Кьяра
Я люблю в детских книгах, когда кто-то мучается-мучается, а потом попадает в неведомую страну. За шкаф. В нору. Куда угодно. Туда, где все его любят. И нуждаются в его помощи.
А тут получилось наоборот — кто-то вышел из такой страны в наш мир… Вышел, и… Стало легче дышать.
Это была девочка лет трёх. Сначала я увидела её глаза. Карие, как у Андрюши. Но без слёз. Очень серьёзные.
Потом — крошечный нос и ярко-красные щёки. Она была в футболке и колготках, длинных, спущенных, в рубчик. У нас такие дома хранятся, ещё с моего детского сада. Мама отказывается пустить их на тряпки для пыли, говорит — на память.
Я снова посмотрела ей в глаза. А потом на ладошки. Маленькие пальцы сжимали пластилин.
— Привет, — сказала я чуть хрипло и откашлялась, — Андрюша, это сестра твоя?
— Бабушка, — буркнул Андрей и ушёл на кухню.
Мы остались вдвоём. Мне надо было уходить, но я не могла отвести от девочки глаз. Давно я не видела маленьких детей так близко. На площадке — да, в садике за сеткой — тоже. Они носятся, лупят друг друга, орут.
А эта девочка словно и не принадлежала к всеобщей малышовой ораве. У неё был взрослый взгляд. Серьёзный. А ладошки и сандалии — маленькие.
Она тоже смотрела на меня. Разглядывала мои сапоги, пуховик. Наверное, удивлялась тому, какая я огромная — на голову выше её брата.
Я сняла пуховик, положила его на табуретку и села на корточки. Она подумала, взяла кошелёк со столика и протянула мне:
— На!
Я взяла кошелёк. Тогда она схватила щётку для волос. И тоже протянула мне. Потом взяла пачку сигарет. Но я тут же выхватила пачку у неё из рук. Не знаю, что у них за порядки, но я не могу видеть такую малышку с сигаретами в руках.
Она посмотрела на меня с обидой. Мол, ничего себе гостья! Пришла и игрушки отбирает.
— Дай мне шарф, — попросила я, указав на него.
Она улыбнулась и с радостью протянула мне серый шарфик с вытянутыми петлями. Немного грязный. Андрюшин, наверное.
Потом она взяла ложку для обуви. Но мне не отдала. Видно было, что ей и самой нравится такая штука.
— Дай мне, я покажу кое-что и верну, — попросила я.
Она подумала и отдала мне ложку. Я нацепила её на палец и стала крутить. Девочка заулыбалась. Я вернула ложку, и теперь девочка смотрела на неё с удвоенным восхищением. Ничего себе, какая оказалась штукенция!
Если честно, я и сама удивилась, как эта ложка здорово может крутиться на пальце и не слетать. Может, у них какая-то необычная ложка? Наша бы слетела.
Девочка тоже попыталась покрутить ложку на пальце, но уронила. Нахмурилась, надулась.
— Давай ещё раз покажу, — начала я, но тут из ванной раздался звук фена.
Нижняя губа девочки задрожала и выгнулась. Глаза стали мутными от набежавших слёз. Она вдруг бросилась ко мне, и мне пришлось схватить её на руки и подняться. Она уткнулась мне в шею.
— Стасьно… стасьно… — прошептала она.
— Ну что ты, — пробормотала я, поглаживая её по спине, — совсем не страшно. Это же фен. Мама волосы сушит. Они у неё мокрые.
Она схватила мою руку, прижала её к своей груди. Ладошки у неё оказались горячие-прегорячие. А сердце колотилось как бешеное. Бум-бум-бум-бум-бум.
У меня внутри всё закрутилось. Как будто пустили какую-то бешеную юлу. Я зажмурилась и уткнулась в шею девочки. От неё пахло печеньем. А кожа нежная, как у меня на веках… Нет, ещё нежнее!
Щёлк! Фен выключили. А мы всё стояли. Появилась Андрюшина мама.
— Кьяра! — с весёлым удивлением сказала она. — Ты что себе позволяешь?
— Она испугалась, — тихо сказала я, пытаясь понять, как зовут девочку. Что за странное имя?
Но она уже отстранилась. И с улыбкой смотрела на меня. А потом сунула мне в рот палец. Он оказался солёным.
— Тьфу! — сказала я делано сердито, и она расхохоталась.
— Молодец, — похвалила мама Андрюши, расчёсываясь перед зеркалом, — у тебя есть младшие братья-сёстры?
— К сожалению, нет…
— Вот, Андрюшка! Слышал! К со-жа-ле-ни-ю!
Она улыбнулась и ушла в комнату. Оттуда послышалось пшиканье, запахло духами.
Я спустила девочку на пол. Снова села на корточки. А она вдруг подняла мою кофту и ткнула пальцем в живот.
— Пу!
И снова засмеялась.
— Она у тебя пупок нашла, — сказал Андрюша, выходя из кухни.
