Но доклад и у Бориса не получился: ему хотелось спорить, нападать, разоблачать и доказывать. Пришлось делать над собою усилие, чтобы спокойно и сдержанно обрисовать обстановку, рассказать о Сухоручко, сослаться на Макаренко и его «ампутацию» и только коротко коснуться позиции Рубина.
— Ты в своем заявлении говоришь: наше решение о бойкоте неправильно! Но ты как посторонний говоришь, вообще! — Борис, насупив брови, смотрел на Рубина. — А разве можно говорить вообще? Что такое: правильно — неправильно?.. Ты, значит, просто не пережил того, что пережил весь класс, или… Я уж не знаю, чем еще можно это объяснить? Ведь у нас такое положение было, а ты… Ты же видел, что ребята вынуждены были принять это решение, не могли не принять!
— Вынужденная ошибка — все равно ошибка! — заметил Кожин.
— А почему — ошибка? — возразил Дробышев. — Мы еще не разобрались в вопросе.
За это свое желание разобраться в вопросе Дробышев жестоко поплатился: выступивший после Бориса Рубин назвал его и тугодумом и скептиком и выражал удивление, что член комитета комсомола только собирается разбираться в деле, в котором и разбираться нечего.
Кожин постучал карандашом по чернильнице и сказал:
— Ты говори по существу!
— А я и говорю по существу — нисколько не смутился Рубин. — Здесь не в чем сомневаться, все ясно с первого взгляда. Как бы Костров ни рисовал здесь безвыходность положения, факт остается фактом: класс поддался минутному порыву…
—…возмущения, — подсказал Витя Уваров, но Рубин быстро отпарировал:
— Потом выйдешь и будешь говорить, а сейчас помолчи!
— Ого! — раздался чей-то голос от двери.
— Класс поддался минутному увлечению и принял решение не только неправильное, но и опасное, — продолжал Рубин. — Мы имеем дело с живым человеком, очень неустойчивым, очень шатким, и вдруг ему говорят: «Мы не считаем тебя членом коллектива».
— Так и было сказано? — спросил директор.
— Так и было сказано! А что это значит? Вы знаете, до чего это может довести человека?
Игорь толкнул Бориса локтем и показал глазами на Рубина. Ободренный вопросом директора, тот стоял в позе народного трибуна, предчувствуя уже свою победу. По-видимому, воинственность Рубина заметили не только Игорь и Борис, — с другого конца стола на Рубина смотрели насмешливые глаза Прянишникова.
— А это глядя потому, какой человек! — заметил Прянишников. — Если человек дорожит коллективом, его такое решение как раз может на ноги поставить!
Страсти разгорались. Один за другим выступали ребята и «за» и «против», говорили о бойкоте, о Сухоручко, о классном коллективе.
— Значит, коллектив слаб, значит, коллектив не справился со своей задачей, если такого ученика дотянули до десятого класса и потом решили плюнуть на него! — говорили одни.
— Почему — плюнуть? — возражали на это другие. — Разве бойкот означает, что класс отвернулся от своего товарища? Если бы на него внимания не обращали: что хочешь, то и делай, нам все равно, — вот это значит плюнуть на человека! А если коллектив решил встряхнуть его, заставить подумать о своем поведении, — значит это коллектив серьезный и не равнодушный! И если он так решил — значит, правильно! Потому что ошибаться может один, другой, третий, а коллектив — сильная штука, коллектив ошибаться не может!
— Как же так, коллектив не может ошибаться? — возражали третьи. — Бывает, что меньшинство право, а коллектив ошибается. Дело не в массовости, а в правильности линии. Если Сухоручко исправим, если бойкот на него действует, значит его следовало объявлять. Если же на Сухоручко ничто не подействует и он так и останется, каким был, — тогда, может, нечего было и связываться.
Ребята спорили, возражали друг другу, часто даже не спрашивая слова. И секретарь комитета встал, стараясь навести порядок.
— Подождите, подождите!.. Ребята! Давайте по очереди!..
— А мне кажется, вопрос вообще нужно разграничить, — вмешалась Зинаида Михайловна. — В нем много как бы отдельных вопросов: о бойкоте и о принципиальном отношении к нему, о Сухоручко, о решении классного собрания, о роли комсомола в этом решении, о Рубине. Во всем этом нужно разобраться отдельно.
