Яков Кравченко - Ночь на кордоне

Загромыхали скамейки, зашаркали ноги, четыре сотни вихрастых голов замерли. Стало тихо-тихо.

Когда все сели и успокоились, директор продолжал:

— С величайшей радостью, с величайшей гордостью я хочу сообщить вам, что в нашем городе находился и действовал юный разведчик — ученик нашей школы…

В зале поднялся шум, возня, послышались возгласы: «Кто? Где? Как фамилия?»

Директор подождал, пока шум в зале утих.

— Поступив учеником в реальное училище, он вёл наблюдение за полицией, передавал важные сведения в лес партизанам и собственноручно уничтожил матёрого врага и предателя полицейского Илью Медведя. Этот ученик находится среди нас. Имя его — Серёжа Сомов.

В зале всё пришло в движение, поднялся шум, все оборотились ко мне, в задних рядах повставали, ища меня глазами, послышались восклицания: «Вот это Серёга! Вот дает! Кто б подумал!»

А я сидел сам не свой от радости и счастья. Лицо у меня раскраснелось, уши горели, и всё вокруг казалось таким хорошим и праздничным. Я теперь не чувствовал никакой обиды ни на Мишку Шайдара, ни на всю нашу компанию, которая раньше лупила меня. Они теперь сожалеют об этом и невозможно завидуют. Тётка сказала, чтоб я встал и поклонился. И я сделал так, как она советовала, хотя вместо поклона я низко опустил голову и покраснел ещё больше.

Как раз в этот момент на трибуну поднялся рослый военный — командир партизанского отряда Андрей Краснобородько. Он поднял руку, и в зале сразу всё утихло. Дальше он развернул бумагу и громко прочёл:

«За подрывную и разведывательную деятельность в тылу врага, за доставку ценных сведений партизанам и проявленные при этом мужество и отвагу Президиум Верховного Совета СССР награждает ученика Раздольской средней школы № 1 Сомова Сергея Викторовича медалью «За боевые заслуги».

Снова все повернулись в мою сторону, зашептали: «Иди… — иди… Чего же ты…»

А я так растерялся, что ничего не понимал. Тётка подталкивала меня к трибуне. Словно в тумане, пошёл я к военному. Духовой оркестр грянул туш, в зале все повставали и дружно захлопали.

Командир партизанского отряда долго тряс мне руку — она даже в плече заболела, приколол на моей рубашке медаль и повернул меня лицом к залу. Мне нужно было что-то сказать, а я совсем опешил, только глупо улыбался и хлопал глазами. С передних мест подсказывали: «Кричи: «Служу Советскому Союзу!» Я сказал себе под нос так, что и сам не расслышал: «Служу Советскому Союзу» — и торопливо полез со сцены.

В проходе меня окружили мальчишки, застрекотали, залапали руками.

— Серёга, покажи…

— Дай потрогать!

— Ох ты, блестит!

— Вот повезло!

— Не наступай ему на ноги… Куда лезешь!

Да, в этот день я был самый счастливый человек на земле.

Домой я шёл не один. Меня, Настеньку и тётушку Екатерину Макаровну до самого дома провожали ученики и учителя. Я готов был всех расцеловать, если бы не моя проклятая робость.

Мишка Шайдар старался протиснуться ко мне и всё время повторял:

— Ты на меня не обижайся… Я ж не знал.

— Я не обижаюсь.

— А я знал, я сразу догадался, что ты партизан, — торопливо, сыпал Васька Блинов, — ещё как мы с тобой в реальное ходили…

— Ничего ты не знал, — возражали ребята.

— Нет, знал. Когда в полиции погреб взорвали, я сразу сказал, что это Серёжкина работа. И ещё когда он на моё место у окна просился…

После майских праздников из Куйбышева приехали моя мать и сестрёнка Оля. Нам дали хорошую квартиру в отремонтированном доме в центре города.

По утрам за мной заходила Настенька (вместе с отцом она жила теперь неподалеку от нас). Я всегда носил её портфель. На углу нас обычно поджидал Женька, и мы втроём отправлялись в школу.

Конечно, я не очень гордый, но мне всегда приятно смотреть на Доску почета. На ней висит моя большая фотография, обведённая красной шёлковой ленточкой. С фотографии я смотрю прямо на дверь, так что каждый входящий в школу обязательно встречается со мной взглядом.

С тех памятных лет много воды утекло. Я окончил среднюю школу, а потом лесохозяйственный институт вернулся в свой родной город и, как мой отец, стал работать лесничим. Мы поженились с Настенькой, у нас двое детей. Они ходят в ту же школу, куда ходили и мы.

23 февраля меня всегда приглашают в гости пионеры чтобы я рассказал им о далеких военных годах полных опасностей и необыкновенных приключений.

