мешков пришлось вытаскивать из клетки стальными крючками: зверь злобно рычал, не выпускал мешковину из лап и разрывал её на клочки…
Почти год прожил я на Чукотке. Жилищем служила мне небольшая землянка, которая стояла на берегу речки. До ближайшего селения было километров триста, и я почти всё время был один. Лишь изредка навещали меня чукчи, которые кочевали со стадами оленей по округе.
Морозным утром вышел я однажды проверить капканы: я тогда ловил песцов. В одном из капканов сидела лиса. Она вскочила, когда увидела меня, и стала метаться из стороны в сторону. А когда я подъехал вплотную, зарычала и схватила зубами за лыжу.
Я осмотрел лису: кость на лапе была цела. Вместе с капканом посадил я зверя в мешок, взвалил на плечи и отправился к землянке.
Там я снял капкан, смазал лисе помятую лапу йодом, и моя новая жилица юркнула в тёмный угол под кроватью.
Она сидела и лежала три дня и ничего не ела. Давал я ей белых куропаток, рыбу, зайчатину, но она к ним не притрагивалась.
Потом немного смирилась со своим положением и стала есть всё, что я ей ни подбрасывал. Кормить её было нетрудно: лиса неприхотлива в еде, она ест зайцев, птиц, рыбу, мышей, ягоды. Поэтому-то и встречается она в Сибири почти повсеместно.
Зимним вечером я лежал на кровати и читал книгу. Моя пленница вышла из своего угла, медленно обошла всю комнату, осматриваясь по сторонам и принюхиваясь.
Я не двигался, почти не дышал. Но стоило мне шевельнуться, и лиса снова скрылась под кроватью.
Недели через три она уже свободно разгуливала по землянке, даже ласкалась, когда я подавал ей еду, и позволяла себя гладить. Мне удалось привязать ей на шею красный бантик.
Чукчи, которые заезжали ко мне по пути обогреться и попить чайку, смотрели на лису и восхищались:
— Ай, какой хороший рыжий зверь!
Прошло месяца два. Я решил проверить, что станет делать лиса, если отпереть хотя бы одну дверь — в маленькую прихожую.
Я приоткрыл дверь и притаился на кровати. Лиса высунула нос и вдруг стремительно бросилась из комнатки. Я подошёл к ней. Она стояла перед закрытой наружной дверью и с укоризной глядела на меня.
Уже перед весной, когда скоро должно было показаться солнце, после долгой полярной ночи, я однажды плохо прикрыл за собой дверь, и лиса убежала.
Я тосковал по ней: одному жить всегда тяжело, особенно в тундре. А я был так далеко от людей! Да и ручных зверей у меня не было.
Наконец выглянуло солнце, стало как-то радостнее на душе, и однажды утром я пошёл глядеть капканы, напевая песню. Шёл, пел… и вдруг умолк — в капкане сидела моя лиса с красным бантом на шее!
Я обрадовался этой встрече, но лиса не хотела признавать во мне хозяина, рычала и всё пыталась вырваться из железных тисков.
Нога у неё была перебита, и я наложил ей в землянке лубок.
Всё было знакомо моей пленнице в комнатке, но под кровать она не забилась, а улеглась у самой двери.
Один раз мне даже показалось, что она умерла. Я наклонился над ней, но она просто не шевелилась, а ноги у неё были крайне напряжены. Зверь хитрил: он рассчитывал выпрыгнуть за дверь, как только я её распахну.
Вскоре у моего Красного Бантика родились четыре лисёнка. Теперь лиса успокоилась и не порывалась уйти на волю. Я сам каждый день выпускал её погулять, но она скоро возвращалась и приносила детям то мышонка, то лемминга.
Так мы прожили до июля. А потом я отправился в Анадырь и сел на пароход, который отходил во Владивосток.
Красный Бантик и её дети благополучно доехали со мной. И всё это лисье семейство с Чукотки скоро поселилось в зверинце…
Недавно встретил я в городе Саянске старого своего друга Жукова.
Много переловили мы с ним всяких зверей, потом занялись другими делами, дороги наши разошлись, и лет пять мы не встречались.
И до чего же приятно увидеть вдруг близкого человека, услышать его голос, пожать ему руку, вволю с ним наговориться!
У каждого из нас за плечами большая жизнь, есть что вспомнить. И проговорили мы с Жуковым за горячим самоваром до поздней ночи.
Он не мог жить без привычной тайги и работал лесником, далеко от Саянска. И утром предложил мне:
— Поедем, друг, ко мне в сторожку. Тряхнём стариной, с ружьишком походим. Хочешь?
— Конечно, хочу!
И мы отправились верхом в глухую тайгу, к маленькой избушке лесника, до которой добираться нужно было дня три.
Приехали под вечер. Жуков вошёл в сени и всплеснул руками:
— Вот злодеи! Поросёнка загрызли, подкоп сделали. Только кишки да нога валяются!
— Кто ж тут орудовал? — спросил я, слезая с коня.
— Да волки! Вот проклятущие!
Прошли мы от дома по следам шагов триста, нашли объеденную голову поросёнка.
— И, скажи ты, словно выслеживают меня звери! Чуть отлучусь, непременно шкоду сделают. В прошлом году лиса двух кур утащила, теперь вот волки поросёнка задрали.
— Горюй не горюй, а поросёнка не воскресишь. Давай-ка вспомним, как волков брали. Надо же двум старым звероловам рассчитаться с ними по заслугам! Капканы есть?
— Заржавели без дела, грош им цена. Только и годятся на свалку!
— Может, крючки есть? Ты ведь старый рыбак.
— Крючки есть. Да на что они тебе?
— Ты говорил: тряхнём стариной! Вот я и хочу тебе напомнить, как надо волков ловить.
Пока Жуков кормил кур, самовар ставил, я привязал к крючкам по куску проволоки, словно щук собирался ловить, нанизал на каждый крючок по куску мяса. Все куски проволоки прикрепил к канату.
Мы отнесли эту снасть на то место, где нашли голову поросёнка, привязали канат за пенёк. А чтобы вернее приманить волков сюда, опалили три козьи шкуры и обжарили на костре козью голову.
— Приманка аппетитная, — сказал Жуков. — Только придут ли волки на это место? Уж больно они осторожные, черти!
— Как говорится, утро вечера мудренее! — сказал я. — Пойдём-ка с дороги чайком побалуемся.
Мы ужинали и пили чай в сумерках. И вдруг где-то вдали послышался вой волков.
— Собираются на пирушку, — прислушиваясь, сказал Жуков. — Ну, поглядим, поглядим, Алексеич, чего стоит твоя выдумка! А помнишь…
И начался у нас долгий вечер воспоминаний. Спать не пришлось: незаметно просидели всю летнюю ночь до рассвета.
Жуков глянул в окно, убрал посуду со стола, и мы пошли проверить
