовало от Витьки столько душевных сил и занимало так много времени, что он просто позабыл о своем любимом хоккее, и когда старик Никитин останавливал иной раз у подъезда Витьку, мчавшегося из школы домой или из дому в школу, и спрашивал:
— Чего ж тебя не видать на катке? — Витька отвечал, не переводя дыхания:
— Занят! Дела…
И вот через два дня, почти под самый Новый год, в школе состоится вечер, а Витьки Егорова на нем не будет.
Не обидно ли?
Витька не думает, обидно это или нет. Он лежит на верхней полке в служебном мамином купе, стучат колеса, поезд уносит его все дальше и дальше от Ленинграда. Уже поздно, пассажиры заперлись в своих купе, утихли. Мама проверила отобранные у них билеты, разложила их по кармашкам в специальной матерчатой сумочке, похожей на разрезную азбуку, разнесла по вагону постельное белье, напоила всех горячим чаем и теперь, не раздеваясь, сняв только форменный железнодорожный китель, прикорнула на нижней полке, дремлет. Крепко спать маме нельзя — скоро остановка, Ольга Ивановна возьмет фонарик, выйдет в тамбур, откроет дверь, протрет поручни, спустится на перрон и будет стоять у своего вагона, встречая новых пассажиров или провожая выходящих, а если не окажется ни тех, ни других, ей все равно придется стоять у вагона, как на посту, пока поезду не дадут отправление.
Витька слышит, как мама спрашивает снизу:
— Заснул, что ли?
Он не отвечает, лежит не шелохнется. Пусть мама считает, что он спит без задних ног. Витька чувствует, как она, встав, поправляет свесившееся с его полки одеяло, подтыкает под матрац и опять устраивается внизу, чтобы немножко подремать.
Стучат на стыках рельсов колеса, торопятся, отсчитывают быстрые метры пути, которые складываются в километры и часы этой неожиданной для Витьки, да и для всех, поездки.
Могут сказать, что у него был выбор: ехать или остаться на школьном вечере — быть там в центре внимания и, может, сидеть даже за красным столом президиума, рядом с Толей Плужниковым и его вьетнамскими учениками, на глазах всего зала…
Но — что важней?
Как нужно было поступить, если от Лены Измайловой пришло такое письмо?
Оно лежало около телефона, на самом видном месте: войдешь в квартиру и сразу заметишь. Наверно, Зоя достала из ящика и положила так. Для Витьки.
Вот что писала Лена Измайлова:
«Витя, я не могу сейчас переписываться с тобой. Ты поймешь почему. У нас случилось несчастье с папой, он лежит в госпитале. Писать ничего не хочется. Прости. Лена Измайлова».
Ольга Ивановна сперва и слушать ничего не хотела, махала руками, затыкала уши.
— Чтоб я тебя одного пустила? Никогда в жизни!
— Все равно поеду! — кричал Витька, чуть не плача оттого, что его принимали за младенца. — Как ты не понимаешь? Вечер в школе без меня не сорвется, я там не один, а Лена — одна, у них беда, несчастье! Ты же все равно едешь мимо, на обратном пути заберешь меня! Никуда я не пропаду!
— Больно ты им сейчас нужен, — говорила мама.
— А вот нужен, нужен! — упрямо повторял Витька.
Мама гремела на кухне кастрюлями, разговаривала сама с собой вслух, но не сдавалась.
Исчерпав подручные средства убеждения и добившись лишь того, что мама вообще перестала с ним говорить, а только громко охала и вздыхала, Витька набрал по телефону номер Александры Михайловны и все ей рассказал.
Классная воспитательница помолчала в трубку, потом велела позвать маму.
— Это тебя! — сказал Витька, передавая трубку Ольге Ивановне.
Она говорила по телефону минут пятнадцать и, судя по голосу, постепенно соглашалась. Витька топтался рядом, ловя каждое ее слово, теребил за рукав и ныл:
— Ну, мам… а?.. Ма-ам…
— Да не стой ты над душой! — вдруг крикнула Ольга Ивановна, прикрыв ладонью трубку, и у Витьки екнуло сердце, но не потому, что мама вдруг так рявкнула на него, а потому, что он понял: мама сдалась…
На станции, где нужно было выходить, Ольга Ивановна долго не отпускала Витьку. Так они и стояли у вагона — мама с футляром, из которого торчали свернутые в трубку красный и желтый флажки, и Витька с небольшой дорожной сумкой, в которой почти ничего не было: полотенце, мыло, зубная щетка и пирожки с капустой.
Мама, не переставая, наставляла Витьку, повторяя, что он должен делать и чего не должен, а ему, откровенно говоря, все это было ни к чему, половину маминых напутствий он пропустил мимо ушей. Его сейчас больше всего заботило то, как он доберется до поселка, где живет Лена Измайлова, и какие слова скажет он сам, когда увидит ее.