Холодный майский день. На дне глухого оврага, поросшего густым колючим терновником и лещиной, стоит староста села Размыкайловки Кавров и немец Курт Винтер, молодой офицер в новеньком зелёном мундире. Несколько поодаль — неподвижная фигура солдата. Это огромный детина в каске и кованых сапогах. В руках у него автомат.

Старосте лет пятьдесят; он грузен, одет в телогрейку защитного цвета, перепоясанную широким комсоставским ремнем.

Рядом под кручей, среди размытых корневищ орешника, чернела, словно отверстие русской печи, волчья нора. Земля вокруг неё вытоптана, там и тут валяются обглоданные кости и клочья шерсти. Чувствуется крепкий запах зверя и падали.

Офицер нетерпеливо переминался с ноги на ногу, поскрипывая сияющими сапогами. Обращаясь к нему, Кавров говорил:

— Вы не беспокойтесь, пан офицер. Сейчас привезут Ионова Кузьку, и всё будет сделано. Он их в один момент вынет. Этому Кузьке семь лет, а он вот такой, — староста нагнулся и опустил ладонь до уровня своего колена, — с моего Ивана. А Ивану на той неделе четвёртый годок пошёл. Сущий муравей, честное слово. Но уж скор да ловок! Что на дерево влезть, что в колодец спуститься — в один миг. Только покажи.

Офицер не понимает по-русски, но слушает со вниманием и согласно кивает головой. Староста тоже знал, что немец ни бельмеса не понимает, но продолжал говорить. Неудобно же, чёрт возьми, битых полчаса торчать в этом овраге и молчать.

Винтеру предстоял трёхнедельный отпуск на родину. Однако он не мог выехать с пустыми руками: для молодой жены нужен подарок. Женщины везде одинаковы. Но что привезёшь из этой нищей России? Выбивать у пленных золотые коронки и снимать кольца у баб он не может, он человек воспитанный. В деревне же, сожжённой дотла, где стояла их часть, хоть шаром покати — не найдешь порядочной вещи, стоящей внимания. А подарок нужен. Курт уже совсем отчаялся, как вдруг в голову пришла мысль привезти в Германию волчонка. В самом деле… У него на родине волков нет, их уничтожили начисто, и соседи умрут от зависти, увидев, как в его берлинской квартире по коврам будет бегать маленький руссише вольф.

Винтер дал задание, и на днях староста выследил волчицу. Сегодня пытались раскопать нору, но когда срубили шест и сунули в логовище — ого! — шест ушёл метра на три. Сутки копай — не докопаешься. Обычно волчица не роет нор, она выводит волчат прямо в кустах, в небольшой ямке. Здесь же она заняла готовую квартиру барсука. Тогда, поразмыслив, староста решил привезти Кузьку Ионова. Мальчик так мал, что, пожалуй, пролезет в нору и достанет волчат.

И вот прошло уже полчаса, как за ним послали машину, но она всё не возвращалась.

Наконец послышался гул мотора, и, продираясь сквозь кусты, показалась открытая машина. Её бросало из стороны в сторону на корнях и промоинах. Когда она остановилась, шофёр открыл дверцу и из неё вылез Ионов с мальчиком.

Йонов-отец — инвалид. Правая нога его значительно короче левой, отчего он сильно хромает. Он бедно одет, небрит, серые, выцветшие глаза Ионова смотрят пугливо и озабоченно.

Сынишка его, Кузька, действительно очень мал, жёсткие, как солома, волосы на его голове торчат в разные стороны, немытое личико — с кулак старосты. Удивляло недетское выражение глаз: слишком много в них серьёзного внимания и настороженности. Одет Кузька в рубашку и штанишки под цвет пыли. Штаны на коленях протёрлись и светятся, как сито, рубашка коротка, так что временами у пояса мелькала смуглая кожа. Несмотря на холодный день, он бос, ступни его привычно шлёпают по колкой земле.

Староста подошёл и дружелюбно потрепал мальчика за волосы.

— Кузя, — сказал он, — сделай услугу пану офицеру. Полезь в нору, достань волчат. Они малюсенькие, вот такие. — Он показал пальцами, какие они малюсенькие.

Кузька мельком взглянул в сторону норы и молча прижался к отцу. Тот обнял его за плечо и, нахмурившись, бросил:

— Что вы хотите с ребёнком сделать? Собаки на это есть…

— Цел будет твой ребёнок… Полезай, Кузя, молодец будешь. Пан офицер тебе спасибо скажет.

Кузька не отвечал.

— Да ты посмотри, нора-то во какая широченная! Ты малый ловкий, залезешь — раз, раз, и готово!

Кузька не смотрел на нору. Как затравленный зверёк, зорко следил он за каждым движением старосты, и когда тот протянул к нему руки, он вцепился в ноги отца и закричал таким резким и пронзительным голосом, что в ушах у всех заверещало. Пальцы его впились в отцовские штаны так, что оторвать их можно было разве только с кусками материи.