банку с клеем, которая была спрятана на дне голубого чайника для рыбы. Торопливо помазав кистью по чьим-то воротам, Афанасий зашагал дальше по тракту.
Николка вытащил из-за пазухи листовку и пришлепнул. Следующие забелели на телеграфном столбе, затем на заборе богатого дома. Так и шли «рыбаки» по самой бойкой, но теперь пустынной улице города, оставляя на заборах и стенах домов белые квадратики.
В центре города они свернули в боковую улицу и направились к двухэтажному каменному зданию чаеразвесочной фабрики.
Из ворот этой фабрики развозили чай в золоченых обертках по лавкам и магазинам. Около трехсот женщин-работниц целыми днями, надрывая кашлем больные легкие, сушили, ворошили, раскладывали по сортам душистую массу.
— Пусть и бабоньки почитают, которые грамотные. Сколько там осталось? — поинтересовался Афанасий, поспешно удаляясь от чаеразвески, на грязной стене которой забелели листовки.
— Славно «порыбачили»! Надо еще для мельницы оставить.
Когда Афанасий с Николкой дошли, наконец, до реки, наступила та самая «зорька», которую любят рыбаки.
Где-то глухо, словно из-под земли, ухала ночная птица выпь. И было непонятно, далеко она кричит или близко.
Какая-то ранняя пичуга старательно выводила трели. Из густых зарослей ивняка неслось сонное «чи-бис», «чи-бис», будто птица боялась, как бы за ночь не забыть свое имя.
— Теперь и отдохнуть можно. Я без рыбы отсюда не уйду, — Афоня достал из кармана спичечный коробок с червями и принялся разматывать удочку. — Гляди-ка, вечерняя заря еще не погасла, а утренняя загорается. Спор ведут между собой.
— Какой спор? — поеживаясь, спросил Николка. Он устроился на траве, свернувшись калачиком.
— Сказку бабушка рассказывала, как две девицы-красавицы, вечерняя зорька с утренней, поспорили, кто из них краше.
— И кто переспорил?
— Утренняя, конечно. Она людям новый день несет.
…Домой возвращались, когда ярко-оранжевое солнце оторвалось от горизонта и отправилось в далекий путь. Густой туман оседал на траве и кустах.
В чайнике Афони плескалось несколько чебаков, — угощение коту. А Николка так и не разматывал удочки.
Город просыпался. В утреннюю свежесть от каждой трубы поднимались голубые столбы дыма. Скрипели ставни и журавли, мычали коровы.
Кое-где появились одинокие прохожие в рабочей одежде со свертками и узелками в руках: мастеровые люди спешили на работу. Они останавливались возле наклеенных листовок, читали с опаской, оглядывались и торопливо шли дальше.
— Почитаем и мы, — Афанасий направился к чьим-то воротам, возле которых собралась толпа. — Про что тут написано, добрые люди?
— И говорить-то, мил человек, страшно. Про жизнь нашу правда сказана, — ответила пожилая работница, очевидно, с фабрики.
— Про то, чтобы царя с богатеями прогнали, — звонко выкрикнул подросток, работая локтями и пробираясь к самым воротам.
— Убери, парень, голову. Она у тебя не стеклянная. Теперь и я вижу… «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»… — прочел Афанасий вслух призывной лозунг, с которого начиналась листовка. В толпе перестали галдеть и наскакивать друг на друга.
Николка стоял в стороне и тоже слушал. В этих листовках написано по-другому, чем в тех, что на заводе. Но они так же призывали к борьбе.
…«Борьба предстоит жестокая, кровопролитная. Но нам нечего в ней терять, кроме своих цепей. Зато будем хозяевами всей жизни»…
Тут с грохотом открылось окно дома на высоком фундаменте. В окне показалась встрепанная голова с заспанным лицом.
— Этта что за безобразие? Кто позволил? Вот я сейчас… — голова скрылась. Через минуту из ворот выбежал околоточный надзиратель, застегивая на ходу пуговицы форменного мундира.
— По какому такому праву собрались?! Не па-азволю бунтовать в моем околотке.
— А мы и не бунтуем, господин околоточный. Тут вот написано, мы и читаем, — смиренно проговорил Афанасий, показывая на ворота.
— Что-о?! Читали?! Вредную прокламацию?! — околоточный вперил глаза в листовку. — Кто приклеил? Я спрашиваю, кто это сделал? Сознавайся!
— Тот, кто клеил, руки, ноги не оставил. Ищи ветра в поле. — Афанасий даже вздохнул при этих словах, словно сочувствуя околоточному. — Пойдем-ка и мы, Никола. Заждались нас дома с рыбой-то…
Вскоре у ворот не осталось ни души. Лишь рассерженный околоточный с остервенением соскабливал шашкой клочки бумаги, понося бранными словами «смутьянов» и «шаромыжников». Видать, опасался гнева начальства.
— Ты листовку-то нарочно приклеил на ворота околоточного? А? Для смеху? — спросил по дороге Николка.
— Нет, парень, какой тут смех: оплошка получилась. Кто его знал, что он тут живет. Околоток-то не наш. Не стоило бы попусту собаку дразнить, сдуру-то и укусить может…
Рассылка вспомнил, как он подшутил над Яшкой и задумался.
— Шепни там… Все, мол, в порядке. Сделали, как наказывал.
— Угу, ладно…
Николка и домой не стал заходить. Он быстро смешался с толпой рабочих, идущих на завод.
Как всегда, рано утром к заводу шли рабочие из Колупаевки, Мещановки, Мухоморовки и других поселков. Только люди необычно громко разговаривали и, расходясь по мастерским, вместо пожелания «счастливо поработать», призывали друг друга: «Держаться, как один!» Николка заметил, что на многих вместо замусоленных, грязных пиджаков были надеты свежие косоворотки. «Что это они?» — размышлял рассылка, спеша к своей конторке. Через несколько минут с папкой под мышкой он побежал по заводскому двору, как раз в тот момент, когда гудок выводил последнюю тонюсенькую трель — время начала работы.
Первым делом Николка забежал в механическую и остановился в дверях: в мастерской стояла необычная тишина. Ни один станок не работал. Станочники сидели и невозмутимо покуривали.
Между ними метался мастер Жариков.
— Вы что? Курить сюда пришли? А кто за вас работать будет?! — кричал он, размахивая руками перед лицами рабочих. Но те молчали, словно окрики их совершенно не касались.
Николка двинулся следом за мастером, чтобы в удобный момент подсунуть ему бумажки из конторы. Да и любопытно было послушать и посмотреть, что же будет дальше.
Кущенко в серой коленкоровой косоворотке с закатанными выше локтей рукавами тоже сидел возле своего токарного станка на деревянном настиле.
— Иван Васильевич! Бога-то побойтесь! Ну, эти шаромыжники, что с них возьмешь. А вы-то почтенный человек на заводе. За что же мою голову с плеч снимаете? — начал уговаривать мастер. Голос вроде ласковый, а глаза презлющие.
Кущенко спокойно ответил:
— Не тревожьтесь, Степан Савельевич, вы тут ни при чем. Мы не будем работать до тех пор, пока хозяева не выполнят наши требования. Управляющий об этом знает и, наверно, уже отправил депешу в Питер хозяевам. Так что, посидим да подождем, пока суд да дело. Нам не к спеху. Понимаете? За-ба-стовка!
Жариков от этих слов набычился, поднял над головой кулаки — вот-вот кинется драться. Но не кинулся, а побежал к выходу.
Николка вспомнил, зачем пришел и пустился вдогонку:
— Степан
