собрался напроситься — но Борис вторую перемену что-то обсуждал с Амиром, и я держался подальше. Интересно даже — что у них с Амиром может быть общего? У Бориса даже айфона нет. Однако же — тусят вместе, и даже не спросишь, о чём они говорят.
В столовой мы с Таней и Олегом пошли на подоконник, потому что наш стол заняла гимназия. И Борис с ними — он ещё кивнул мне, вроде как — садись рядом!
Ещё чего. Нам и на подоконнике нормально.
— Между прочим, — сказал мне Олег вполголоса, косясь на гимназический стол, — я тут твоего Борю видел с Агатой, они шли за ручку!
Мне сразу захотелось ответить, что никакой он не мой, я даже рот открыл для этого. И тут же закрыл. Потому что сам Борис никогда ни про кого не говорит плохо. И я не буду.
— Может, тебе показалось, — ответил я Олегу. Потому что это странно, конечно, — Агата выше на голову, и в прошлом году у неё был парень-девятиклассник. Зачем ей Борис?
— Не показалось, — встряла Таня, — я тоже видела. Ты бы вообще просветил его немножко про Агату. Какая она.
Ну да. Мне, конечно, было что рассказать про Агату. Какими словами она Олега обзывала, например; и что в чате про нас писала — пока у нас ещё был общий классный чат. Но зачем?
— Сам разберётся, — ответил я. — А если завидуете, так и ходите тоже за руку, кто вам мешает!
Я сказал это просто так, ничего не имея в виду. Но Олег вдруг подавился компотом и закашлялся. И я понял, что неожиданно попал в какую-то больную точку. Таня засуетилась, побежала за салфетками, как-то по-дурацки всё вышло.
Борис к тому времени уже ушёл, а Амир с Агатой смотрели на наш подоконник из-за своего стола и ржали, конечно. Чего вот мы им сделали? … Мы же не виноваты, что нас перевели к ним в эту школу!
* * *
Но что оказалось действительно хорошо — так это что с Борисом можно было везде ходить. Раньше, из прошлой школы, мы иногда ходили вместе с Таней — но сейчас у неё то тренировка, то английский, то олимпиадная математика. Олег же — вечный фанат футбола, он в любое свободное время бежит на площадку. Поэтому весь прошлый год я болтался по улицам один. А тут — Борис, и он тоже после школы не особенно торопится домой. Так что мы ходили, смотрели на всё вокруг — и с ним я будто замечал больше. Он научил меня видеть, какое дерево первым начало желтеть, а потом — терять листья; запоминать имена собак, которых мы встречали больше одного раза. И ещё людей.
— Помнишь, мы этого парня видели возле магазина? Он ещё нёс гуся.
— Кого?
— Ну гуся, белого, игрушечного.
— А, точно. А это разве он был?
— Ну конечно.
— Как ты помнишь!
— Ну как! У него такое лицо запоминающееся.
Он правда всё время замечал людей, но не как моя мама, которая говорила «как можно так подворачивать джинсы, ноги все синие» или «что за ужасное сочетание цветов». Борису, наоборот, все нравились: что у девушки на пальто вышит целый город, что у огромного мужчины такая маленькая собачка; а уж дурацкие шапки просто приводили его в восторг.
Он научил меня фотографировать объявления о пропавших животных: вдруг встретишь — и тогда сразу будешь знать, куда позвонить.
Я-то знал, что не встречу. Я вообще мало замечаю вокруг себя, я просто хожу — в своих мыслях. Он меня словно выдёргивал оттуда, и это не мешало мне, а наоборот. Я даже и сам немного научился:
— Смотри, Борис, — вон человек будто из прошлого века!
И правда — из «Пятёрочки» вышел такой человек: очки в роговой оправе, пальто, кепка… и портфель. Прямо сейчас из машины времени.
— Точно, — обрадовался Борис, — похож на физика из советского НИИ.
— НИИ?
— Научно-исследовательский институт, — объяснил Борис. — У меня в таком дед работал раньше.
— В смысле? Вот этот дед, который столяр?
— Да он не столяр! Он физик. Конечно, сейчас давно уже не работает в институте, только немного преподаёт. А столярка ему так, для душевного спокойствия.
— Он вроде и так у тебя очень спокойный? — удивился я.
— Ха. Ты бы видел, какой он из зума вылетает! А со столяркой так нельзя — острые инструменты. Как он говорит — пальцев десять, глаза два. Должно так и остаться на выходе из мастерской.
…Я вспомнил, как вчера разозлился и швырнул карандаш об стену. Ну да — с заточенной стамеской так, пожалуй, не пройдёт.
— Смотри, он исчез.
— Кто?
— Физик! Ушёл, наверное, в свой портал. Потому что мы его рассекретили!
Я оглянулся — точно, ни человека, ни портфеля. Непонятно — куда он успел свернуть за эти несколько секунд.
— Знаешь, — сказал я Борису, — мне сначала казалось, что ты тоже немного такой, оттуда. И к имени твоему не сразу привык — оно как будто из старой книги.
— Ну да, — засмеялся он, — меня же назвали в честь прадеда. Он тоже был Борис Хейфец. Правда, я его видел только на фотографии; и я, кстати, на него совершенно не похож. Он умер в Америке.
— Где?!
— В Кливленде. Да это ничего такого, это обычно. Просто одно время наши уехали туда, всей семьёй. Папа ещё маленький был. В школу ходил американскую. А потом вернулись — ну а прадед, который Борис, уже там остался. У меня там много родственников, и ещё сёстры двоюродные.
— Ничего себе! А ты там был?
— Давно уже, мало что помню. Одна там такая
