Ознакомительная версия.
Я молчу, не зная, что ответить. Терье замечает мое утопленное в снегу дерево. Он оглядывается по сторонам.
— Иди ко мне! — шепчет он.
Я берусь за свою елку и ползу к Терье. Это нелегкое дело. Снег тормозит, дерево тянет назад. Пот льется, дыхалка кончается. На несколько метров до Терье уходит вечность.
Терье охает, вздыхает и закатывает глаза к небу. Потом выдергивает у меня дерево.
— Я возьму это, а ты мое! — командует он, взваливая дерево на плечо. Он идет впереди. Верхушка елки метет снег чуть впереди меня, расчищая дорожку. Я плетусь следом, с маленькой елочкой на плече.
Мы доходим до моего дома. Терье раскраснелся, как свекла, с него льет пот. Я лишь чуть-чуть запыхался. Идти вторым полегче. Хотя и так ясно, что я и сам прекрасно дотащил бы эту елку. Потратил бы чуть больше времени, но дотащил.
Терье скидывает елку у стены, хлестнув по ней ветками с резким звуком.
— Тише! — шепчу я. Неизвестно ведь, не напугает ли маму это шуршание.
Терье смотрит на меня сердито, он раздосадован.
— Это сюрприз! — говорю я. — Мама ничего не должна знать.
Терье мрачнеет. Я прямо вижу, как у него в голове ворочаются мысли. Но вдруг его лицо проясняется, и он кивает заговорщицки — понятно, понятно.
— В темноте сидите? — говорит он.
— Электричество вырубилось, — объясняю я.
— Но к Рождеству включат? — спрашивает Терье.
И в голосе его звучит чуть не грусть.
— Не уверен, — вздыхаю я.
— Да ты что, вам же нужно электричество! — горячится Терье. — Без него вы телевизор смотреть не сможете. И елку не зажжете. И света не будет.
«Вот зануда!» — думаю я сперва. А потом вдруг как обрадуюсь.
Папа Терье наверняка сумеет починить электричество.
Он же мужчина. А девять из десяти мужчин умеют с электричеством обращаться, многие из них вообще работают электриками. И я видел собственными глазами, как Торстейн чинил торшер!
— А папа твой часом не электрик? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает Терье.
— Но некоторый опыт по части электрики у него имеется?
— О, да! Он однажды грохнул на пол телевизор, но сумел его оживить.
— А электричество он починит?
— Не вопрос!
Я больше не могу сдерживаться. Мое лицо превращается в одну большую улыбку. Все устроилось! Здравствуй, Рождество!
Все неприятности и расстройства растаяли, как снег.
— А ты уговоришь его починить нам свет?
Внезапно Терье деревенеет. Глаза становятся черными и жесткими. И он быстро-быстро мотает головой.
— Нет, конечно. Этого он не может.
Волна злости окатывает меня.
— Ты только что говорил, что он справится!
— Я погорячился, — говорит Терье. Берет свою елочку и делает шаг к дороге. Гадостное чувство расползается, видимо, из позвоночника. Я перехожу на подхалимский голос.
— Пусть хотя бы попробует.
— Нет, это плохая идея.
— Ну а как нам обходиться в Рождество без света и электричества?
Терье опускает глаза в пол.
— Это тоже не очень… — бубнит он.
Я встаю перед ним.
— Кроме него, никто нам не поможет.
Терье мотает головой и отворачивается.
— Он только все испортит…
— Пожалуйста! Ну можно он попробует?
Терье мотает головой, но гораздо менее решительно.
— Мы же с тобой лучшие друзья! — говорю я.
Терье боязливо поднимает на меня глаза. Они грустные. Терье отворачивается.
— Хорошо, — бубнит он. — Попробуем.
И добавляет совсем тихо:
— Завтра.
— Надо сегодня ночью, — отвечаю я.
— Не выйдет.
— Это будет сюрприз. Для мамы.
Терье косит глазом на окна спальни.
— Главное, чтобы она ничего не услышала, — говорю я.
Терье снова оборачивается ко мне. Вздыхает.
— Попробую, — говорит он. — Не знаю.
Закидывает на плечо елку и уходит.
— Приходите после одиннадцати! — шепчу я ему вслед.
Терье не оглядывается.
Я стараюсь занести елку в дом, не поднимая шума, но ветки предательски и неприятно шелестят по полу.
— Что там происходит? — спрашивает мама из своей комнаты. Голос немного звенит.
— Это я!
Я прислоняю елку к книжной полке.
— Ты не забыл накинуть цепочку?
— Нет, конечно, — кричу я в ответ и быстро накидываю цепочку.
Мама улыбается, но вид у нее бледный. Изо рта вырывается облачко пара.
