— А он, — пискляво проговорила я, — сам-то хочет, чтобы на нём сидели?
Алаша хмыкнул и посмотрел на Андрюшу. Я быстро шагнула в сторону, наклонилась, схватила зайца и сунула в карман. Странно, что они не заметили его. Или не догадались, как он дорог Андрею. А то ведь легко могли испортить игрушку на его глазах.
— Он не против, — сказал Алаша, снова поворачиваясь ко мне, — ты не думай, что мы какие-то… хулиганы.
Он сказал это писклявым голосом, явно передразнивая меня.
— Просто он к нам попросился. Как в пионеры. А любой пионер должен пройти испытания. Так что не думай, красавица.
— Я не думаю, — сказала я нормальным голосом и шагнула к подъезду.
Скорее, скорее! Спрятаться за тяжёлой железной дверью! Стрелой в лифт. Потом в квартиру! Запереться. Выдохнуть. Р-раз!
— Погоди-ка, Макарова, — холодно сказал Фокс, — придержи мне дверь.
Я вздрогнула. Но не посмела ослушаться. А он, не глядя на меня и не потушив сигарету, зашёл в подъезд, поднялся по ступенькам, вызвал лифт.
Я поплелась за ним. На меня надвигалось что-то кошмарно-неотвратимое. От внутреннего страха кожа у меня как будто загорелась, а под волосами так просто пекло.
Фокс с сигаретой в зубах зашёл в лифт и вопросительно посмотрел на меня. Я шагнула, стараясь не закашляться. Он нажал на кнопку моего этажа. Откуда он знает?!
Мы ехали, и в кабине становилось всё меньше воздуха, а я дрожала, словно меня било током. Что он сделает?! Ткнёт меня в руку сигаретой и скажет, что это испытание?
Фокс вышел первым и, не глядя на меня, повернул в другое крыло. По пути сунул сигарету в железную баночку из-под кофе на подоконнике. Невидимый, зазвенел ключами и щёлкнул замком.
Я побежала к своей квартире, не смея поверить, что Фокс просто живёт на моём этаже. Когда он переехал? Ведь раньше он жил за речкой!
Ох…
Я ввалилась в квартиру и принялась искать апельсины.
Чтобы разрезать их на тысячи мелких долек. Разрежу, и будет пахнуть апельсинами. Как в то время, когда папа был дома.
Но в ящике валялся только огромный пучок петрушки. Я приподняла этот кудрявый веник, а под ним оказался зеленый лук, который сгнил, и я вляпалась пальцами в зелёную слизь.
Да, это просто супер: вместо апельсинов — гнилая луковая слизь.
— Прости, дружок, — прошептала я петрушке, вытерла пальцы об её кудри, захлопнула дверцу холодильника, прижалась к ней лбом и заплакала.
Вот уж я поревела. Смачно так… Точно пятилетняя. Мама говорила, когда я была маленькой, то плакала, глядя в зеркало. И плакать могла бесконечно, потому что мне саму себя было жалко. Вот и сейчас я смотрела, как расплылось моё и так страшнючее лицо в металлической дверце холодильника, как искривились и без того тонкие губы, и ревела, как целое стадо носорогов. Ревела я, ревело и чудище болотное в дверце холодильника.
Вот что делать с этим, а?
Позвонить, но кому?
Маме? И что сказать? Что я нашла зайца? Горе-то какое. Или что я жутко боюсь Фокса и Алашу?
«Не дружи с этими мальчиками», — скажет мама. Отличный будет совет, в точку просто. Дел-то.
Ирка сначала скажет: «А что, они симпатичные? Нет?» То есть выходит, что будь Фокс главный Кен среди всех Барби, ему что, правда можно из Андрюхи скамейку делать?
А Ирка скажет: «Слушай, ну твой Дроботенко САМ напросился». И вот тут, кстати, будет права. В точку. Этому придурку и правда всего этого ХОЧЕТСЯ.
«Всё?» — спросит Ирка, зевая.
«Нет, — скажу я, — они ещё меня обсуждают. Каждый взгляд, вздох, рисунок. Как будто грызут. Как семечку. И выплёвывают шелуху».
«Забей», — скажет Ирка да защёлкает клавишами.
Я полезла за папиным письмом, которое убрала в свой детский дневник. На его обложке написано: «Не трогай — убью». Толку от надписи мало было, дневник читали и мама, и Ирка, а мама ещё и ошибки на полях красным карандашом отмечала. Зато сейчас в него можно прятать всё что угодно, больше он никого не интересует.
Я открыла дневник, и из него вывалились папины бусы. Взяла их в руку, сжала кулак. Почему-то они были тёплые… Вовремя папа передал мне эти бусы. За них можно схватиться.
Я подумала, что не хуже Андрюши делаю вид, что всё в порядке. Хотя в школе ненавидят и папа в тюрьме. Не особо-то много в этом всём порядка. Зато бусы есть, можно схватиться.
