Доброта Тины Яковлевны, сердечные заботы мало-помалу заполняли душу Нины чувством благодарности и привязанности.
Через два дня костюм был готов, и Тина Яковлевна подвела девушку к зеркалу.
— Смотри, как хорошо! Ни грима, ни парфюмерии никакой не нужно. Вот так и можешь выходить на сцену.
Глянула Нина на себя и почувствовала, как взволнованно забилось сердце. Именно такой мечтала она когда-то видеть себя на сцене…
Домой возвращалась радостно возбужденная, совсем не похожая на ту опечаленную, обремененную тяжкими думами девушку, какой окружающие привыкли ее видеть за последние полтора года. Словно в самом деле произошло какое-то очень радостное событие в ее жизни. Словно сбывалось то, о чем мечталось. А может, оно и в самом деле сбудется?..
— Добрый день!
Нина вздрогнула от неожиданности. На тротуаре, шагах в трех от нее, стоял среднего роста паренек и дружески улыбался.
— Здравствуйте, — с недоумением разглядывая его, отозвалась Нина.
— Вы узнаете меня?
Нина силилась вспомнить, где она встречала его. Постой, да ведь он… Кажется, она видела его среди группы чтецов-декламаторов. Неужели это…
— Узнали, правда?
— Как будто.
— Ну раз так, то разрешите проводить вас домой.
Нина не возражала. Они шли рядом по тротуару, и ей казалось, будто шла она с ним в толпе любопытных, которые их разглядывали. Неужели это он? Неужели? Но почему же он подошел не в клубе, а на улице?
— Я могу показаться вам дерзким, — улыбнулся паренек, — но есть причина, вынудившая меня подойти к вам на улице.
— Какая причина?
— Мы с вами почти родственники. Есть такая станция Сновск…
Она, видимо, заметно вздрогнула, а может, и побледнела, потому что он взял ее под руку и сказал:
— Не волнуйтесь. Ну, пойдемте, чего же вы стали?
Теперь она, наверно, и час шла бы молча, не осмеливаясь заговорить первой. Он нарушил молчание:
— Разве Ольга Осиповна не говорила вам, что я работаю в клубе?
— Говорила. Но я почему-то иным представляла вас…
— Вы думали, что я лучше?
— Да нет…
Девушка неловко замялась.
— Простите, что встретился с вами на улице…
— В самом деле, почему вы подошли ко мне на улице?
— Дело в том, что из Городни вышел поезд. Везет танки. И много. Надо его встретить.
Нина какое-то мгновение помолчала, потом подняла на парня решительный взгляд:
— Когда поезд будет в Щорсе?
— В восемь вечера. Стоянка минут тридцать.
— Следовательно, нужно спешить.
— Да, люди уже на месте, готовы к встрече. Но предупредить следует немедленно. Обеспечены ли вы пропуском?
— Да.
— Тогда на перекрестке этих улиц будем расходиться…
Вот и произошло первое знакомство, подумала Нина. Сейчас он подаст ей руку, скажет, что-то на прощание и уйдет. А она поспешит домой, к Марии. Не побежать бы только, не выдать себя. Ведь уже поздно, а Мария должна будет куда-то идти, кому-то передать, что из Городни движется немецкий эшелон с танками. Успеют ли передать партизанам? Говорят, что они готовы к встрече, ждут сигнала…
Вот и перекресток. Сейчас они остановятся на миг, попрощаются — и все.
— А кто вам сказал, что я у Лабушевой? — спросила вдруг Нина.
— Я знал, что вы второй день шьете там костюм.
— А если бы не застали меня или я задержалась бы больше, чем нужно?
— Придумал бы что-нибудь. Во всяком случае, я не собирался ждать. Шел прямо к Лабушевой и встретил вас. До свидания.
— До свидания…
Часть вторая
В ШЕСТНАДЦАТЬ НЕПОЛНЫХ ЛЕТ
Теперь Песчаная стала для Нины самой привычной улицей. По ней она ходит два раза в день. Из дома в клуб, на репетиции, из клуба — домой. Это тихая улица, не такая людная, как другие, и тем, собственно, удобная. Правда, Нина может ходить по городу даже поздно вечером; она имеет постоянный пропуск, но лучше все же не встречать по дороге немецкие патрули и вообще солдат, полицаев.