— Может, все-таки попробовать немного лоботомии? — мямлит мама. И закрывает глаза. Веки совсем сморщенные.
— Для профилактики?
Она кивает. Улыбка ее вянет, что неудивительно. Она сегодня весь вечер улыбалась, разве можно так долго.
— К сожалению, все операционные закрылись на Рождество, — отвечаю я ей врачебным голосом. — Но я могу предложить вам успокоительное.
Я наливаю в ванной стакан воды и достаю лекарства. К таблеткам от депрессии и витаминам я добавляю еще снотворного.
— Выпей заодно снотворного, — говорю я наигранно ровным голосом и сую ей в руку стакан. Мама смотрит на него и вздыхает.
— Не надо бы мне, наверно, пить так много таблеток, — говорит она.
— Конечно, не надо, — подхватываю я. — От них такое бывает. Даже выздоравливают.
— Вот это был бы действительно ужас, — натянуто улыбается мама, — Лучше не рисковать.
— Может, сегодня тебе одних этих хватит? — спрашиваю я, показывая на снотворное.
Мама долго молча смотрит на стакан.
— Нехорошо все мешать, — продолжаю я.
Мама кивает. Откручивает крышку и вытряхивает на ладонь пару таблеток.
— Если пить, то две, — говорит она. Берет у меня стакан с водой и пьет таблетки.
А я выпиваю витаминку.
— Пожалуй, мне на сегодня и одной хватит, — говорю я при этом.
Я наряжаю елку, но меня отвлекает какое-то дребезжание за окном. Потом кто-то принимается барабанить по стеклу. Ну что ты будешь делать с этим Терье? Когда он пытается вести себя тихо, шуму от него еще больше обычного.
Я кидаюсь к окну, отдергиваю занавеску и оказываюсь нос к носу с Рогером.
Ой!
Рогер смотрит на меня плотоядно, как удав на кролика. Сжав зубы, он водит по стеклу гвоздем, извлекая мерзкий звук. Он сидит на корточках на перевернутом помойном баке, Курт стоит около бака, скрестив руки на груди.
Тихо, как мышка, чтобы не ровен час не разбудить маму, я приоткрываю окно. Курт подходит ближе.
— Мы сегодня видели того питбуля, — говорит он.
— Он такой же питбуль, как я слон! — фыркает Рогер.
— Как ни странно, он гулял в саду одной пожилой дамы.
— И никаким бешенством не болел.
Рогер смачно отхаркивается и сплевывает в снег.
Я изображаю глубокое удивление:
— Ну надо же…
Взгляду Курта громобойный.
— Уж мы ему накостыляем! — вторит ему Рогер.
— А ты нам поможешь, верно? — спрашивает Курт.
И вытягивает губу, делая противную гримасу.
— Если только вы с этим Терье не слишком сильно дружите…
Так, мне срочно нужна сногсшибательная отговорка.
Я думаю изо всех сил. Не помогает.
— Сейчас никак не могу, — говорю я. Слегка дрожащим, к сожалению, голосом.
Курт косит глазом на мамино окно, и на лице его появляется кислая улыбочка. У меня холодеет на душе. Только бы он ничего не затеял.
А Курт уже буравит меня взглядом.
— Ну а завтра ты можешь?
— Возможно.
Курт досадливо вздыхает.
— Слушай, — говорит он мрачно. — От тебя требуется только привести его в бункер. Остальное мы берем на себя. Поможешь нам — бункер твой.
Рогер таращится на Курта в большом изумлении. Но Курт смотрит только на меня.
— Я подумаю, — говорю я.
И, не прощаясь, захлопываю окно и задергиваю занавеску.
Если подумать, я и без бункера прекрасно обойдусь.
Елка стоит уже наряженная. Только огни на ней не светятся. И стоит она с наклоном. Высоты наших потолков маловато для такого большого дерева. Поэтому я положил ее немного на бок, оперев о верхнюю книжную полку.
Пламя свечей подрагивает, и кажется, будто во тьме кто-то шевелится. Хотя это просто колебание пламени. Совершенно естественное физическое явление. Более того, пламя не может не дрожать.
Темные пятна в углах перестали казаться такими подозрительными. К тому же сама темнота посветлела, теперь она в общем-то светло-серая. Глаза привыкли ко мраку, так что, если б там кто-то был, я бы увидел. И, конечно, не проморгал бы ничего подозрительного. Но все спокойно. Все в полнейшем порядке.
Мама горько дышит во сне. Ее вздохи — как тяжелые волны. Они набегают и откатывают. Несколько раз они сбиваются, начинают дрожать, словно налетел порыв ветра и смял все. Но довольно быстро дрожь проходит, и снова слышатся тягостные ровные вдохи и выдохи, вдохи и выдохи.
Ознакомительная версия.