А у него больше нет зайца. Лезть к Фоксу в тусу или не лезть — его личное дело. Сохранять независимую морду, когда на тебе сидит и курит Фокс, — тоже. На здоровье. Мама говорит, свои мозги не вправишь, и тут я с ней согласна. Хотя что касается мамы, то пусть её мозги лучше при ней остаются. У неё ж там столько цифр, свихнуться можно.
Короче, надо зайца вернуть. У каждого должно быть то, за что можно схватиться, даже у таких дураков.
Дверь мне открыла Софи Лорен. То есть загорелая, красивая, чуть похожая на итальянку женщина с огромными глазами и распущенными каштановыми с рыжими прядями волосами. Она была в розовой кофточке с большим вырезом и чёрной юбке. А в руке была зажата цепочка — наверное, пыталась застегнуть, когда я позвонила.
— Извините, — сказала я, — наверное, я ошиблась…
И тут увидела в прихожей Андрея. Он подпирал спиной дверной косяк. И смотрел в пространство, будто не узнавая меня.
— Эй! — сказала я ему, и тогда женщина улыбнулась, отошла в сторону и весело посмотрела на Анд-рюху.
А он так и смотрел перед собой.
— Ты к Андрею? — спросила женщина, переадресовав мне кокетливую улыбку. — Проходи. У нас, правда, беспорядок. Андрей, вытри пюре с пола, чтобы гостья не вляпалась. И я, кажется, просила не давать Кьяре еду в комнату.
Она словно не замечала окаменевшего Андрюху и растерянную меня. Вела себя как ни в чём не бывало.
Я заметила, что загорелые у неё только лицо, шея и руки. Голые ноги были бледными. А ещё у неё вдруг стал торчать живот под кофточкой, как будто, открывая дверь, она втянула его, а пустив меня внутрь — расслабилась.
Это меня немного успокоило — не такая уж она неземная красавица. Однако мама Андрея ничего не заметила. Она вела себя по-прежнему как кинозвезда. Представилась («Татьяна! Как в Онегине! Вы уже проходили?»), что-то спросила про нашу дружбу, сообщила, что уходит в театр, а до театра надо успеть на важную деловую встречу… Тут Андрей наконец оторвался от созерцания веника в углу и посмотрел на Татьяну, но не в лицо, а как-то вкось, на ноги. Татьяна говорила, на каждое слово оглядывая себя в зеркале, словно проверяла: правильное ли у неё выражение лица? И еще она всё время размахивала руками и жестикулировала. Как иностранка.
Нет, понятно, все родители иногда бывают как иностранцы. Некоторые вещи им вообще невозможно объяснить. Иностранцы не понимают «загадочную русскую душу», а родители — нашу.
Но мне кажется, они должны хотя бы попытаться это сделать. Мои бы уже забросали меня идиотскими вопросами: «Почему вы грустные?»; «Что-то случилось в школе?»; «Кто-то вас обидел?» И коронное: «А вы обедали, ребята?» А этой Софи Лорен, похоже, всё до лампочки.
Наконец она замолчала. Подняла волосы, собрала в узел. Потом снова отпустила и вытерла руки о юбку.
«Мокрые волосы», — сообразила я.
— Ладно, детки, секретничайте, — разрешила Татьяна и отправилась в ванную. Оттуда послышался шум воды.
Лицо у Андрюши было такое же отрешённое, как у подъезда, когда он был «живой скамейкой». Только глаза слезились больше обычного.
— Я принесла… — и протянула Андрюше зайца. Он скривился, как от боли. Схватил игрушку и кивнул.
«Вот тебе и благодарность. Ни „спасибо“, ни „пожалуйста“. Только, видимо, „до свидания“».
— Я пошла, — сердито сказала я.
«Сама виновата. Никто не просил ни о чём».
— Извини, что натоптала, — сказала я, чтобы хоть как-то заставить его говорить.
Он снова кивнул.
— Слушай, кто из нас немой, в конце концов? — разозлилась я. — И если тебе так плохо, зачем ты это позволяешь?
— А вот это не твоё дело! — сквозь зубы выговорил он.
— То-о-чно, — протянула я, — пра-а-вильно. Это дело твоих новых друзей.
— Они зато не считают меня придурком, — буркнул Андрей.
— И я не считаю!
— Ага… Видел я, как твоя сестра на меня смотрела…
— При чём тут моя сестра?! Погоди, погоди… Придурком они тебя не считают?! А кем они тебя считают? Царём, может? Ты с ума сошёл? Они тебя не то что придурком — человеком не считают! Скамейкой!
— Это испытание!
— Зачем? Ты в космос летишь? Меня взять не забудь! Андрей, если ты им веришь, то ты просто последний…
— Кто? Ну скажи, скажи…
В его голосе что-то звякнуло, как монетка, упавшая на пол. Он отвернулся и потёр глаза.
Тут дверь в комнату отворилась, и в прихожую вышло чудо.
