— Да-а! Серьезное испытание выпало вам, Боря! — все еще продолжая улыбаться, проговорила она. — Ну, ничего! Выдержал?
— Алексею Дмитриевичу спасибо! — ответил Борис. — И ребята молодцы! Ребята у нас хорошие, Полина Антоновна! Даже… Сухоручко!.. И у него в конце концов совесть проснулась: встал на классном собрании и повинился. И всё! И бойкот сняли, и ребята к нему после этого даже предупредительней стали, внимательней. И Феликс… Вот мы говорим: «Фёклис, Фёклис!» А в решительную минуту он тоже нашел в себе силы выступить принципиально, без оглядок.
— Да ведь это вы его заставили? — заметила Полина Антоновна.
— Почему я?.. Он сам! Жизнь заставила!
— А как Рубин?
— Не знаю! — уклончиво ответил Борис.
— А именно?
— О Рубине я теперь не знаю, что и думать, Полина Антоновна.
Однако тон, которым были сказаны эти слова, означал совершенно другое: «Теперь с ним не то что дружить, я бы с ним на одной парте сидеть не стал».
Что произошло без нее с Рубиным, Полина Антоновна в общих чертах знала. Тем более ее интересовали теперь подробности, а главное — отношение к Рубину. Откровенно говоря, ей не хотелось бы сейчас, на исходе десятого класса, создавать какие-то конфликты, новые очаги вражды и борьбы. Может быть, этого не хотелось и Борису, но за его уклончивыми ответами она чувствовала явную и довольно острую неприязнь.
Во всем этом нужно было разобраться, как и во множестве прочих дел, больших и маленьких, накопившихся за время болезни и неизменно, ежедневно нарождающихся в никогда не стоящей на одном месте жизни.
Нужно было заново разобраться и в делах Вали Баталина — узнать, что изменилось у него за это время, улучшилось или ухудшилось. «Сгладилось, да не уладилось», — сдержанно ответил ей Валя.
Поговорить нужно было и с Витей Уваровым. На него Борис тоже жаловался: совсем забросил общественную работу, отошел от класса и, кроме уроков, ничего не хочет знать.
— Жмет на медаль! — по-своему объяснил это Борис. — Чтобы летом в вуз не готовиться.
Это последнее и безобидное на вид добавление тоже насторожило Полину Антоновну. Об этом, кстати, завязался интересный разговор и в учительской. Заговорили о вероятных кандидатах на медали. Называли Рубина, Игоря Воронова, Бориса Кострова, Витю Уварова. И тогда Зинаида Михайловна сказала:
— Уваров?.. Да, он кончит с медалью… может быть, с золотой! Но… он ничего не создаст.
— Почему? — возразил Николай Павлович, учитель химии. — Он такой исполнительный, методичный, точный. Я не знаю, если взять сумму всех его человеческих качеств…
— А характер, кстати, — это не сумма качеств личности, а ее рельеф, стержневые черты, — заметил Владимир Семенович.
— Что же, по-вашему, он сам для себя? Как Рубин? — спросил Николай Павлович.
— Зачем как Рубин? Рубин — другое дело! — ответила ему Зинаида Михайловна. — Рубин и медаль получит и диплом получит, он, вероятно, и диссертацию защитит, а делать все это он будет для себя. И для общества, конечно, а в корне — для себя. Себя он никогда и никому не отдаст, никакому делу не отдаст.
— Да, но упорство у него нечеловеческое, — заметил Сергей Ильич. — Нужно просидеть над чем-нибудь два часа — он просидит два часа, нужно просидеть пять часов — просидит пять, потому что решил: «Я должен кончить с медалью!» И он кончит с медалью.
— А вот таким, как он, я бы медалей принципиально не стала давать! — продолжала Зинаида Михайловна. — Я бы в аттестате ему такие отметки выставила: учеба — пять, общественная работа — четыре, личные качества — два. Рубин — жертва своей гордыни. А Уваров… О нем ничего плохого не скажешь, но он какой-то… Без красок он!
— Светит, а не греет! — подсказал Владимир Семенович.
— Знаете… Трудно решать судьбу человека! — вздохнул Николай Павлович. — Может быть, из его методичности как раз и вырастет какое-нибудь открытие.
— Может быть!.. Конечно, все может быть! — неохотно соглашалась с ним Зинаида Михайловна. — Но это человек без фантазии, без страсти. Я не знаю… Методичность, конечно, хорошее качество. Оно может принести пользу, может привести в конце концов и к открытию. Бывает и так! Но это не будет озарением. Вот Баталин!
— Ну, Баталин! — поддержал ее Сергей Ильич. — Баталин — это поэт!
— Или взять Воронова! — продолжала Зинаида Михайловна. — Это прямой и беспощадный ум.
