с ними, понимаешь? Я ничем не хуже этой Агаты!
— Я понимаю, — ответил Борис. А потом спросил: — Ты жалеешь? Ну, что тогда не прошёл, не попал к ним?
Я секунду подумал и помотал головой:
— Нет, конечно. Раньше жалел, да — а теперь уже нет. Ведь если бы я тогда прошёл — я был бы как они, смотрел на всех сверху вниз, как на кучу мусора. Нет, я лучше с нашими, тридцать девятыми, я — нормальный!
— Ладно, я понял, не кричи, — ответил Борис. И неожиданно добавил: — Хочешь, зайдём ко мне прямо сейчас? У меня интересно вообще-то!
И я подумал — ведь это не предательство? Если я скажу потом Олегу и Тане, что вот — был у Бориса, хотя он и общается с Агатой. Ведь он ни в чём не виноват! И я тоже.
И мы пошли.
Все наши жили в многоэтажках; только некоторые гимназические — в новых коттеджах. Район коттеджей начинался сразу за ручьём, если пойти направо. А налево после мостика был оставшийся с прошлых времён частный сектор. Я часто проходил мимо и думал, что в этих старых домиках живут одни бабушки — разводят кур, у кого-то, может, и корова есть. Судя по запаху — точно!
Но Борис повёл меня именно туда. Мы свернули в незнакомый мне переулок, и внезапно он открыл решётчатую калитку. Оказывается, у нас в городе бывают нормальные деревянные дома — не совсем развалюхи, но и не коттеджи за безумные миллионы.
Калитка вела в маленький сад — малина, смородина, шиповник; две яблони, на них краснеют поздние яблоки.
Борис поднялся на крыльцо, открыл дверь, бросил рюкзак:
— Ма, я дома! — и тут же потащил меня обратно на улицу. — Пойдём лучше к деду — мама пока работает, а у него всё равно интереснее.
Рядом с домом стоял маленький вытянутый сарайчик, я ещё удивился — чего у них, дед в этом сарайчике отдельно живёт, что ли?
Но как только открылась дверь — понял.
По стенам аккуратно висели инструменты: отвёртки, рубанки, пилы и другие: не все их названия я знал. И, казалось, каждый инструмент тут был на своём месте. Красиво. А посередине комнаты стоял длинный верстак.
В общем, это было совсем непохоже на сарай, набитый старым хламом.
Это была мастерская — очень какая-то упорядоченная. Даже окна чистые.
А за верстаком стоял человек; слишком молодой, чтобы быть дедом Бориса. Длинные волосы завязаны в хвост, рукава закатаны. Он обернулся и увидел меня. И поднял брови совершенно Бориным движением.
— Привет, дед; а это мой друг Камиль, — сказал Борис, и этот молодой дед протянул мне руку.
«Мой друг», — машинально повторил я про себя и обрадовался.
Конечно, Борин дед был старше, чем показался сначала, — это просто на свету так золотились его волосы. А когда он ушёл в тень, я заметил седину. Но всё равно — очень молодой для деда.
Звали его Михаил Борисович. И он так спокойно стал мне всё показывать: как он строгает доску рубанком и проверяет потом линейкой — ровно или нет.
— Хочешь попробовать?
Он ещё спрашивает!
— Только смотри: пальцев десять, глаза два. Понял?
Я кивнул, хотя и не очень понял. И тут Михаил Борисыч дал мне его в руки, рубанок. Он оказался неожиданно тяжёлый, с гладкой ручкой.
И я понял, что именно я хочу на день рождения. И даже представил, какое будет лицо у мамы с папой, когда об этом скажу.
— Вещь? — спросил дед.
— Угу, — кивнул я. И он мне сразу разрешил построгать какую-то доску — просто попробовать. И у меня получилась стружка — прямо сразу! Я понюхал её — нет, ничем не пахнет — и сунул в карман.
— Я всё думаю, — сказал вдруг он, — что никакой не голубь должен быть символом мира, а рубанок. У него нож спрятан. Было — оружие, а стал инструмент. Дерево резать можно, а вред человеку… Хотя вред человеку чем угодно можно нанести, конечно. Борька, а покажи Камилю свою работу!
И Борис достал деревянный ящик, который он делал сам, ещё с лета. Казалось бы — ничего такого, но так здорово соединялись эти стенки, и такая у них была гладкая поверхность — хотелось обязательно потрогать.
И я вдруг так позавидовал ему, как, кажется, ещё никому в жизни. Как бы мне тоже хотелось — все эти инструменты и делать что-то такое, настоящее!
— Круто, — только и смог сказать вслух.
— Нравится? Хочешь, приходи — научу, — сказал Михаил Борисыч.
Я покачал головой. Ну как я так просто приду. Буду мешать… понятно же.
В общем, он работал дальше и так спокойно нам объяснял, что он и как делает. И было видно, что мы ему не мешаем. А вот папа с мамой всегда гоняют меня, когда я спрашиваю, — потом покажу, говорят они, мне сейчас некогда!
А с Михаилом Борисычем казалось, что не так-то это и трудно — рассказывать и делать одновременно.
Потом позвонила Борина мама и позвала нас обедать. Так смешно! Обедать — по телефону!
На выходе из мастерской я чуть задержался — не хотелось уходить. И заметил у двери большую тяжёлую доску тёмного дерева, через неё шла чёрная кривая трещина.
Я погладил её пальцем.
— Вот это и будет моя работа, — объяснил Михаил Борисыч.
Я не сразу понял, но он объяснил: это старая столешница, разошлась прямо посередине — нужен ремонт.
* * *
После этого я всю неделю думал, как бы ещё зайти к ним в гости. Может, и правда его дед чему-то меня научит? И я совсем уже