В кармане у него лежала вьетнамская расческа, сделанная из обломков сбитого самолета. Может, взять и сразу же подарить ее Лене? Без лишних слов? Витька решил это еще дома, в Ленинграде, и теперь думал лишь о том, как лучше, уместнее вручить ее.
Вдруг мама кого-то увидела, закричала обрадованно:
— Маша! Поди-ка сюда!
К ним подошла женщина в форме железнодорожницы, поздоровалась с Ольгой Ивановной, покосилась на Витьку.
— Твой, что ли? — спросила она басом.
— Витька, — сказала мама и подтолкнула его. — Поздоровайся с тетей Машей.
— Здрасьте, — буркнул Витька.
— Растут, черти!
— Не говори, Машенька…
И принялась торопливо объяснять ей, почему и зачем сын оказался здесь, поминутно повторяя:
— Пожалуйста, посмотри тут за ним, а то я прямо с ума сойду, пока не вернусь…
В это время по радио объявили об отправлении поезда. Ольга Ивановна поднялась в тамбур, перекрыла ступеньки железной площадкой, достала желтый флажок и, не сводя влажно заблестевших глаз с Витьки, снова взялась за свое:
— Ты уж, Машенька, последи, чтоб он не опоздал к обратному, я в том же вагоне буду…
Поезд плавно тронулся, Витька помахал маме рукой, она крикнула:
— Деньги смотри не потеряй!
Вагоны катились все быстрей и быстрей, вскоре состав как бы обрубился, открыв безлюдный, пустынный простор станционных путей, и Витька почувствовал себя очень одиноким.
— Пойдем, провожу к автобусу, — сказала тетя Маша. — Это рядом, на вокзальной площади.
Было вокруг непривычно тихо, и снег слепил чистой белизной.
— Значит, к Измайловым путь держишь? — спросила тетя Маша, когда они вышли на площадь перед вокзалом, где стояли автобусы и сновали люди.
— К Лене Измайловой, — кивнул Витька. — У нее с папой что-то случилось, в госпиталь попал.
— Уж не летчик ли Измайлов?
— Да, летчик…
— Жизнью рисковал человек, — сказала тетя Маша. — Про него и в газете нашей было, и по радио передавали. Знаем, знаем, как же…
— А что случилось? — робко спросил Витька.
— Едешь и не знаешь? — басом удивилась она.
Витька пожал плечами.
— Самолет здоровенный. Что-то с мотором вдруг, не скажу что, не моего ума. А летчик, Измайлов этот, не растерялся, сумел все-таки вывести машину подальше, по-над поля. Кое-как посадил, а сам малость покалечился, потому и в госпитале… Вон твой автобус стоит, номер сто седьмой, вон там, видишь?
— Вижу, — сказал Витька.
— Акурат до самого их поселка. Ну, бывай, парень! Обратно сюда приедешь, любого на вокзале спроси, где, мол, найти, тетю Машу по фамилии Прийма. Это я и буду… Топай, топай, не то без тебя уйдет.
До поселка Витька ехал почти час. За окном проплывали покрытые снегом поля, все белым-бело, глазам больно; мельтешили деревья, когда дорога шла через лес; на остановках входили и выходили люди, кондукторша громко объявляла названия остановок и продавала билеты. Проезжали деревни, новостройки, фермы и снова белоснежные поля, замерзшие речки, рощицы. И чем ближе к заветному поселку, где на улице Горького в доме номер четырнадцать жила Лена Измайлова, тем чаще ловил себя Витька на том, что вроде бы сомневается, а стоило ли ехать в такую даль, и как отнесется Лена к его неожиданному появлению, и что он ей сразу скажет. Но автобус нес его вперед, и Витька отметал все эти неуместные сомнения и только всякий раз напрягался, ожидая, что кондукторша вдруг во весь голос объявит: «Следующая — поселок!»
«Нет, — думал Витька, — раз уж решил, значит, решил! И никаких оглядок назад!»
Кондукторша объявила:
— Поселок, конечная остановка!
Витька вышел из автобуса, огляделся по сторонам, спросил кого-то, где тут улица Горького. Оказалось, недалеко.
Витька шел по этой тихой, в сугробах, улице и смотрел на номера домов, стоявших за заборами. Вот номер десять, двенадцать, четырнадцать. Витька почувствовал, как колотится у него сердце, сразу стало жарко…
Через невысокий палисадник из штакетника он увидел Лену Измайлову. Вернее, просто понял, что это она и есть.
Лена колола дрова. Поставит полено на колоду, тюкнет топором, полено звонко разлетается.
Витька несмело подошел поближе.
— Здравствуй, — сказал он, потупившись.