— Зинаида Михайловна права, — сказал директор. — Вопрос действительно сложный, и, чтобы упростить его, я прямо выскажу свое мнение о бойкоте. Что значит бойкот? Это отлучение от коллектива. А какое же это воспитание — отлучение от коллектива? Мы в коллективе должны воспитывать людей, коллективом воспитывать! Так что в этом вопросе десятым классом «В» была допущена явная ошибка. И как бы Костров ни объяснял дело обстановкой, нужно прямо сказать: допущена ошибка! И в первую очередь ошибка допущена им. Он комсомольский руководитель класса, и как руководитель он в данном случае оказался не на высоте. В чем заключается искусство руководства? Вы знаете эти черты общественного деятеля ленинского типа: чтобы он был на высоте своих задач, чтобы он в своей работе не спускался до уровня политического обывателя, чтобы он был свободен от паники, от всякого подобия паники, чтобы он был мудр и нетороплив при решении сложных вопросов, где нужна всесторонняя ориентация и всесторонний учет всех плюсов и минусов. И я бы упрекнул Кострова в том, что в очень сложный — не отрицаю этого! — в очень сложный момент жизни класса он не в полной мере оказался на высоте своих задач и, выиграв одно сражение в споре с девочками, проиграл другое. Согласен, Боря?
— С этим согласен. А вообще…
— А ты сам же говорил против «вообще»! — улыбнулся директор. — Кстати сказать, ты очень правильно говорил: истина конкретна, и то, что правильно в одной обстановке, может оказаться совершенно неправильным в другой. Но обстановка-то в данном случае создана чем? Тем, что ты как руководитель или вы, бюро, как руководители класса не проявили необходимой трезвости, выдержки и хладнокровия, которые от вас требовались в этой ситуации, и класс пошел по пути стихийных решений. Правильно это?
— Правильно! — вынужден был опять согласиться Борис.
В том же духе высказался и представитель райкома комсомола, заведующий отделом школьной молодежи. Высокий, стройный («физкультурник», — подумал Борис), с тонкими чертами лица, он все время что-то записывал у себя в блокноте и потом, выступая, иногда заглядывал в него.
— Я хочу сказать еще об одном сильном на вид аргументе Кострова — о Макаренко. Ампутация!.. Но ампутация и бойкот — это все-таки вещи разные. Ампутация, к тому же, производилась Макаренко во имя спасения коллектива, зачатков коллектива от стихии. А у вас?.. Разве у вас такой коллектив, что его нужно спасать? Мне кажется, что Костров соединил здесь разные понятия…
— И механически перенес их из одной обстановки в другую, — добавила Зинаида Михайловна.
— Вот здесь кто-то говорил, — продолжал представитель райкома, — что бойкот на Сухоручко подействовал, он несколько притих. Все, как здесь говорили, проверяется практикой. Но практика тоже разная бывает. Можно и по физиономии набить. Действует это? Иногда действует. Но… Давайте уж лучше будем действовать по-советски, по-комсомольски. Да и где вы видели бойкот? Где слышали?.. В партии он не применяется. А мы по партии должны равняться! Где еще?.. Да нигде не применяется! Нет, это, конечно, ошибка! В чем она заключается? Вопрос не был предварительно подготовлен и продуман. Это — раз! Второе: неправильно велось собрание, а потому и на собрании вопрос этот не был достаточно серьезно и всесторонне обсужден. Все это я считаю нужным указать бюро десятого «В» класса и его секретарю Кострову.
Рубин торжествовал. Он старался придать себе скромный и достойный вид, но во взглядах, которые он исподлобья бросал на Бориса, сквозило откровенное злорадство: «Ну что? Взяли?»
Но в самый разгар его торжества, когда представителем райкома были сформулированы уже пункты решения, поднялся Игорь.
— А я не согласен, — сказал он. — Костров виноват в том, Костров виноват в этом… А Рубин?..
Стоя в своей неизменной позе, опершись левой рукой о бедро, он посмотрел на директора, Кожина, представителя райкома, точно хотел сказать, что, при всем его уважении к ним, у него есть своя голова на плечах и свое мнение.
— Я не знаю… — начал он. — Может быть, методически это и неправильно, а для нас правильно, и никакой ошибки здесь не было. Я так считаю!
— Потому и считаешь, что ты же и совершил ошибку! — крикнул Рубин.
— Потом выступишь еще раз и скажешь, а сейчас помолчи! — под общий смех ответил Игорь и продолжал: — Какая может быть ошибка? Здесь слово неправильное: «бойкот!» — может быть, не подходит оно, а ошибки никакой нет. Мы не отлучить, мы заставить Сухоручко хотели. А как это сделать, когда он никого, кроме себя, признавать не хочет? Сухоручко — эгоист. «Я» — и больше ничего! Борис правильно называл его: человек-единица! Единица — это ничто! А у нас он возомнил себя силой! Почему? Мы допустили до этого! Мы поздно ему бойкот объявили — вот в чем наша ошибка! Раньше нужно было! И мы правильно сделали: пусть почувствует! Мощь коллектива! Гнев коллектива! Пусть поймет, что человек без коллектива — маленькая щепка в море!