— Но справедливый! — заметила с интересом прислушивавшаяся к разговору Полина Антоновна.
— Да, справедливый! — согласилась Зинаида Михайловна. — Если такой на руководящую работу пойдет, это неподкупный человек будет! Или Костров!.. Организатор, общественный человек! Его стихия, по-моему, — массы народа, деятельность. Он — не сам по себе и не сам для себя. А Уваров… О нем сказать нечего!
Полина Антоновна была согласна с Зинаидой Михайловной и Сергеем Ильичом. Валя Баталин, конечно, поэт! Он работает быстро, легко, вдохновенно. Он может сделать и ошибку, но в его работе всегда есть изюминка. Витя Уваров — работяга. Он не скажет на скорую руку, он все доведет до конца, но нет азарта в его работе, нет широких интересов. Куда он собирается идти после школы — Полина Антоновна до сих пор не знает. Да знает ли и он сам? Действительно человек без красок! И то, что он теперь, как говорит Борис, отошел от класса и весь погрузился в заботы о медали, которая освободит ему лето, огорчало. Нужно и с ним поговорить!
Поговорить нужно и с Васей Трошкиным. Едва ли не на другой день после того, как Полина Антоновна приступила к работе, к ней пришла Надежда Ивановна, мать Васи. Ее черные глаза, как всегда, горели возбуждением, хотя она и старалась говорить как можно спокойнее.
— Прежде всего, спасибо вам, Полина Антоновна, за ваши советы! — начала она. — Я потом продумала все и содрогнулась: до чего я довела своего сына! Одна история с цветком чего стоит… Я помню, я на него раскричалась как-то раз, а он мне говорит: «Ты на меня, мам, не кричи. Когда ты кричишь, у меня что-то такое делается внутри — хочу сделать и не могу, совсем соображать перестаю. Так что ты, если можно, как-нибудь сдерживайся!» Теперь у нас лучше!.. Пришла я вчера с работы, Василек мой вскипятил чайник, напились мы с ним чаю, а он говорит: «Давай, мам, посидим с тобой на диванчике!» И так мы хорошо с ним посидели, поговорили!.. Все это так! Одно только я не понимаю, Полина Антоновна. Ну, мир, мир… И на диванчике посидеть… Все это хорошо! Ну, а о недостатках-то я с ним все-таки должна говорить?
— А как же? — удивилась Полина Антоновна. — Мир ради мира?.. Нет! Я не об этом с вами говорила!
— Ну, вот-вот! — с облегчением сказала Надежда Ивановна. — Вот и я так думаю и ему говорю. Стараюсь уж как-нибудь полегче, «на диванчике»… Ну, а с другой стороны, как же я ему не скажу?.. У него, например, совсем нет воли.
— Да! С волей у него плоховато! — согласилась Полина Антоновна. — Он очень разбросан. Хочет что-то сделать, но не умеет поставить себя в рамки, спланировать время!
— А он это и сам видит! — сокрушенно проговорила Надежда Ивановна. — Он и меня спрашивает: «Мам! Как, будучи безвольным, выработать волю?» А что я ему скажу?.. Я и сама не знаю! Составили мы с ним расписание, режим дня… С точностью до пяти минут составили: Ну, что?.. Два дня повыполнял и сбился. Вот и во всем так! Самолюбие у него жуткое! Не любит, чтобы я над ним погонялкой стояла, а без погонялки не может… На неделю сахару лишил себя после этого. А только это ж тоже ребячество. И что мне делать — ума не приложу!
Пришлось ей опять объяснить, что «погонялкой» быть не нужно, а надо постепенно, не навязываясь, завоевывать его дружбу и доверие.
А тем временем обострилось положение с Левой Рубиным.
Как только Федор Петрович стал председателем родительского комитета, это очень быстро учел Сергей Ильич, учитель физики. С помощью Федора Петровича он многое достал для оборудования своей мастерской. Маленькая комнатка при физическом кабинете постепенно становилась для нее недостаточной, и с нового учебного года директор выделил под мастерскую новое помещение. Но тогда сразу стало видно: то, что было «много» для маленькой комнатушки, оказалось совершенно недостаточным для большой классной комнаты, в которой теперь помещалась мастерская. Сергей Ильич стал мечтать о станках.
Натолкнул его на эту мысль Игорь Воронов. С самого начала года он стал активным и старательным посетителем мастерской, принимал участие и в самой ее организации — развешивал плакаты, наглядные пособия, оборудовал шкафчик для инструментов и постепенно становился ближайшим помощником Сергея Ильича. А Сергей Ильич решил в этом году переводить свою мастерскую на более серьезные виды работы — вместо ручек для щеток, рамок, стендов для стенгазет и подставок для физических приборов он решил теперь изготовить со своими ребятами и некоторые более сложные приборы, например генератор Герца, маятник Максвелла.
