и приложил намазанный клеем листок ему на спину.
Яшка долго ходил по заводу, сверкая белым пятном на синем кучерском кафтане. За его спиной останавливались мастеровые люди, вчитывались в призывные слова и про себя посмеивались над доносчиком.
К вечеру кто-то сказал управляющему о проделке над Яшкой, и кучера вызвали в контору. Сидя на крылечке, Николка слышал, как бранился управляющий, обзывая верного слугу вороной, ротозеем и канальей.
От управляющего Яшка выскочил злой и красный, как вареный рак, погрозил на крыльце кому-то кулаком и помчался к конюшне. На спине его белели клочки бумаги.
К концу смены на всех дверях и стенах мастерских появились листовки.
…Вечером после гудка рабочие толпами повалили к проходной, по привычке поднимая руки для очередного осмотра. На этот раз охранники не только ощупывали, но даже карманы выворачивали.
— Как они все переполошились! До сих пор стены скоблят, чтобы и клочка не осталось.
— Что и говорить, не любят правду-матушку, — разговаривали по дороге рабочие.
— Братцы, а кто же это над Яшкой учинил? Ходит по заводу, выслеживает, вынюхивает, а у самого на спине…
— Что и говорить, смелый человек.
Николка слушал, а на языке так и вертелось: «Это я тот смелый человек»…
Кущенко шел в толпе рабочих, о чем-то разговаривал со своими друзьями, а Николку вроде не замечал. Лишь когда повернул на Жандармскую, к дому, подозвал его:
— Эх, Мыкола! Я думал, ты взрослый, а ты еще несмышленый хлопчик! Кто тебя просил на спину кучера листовку приклеивать? Ведь ты чуть беды не натворил. Хорошо, обойдется. А как дознаются? Да из тебя жандармы всю душу вытрясут: — «Где взял?» В нашем деле осторожность нужна. Выдумкам и озорству здесь не место…
Николка слушал, краснел и никак не мог понять, откуда Кущенко узнал о проделке над Яшкой?
Но как бы там ни было, а с той поры Яшка и носа не показывал на заводском дворе, предпочитая ожидать распоряжений своего хозяина на конторском крылечке.
„Ни чешуйки, ни хвостика…“
Листовки надо было распространить не только на заводе. О них завел разговор Кущенко с Афанасием, который зашел под вечер в гости. Иван Васильевич в это время мастерил для ребят под сараем качели. Ему помогал Федя, закрепляя веревки на бревне, под крышей. Марийка и Сережа вертелись тут же.
— Вот и готово! Становись, Федор, на конец доски, будешь капитаном. Марийка с другого конца, за боцмана. А Сережу на середину доски посадим, он пассажир. Ну, счастливого плавания! — Иван Васильевич качнул несколько раз доску, и шумный экипаж тронулся в путь по воображаемому морю-океану.
— Только носы берегите. А упадете — чур, не реветь! — крикнул ребятам Иван Васильевич, усаживаясь рядом с Афанасием на крылечке и набивая трубку. — Расскажи, Афоня, что там было после того, как Степан скрылся?
— А ничего страшного. Дело он свое выполнил. Толковый, видать парень. Слушают его казаки и только чубы теребят. Да один атаманский холуй, Ильей зовут, донес на него. Чуть было не сгребли. Меня после в конторе спрашивали: кто он и каков из себя. Я его совсем по-другому обсказал. Маленький, говорю, хлипкий. А про что толковал, не слышал, сон меня сморил с устатку. Вот, мол, беда-то какая! Посулил найти и доставить самолично. Все записали и отпустили. Мне пока верят…
— Еще раз запомни: хорошо, когда начальство верит. Но с ним надо ухо востро держать. Ты вот наговорил: маленький, хлипкий… А вздумают проверить? Враг не дурнее нас, он хитрый, коварный.
Афоня поскреб с досадой за ухом:
— И верно, оплошку дал… А ты дальше слушай… Когда Степан за кипятком бегал, по пути казакам в переметные сумки листовок насовал. У одного в станице атаман эту листовку нашел. Казак на другой день ругался, на чем свет стоит. Попало ему от атамана. Остальные молчат, посмеиваются. Теперь после переполоха возле коней караул поставили, чтобы никто не подходил. Все тот же холуй старается, который на Степана донес.
— Караул, говоришь? Надо что-то другое придумывать…
— Надо, Иван. Один казачок потихоньку спрашивал у меня, где бы такой листок достать? Ну я ему отрезал: «Не впутывайте меня в ваши дела! Знать ничего не знаю. И так страху из-за вас натерпелся»…
— Правильно ответил. Нечего зря на рожон лезть. — Иван Васильевич помолчал. — Да, Афоня, на рыбалку собирайся. Надо…
— Когда?
— Чем скорее, тем лучше. Большое дело готовим.
…На другой день Кущенко подозвал Николку во время обеденного перерыва:
— Мыкола, ты что всухомятку жуешь? Иди-ка, похлебай лапши, пока не остыла. — А когда Николка понес посуду в проходную, тихо шепнул: — Возьмешь там, под котелком… и отнесешь на станцию Афанасию. Помоги ему в одном деле. Он скажет… Да смотри, без фокусов!
Николка обрадовался, что Иван Васильевич на него больше не сердится и сразу же помчался на станцию, прихватив свою книгу.
Афанасия Николка встретил возле теплушки.
— Это надо отправить… И это из конторы прислали. А вот вам велено передать, — и Николка оглянулся вокруг.
Афанасий чуть шевельнул черными, словно нарисованными бровями и спрятал сверток.
— Еще что наказывали?
— Вам помогать.
— Вот и хорошо. Приходи-ка сегодня ко мне ночевать. На зорьке рыбу пойдем ловить. На пирог.
Николка удивился и хотел было возразить. Но Афанасий посмотрел на него долго и серьезно.
— Ладно, приду, дядя Афанасий.
Николка задумался. Один говорит помогать, другой рыбу зовет ловить. Непонятно что-то. Так он и не мог сообразить: радоваться ему или обижаться. Но вечером отпросился у бабушки и прибежал к Афанасию.
— Мы правда рыбу пойдем ловить? — допытывался он.
— Правда. Вот и удочки готовы, и черви накопаны. Во-о какой рыбы наловим! — развел Афанасий руками и смешно шевельнул бровями. — Бери хлеб, пей молоко и на сеновал спать. Не то тебя не добудишься.
Но будить Николку на этот раз не пришлось. Он вскочил, когда еще спали воробьи и, как он любил говорить, «черти в кулачки не брякали».
— Вот тебе удочка. А это спрячешь за пазуху.
Удивленный Николка при тусклом свете летней ночи увидел в руках Афанасия знакомый сверток. Афоня разорвал его, а там оказалась пачка листовок.
— А это… на что?
— Сейчас узнаешь, — и Афанасий принялся объяснять, в чем заключается Николкина помощь.
— Пойдем, пока темно. — Рыбаки двинулись через уснувший поселок к Большому тракту. За ними по росной траве тянулись темные полосы от следов.
— Начнем, — тихо проговорил Афанасий, когда дошли до первых домов. В руке у него оказалась волосяная кисточка с коротким черенком. Он быстро макнул ее в