Я немного смутилась, потому что Андрюша увидел мой голый живот. Я втянула его, как могла, но он всё равно нависал над поясом джинсов.
— Пу! Пу! — повторила Кьяра, тыкая в мой живот пальчиком.
И опять расхохоталась, показав ровные белые зубы, которых был что снизу, что сверху неполный ряд.
И мне вдруг стало наплевать, видит Андрюша мой живот или нет. Лишь бы она вот так запрокидывала голову и звенел золотыми бубенчиками её смех, от которого внутри становится легко и прозрачно и хочется летать!
— Я помню, что ты мне сказала больше не звонить, — пробубнил Андрюша в трубку.
— Убери трубку от лица, — попросила я, — тебя не слышно.
— Что? Повесить трубку?
— Нет! Убери её от лица! Плохо слышно!
— Я просто хотел сказать спасибо. За зайца и вообще…
— А где Кьяра?
— Спит. Еле укатал. Заколебала.
— Зачем ты так про ребёнка? Она же маленькая!
— Посиди с ней — узнаешь. Я, между прочим, ей и за памперсами хожу, и за пюрешками. Мама деньги оставляет на подзеркальнике. И кровь вожу сдавать. И эти… как их… тефтели… делаю. Паровые, прикинь? Сегодня вон обжёгся нафиг этим паром.
— А мама где?
— Ушла себе итальянца искать.
— В смысле?
— Ну, она хочет замуж за итальянца выйти. Вот и ходит по кафе и клубам ночным. Ищет себе итальянца, чтобы нас увезти отсюда. Она поэтому и Кьяру так назвала. Чтобы будущему мужу понравилось. Это же итальянское имя.
— А папа был не против?
— У нас с ней разные отцы, — отчеканил Андрей.
Я ощутила, как мороз пробежал по коже. И сама удивилась. Вот так вот живёшь-живёшь рядом с одноклассниками и не знаешь, что у них такие странные истории в жизни происходят. Хотя я, наверное, была бы победителем конкурса странных историй. Куда уж страннее того, что случилось с папой.
Я подумала о папе и вдруг неожиданно для себя спросила:
— Можно я буду иногда приходить к вам? Ну, поиграть с ней… Не знаю. Мне она правда понравилась.
— Давай, — обрадовался Андрюшка, — супер! Хоть каждый день! Я же с ней всё время один сижу. Заколебался, честно сказать, горшки выносить. Маме плевать, что у меня дела.
— Испытания? — поддела его я.
— Если ты будешь…
— Ладно. Сам поймёшь, что они дураки.
— Я и так понимаю, — печально сказал Андрю-ха, — но мне, понимаешь, надо быть с кем-то… Я так, один, не могу.
— У тебя же Кьяра есть!
— Прикалываешься? При чём тут Кьяра?!
— Была бы она у меня…
— У тебя есть сестра!
— Ага, старшая.
— Ну и что? Видишь, тебе тоже надо то, чего у тебя нет. Так что не лезь в мои отношения с пацанами. А к Кьярке приходи. Ты ей понравилась.
Я ей понравилась! Кто-то запел у меня внутри, загорланил дурным голосом весёлую песню. Понравиться самому прекрасному человеку на свете! Это же счастье на год вперёд!
Но счастья на год вперёд не вышло. Пришла мама. Не с бледным, а просто с серым лицом. И сказала, что апелляцию отклонили. И что папу перевели в колонию. Увезли. Ночью на поезде.
И теперь у него в жизни будет такое пятно. Его признали виновным. В том, чего он вообще не совершал! И теперь его везут как бы наказывать. За то, в чём он не виноват. И наказание будет долгим… Даже если половина срока. Всё равно — долго.
Я заплакала.
— Костя сказал, в колонии условия лучше, чем тут, — бесцветным голосом сказала мама.
— Гад он, — буркнула я, утирая слёзы, — тут горе, а он умничает. У нас есть апельсины?
— Зачем?
Но я уже встала и подошла к пластиковой этажерке, на которой мы храним фрукты. Пошуршала пакетами. Вытащила лимон, вернулась с ним за стол, начала резать.
— Лиза, перестань!
Но я резала и резала, тоненько, дольку за долькой.
— Перестань, я сказала!
Я тогда схватила горсть этих долек и сунула в рот. Кислота опалила горло, и я зажмурилась. Зажмурилась и заревела.
— Ну, ну, — мама пересела ко мне и стала гладить по плечу.
Когда она притронулась ко мне, я вдруг вспомнила, как засмеялась Кьяра, когда я выплюнула её палец. Это было дико странно — плакать, но слышать смех.
— Знаешь, — сказала мама задумчиво, — а колония недалеко… Можно ездить на машине. И даже оставаться на ночь. Там специальные комнаты. С кроватью и даже с телевизором. Так что, в общем-то, прав Костя. Условия там лучше. И есть какие-то занятия. А то он тут сидит целыми днями, в потолок смотрит. Просто мы-то хотели, чтобы его оправдали… не вышло.