День сегодня славный. Прохладный, уже по-настоящему осенний, но сухой, солнечный. Когда-то мама любила в такие дни бродить вместе с Ниной меж деревьями. Бывало, долго-долго ходят по лесу или на кладбище, собирают опавшие листья. А могучие клены стояли, словно объятые пламенем, золотисто-оранжевые, багровые. На тонких осинках краснели листочки, такие яркие и блестящие, будто и не листья это, а цветы. Как хороши были пышные осенние букеты, которые они приносили домой! Нина весело болтала, а мама обычно молчала, тихая, печальная. О чем она думала тогда? Почему осенние листья навевали на нее грусть? А однажды даже заплакала. Это было в воскресенье, когда они гуляли недалеко от железнодорожной станции. Там тоже много деревьев, и маме захотелось вернуться домой с пучком золотистых, только что опавших листьев. Они медленно шли рядом и о чем-то говорили, наклоняясь всякий раз, чтобы поднять листок. Вдруг мама остановилась, прислушалась к песне, доносившейся из репродуктора. Остановилась и Нина.
Розвійтеся з вітром, листочки зів’ялі,
Розвійтесь, як тихе зітхання!
Незгоєні рани, невтишені жалі,
Завмерлеє в серці кохання.
В зів’ялих листочках хто може вгадати
Красу всю зеленого гаю?
Хто взнає, який я чуття скарб багатий
В ті вбогії вірші вкладаю?
Ті скарби найкращі душі молодої
Розтративши марно, без тями,
Жебрак одинокий, назустріч недолі
Піду я сумними стежками.
Песня стихла, а мама все еще стояла как зачарованная. И Нина увидела, как по лицу ее катятся частые слезы.
Это было давно, еще до того, как в доме появился отчим. Нине шел тогда десятый год. Она не могла понять, отчего плачет мама. А потом и вовсе забыла об этом. Наверно, потому, что мама умела быть веселой. Да, она всегда была больше веселой, чем грустной. А вот теперь Нине кажется, что она понимает маму. Надо было много прожить и еще больше пережить, чтобы понять и ту задушевную песню, и материнские слезы.
Погруженная в свои мысли, Нина машинально шла знакомой улицей и не услышала позади себя чьих-то поспешных шагов. Обернулась лишь тогда, когда догонявший легонько дернул сумочку, которую она держала под мышкой.
— Привет артистам!
— Ой! Как ты напугал меня!
То был Жора Павловский. Веселый, приветливый, празднично одетый.
— Пугливой стала? Раньше за тобой такого не замечал.
— Раньше были мирные времена, а теперь война.
— Где она, та война?
— Говорят, совсем рядом.
— Э, чепуха! Немцы свободно разгуливают, значит, фронт далеко, а нам его чего бояться?
— Да ведь немцев-то и страшно.
— Тебе страшно? Что ты! Кто же тронет известную в городе балерину?
Нине послышалась ирония в его голосе.
— Насмешничаешь? — спросила она тихо и обиженно.
— Почему насмешничаю? Я же был в клубе на концерте и слышал, как тебе аплодируют.
— Ты был в клубе?
— А почему бы и нет? Не только же немцам любоваться твоими танцами. А ты не заметила меня?
— Где уж мне замечать! Я вообще никого и ничего не вижу, когда танцую.
— Волнуешься?
— Конечно.
Они подходили к Базарной площади. Павловский осторожно взял Нину за руку.
— У меня к тебе просьба, — сказал он после небольшой паузы. — Не только от себя, но и от товарищей.
— От каких товарищей? — насторожилась Нина.
— Ну, от наших, классных. Нудно, знаешь, валандаться вот так, решили собраться у меня, повеселиться.
Нина задумалась. «Почему бы не пойти? Встретиться с друзьями, вспомнить школу, поговорить, попеть, потанцевать».
— А еще кто будет?
— Леня Курилин, Борис Иванов, Женя Терехов, возможно, Гировец и я. А девочек ты позовешь.
— Хорошо, — улыбнулась Нина. — Когда же вы думаете собраться?
— Давай в субботу.
— В субботу не выйдет. Во-первых, кто-то задержится если не на работе, так по домашним делам. А потом, пока соберемся, настанет вечер, глядишь, и расходиться пора. Изберем лучше на первый раз воскресенье.
— Хорошо. Я согласен. Днем часа в два, ладно?
— Ладно.
— Очень рад. До свидания, Ниночка.
— До свидания, Жора.
Они пожали друг другу руки, и каждый пошел своей дорогой. Нина, как и раньше, медленно, задумавшись. Павловский — наоборот, широким быстрым шагом; казалось, вот-вот побежит.
Дома, за обедом, Лидия Леопольдовна сказала, что заходила Ольга Осиповна, спрашивала, скоро ли Нина вернется из клуба.
— И что же вы сказали, бабуся?
— Сказала, что будешь к четырем часам.
— Ольга Осиповна не говорила, чтобы я зашла к ней?
— Нет, не говорила.
«Странно, — подумала Нина. — Если бы не было нужды, она не спрашивала обо мне. А если нужна, почему не сказала, где ее искать?»
