лежат в полузатопленной лодке, дрожат, вцепившись в лавки. Бросить весло нельзя: встанет лодка бортом к валу, перевернётся — и крышка.
— Черпай! — ещё громче завопил Кешка и сорвал голос. — Черпай, а то убью!
Но попробуй испугай тех, кто уже считает себя мёртвым! И глаза у них нечеловеческие — застывшие, неживые. И тогда, улучив момент, Кешка хватил Тимошу веслом по плечу.
— Ну, крыса, ну! — И весло опустилось на спину. И ещё раз. И ещё.
В Тимошиных глазах блеснула мысль, он схватил деревянный черпак и, как автомат, стал выливать воду. И Юра тоже вдруг очнулся и начал пригоршнями бросать холодную воду за борт.
А лодку несло и несло. Она прыгала по валам, ныряла и снова взлетала вверх. Ни берега, ни неба… Только свист, грохот и плеск, только Кешка с веслом на корме…
На мгновения ветер стихал, но тут же опять наваливался и гнал лодку, колотил мальчишек кулаками по спинам, норовил ударить волной в борт. Но Кешка не зевал: рывок веслом — и лодка, как лошадь на скачках, носом перепрыгивала вал. И тогда ветер швырял вал с другой стороны…
Эй, Кешка, не зевай! В оба смотри, Кешка!
И Кешка смотрел в оба. Секунда — и лодка вновь рассекала носом вал.
— Эй, дуй до горы! — шептал он себе, холодея в каком-то диком восторге — Не знаете вы Кешку! Кешка не сдаётся! Разве ты не самый смелый человек на свете? Наплевать на эту горную, Кешка! Наплевать!
И ни один вал не мог подмять лодку, и ветер не мог оглушить его, и они мчались вперёд, туда, где уже сквозь мглу стал смутно прорезаться противоположный берег… Вон он, километрах в пяти, там спасение, там жизнь. Только бы на скалу не бросило…
Но что это? Небо полетело куда-то вбок, сверху — чёрные доски, снизу — пена и мутная мокрая мгла. И он ушёл в воду. Тело сжало холодом. И тотчас, выставив руки, Кешка вынырнул. Мелькнуло днище перевёрнутой лодки. Он рванулся к ней, уцепился за выступы сшитых досок. Что-то тёмное показалось у кормы. Кешка схватил это тёмное рукой и за волосы рывком потащил к лодке.
— Держись! — заорал он Тимоше, вжимая его пальцы в выступы досок и свирепо выкатив глаза.
И оглохший, полуживой Тимоша послушался. А Кешка, нырнув, ушёл под воду и стал шарить руками вокруг.
Гудел ветер, неслись тучи, катились волны…
Кешка догнал лодку и вытащил третьего. И вдруг он заметил, что Тимошкины руки сползают по доскам и он медленно опускается в клокочущую воду.
— Тимка, не дури — прибью!
Тимошины пальцы задержались за уступ, и он перестал сползать.
Тяжёлая волна швырнула лодку на берег. Берег в этом месте был низкий, песчаный, и горная не размозжила мальчишечьи головы о гранитные скалы. Как только Кешка почувствовал под ногами землю, он подхватил Юру на руки и вынес из полосы прибоя. Потом вернулся к Тимоше, который всё ещё лежал на днище, вцепившись в доски, силой оторвал его и оттащил к Юре.
Рыжие волосы Кешки прилипли ко лбу, китель и штаны обвисли, и с них лила вода; одна туфля утонула, и из штанины торчала расцарапанная в кровь босая нога.
Он расстегнул на Юре рубашку, стал растирать его и делать искусственное дыхание. Он, Кешка, не мог доказать, что Земля круглая, но эти вещи он знал — без них в тайге не проживёшь.
Тимоша подавал признаки жизни и мало беспокоил Кешку. Но Юра оставался бледен и неподвижен. Кешка трудился до тех пор, пока на серых щеках мальчонки не появился слабый румянец. Дрогнули веки, и на Кешку глянули знакомые, большие, чёрные глаза, глаза его учительницы…
Сосны на гребнях скал ещё гудели и качались, море, как бешеное, бросалось на берег, но до мальчишек доползти оно уже не могло.
Вокруг было пустынно. Справа и слева — берег в пене прибоя, а сверху нелюдимые бурые скалы в трещинах, изломах, осыпях. Кто знает, живут ли вблизи люди… Есть на Байкале места, где на десятки километров не встретишь ни души.
Через час Кешка поднял ребят на ноги. Они растерянно озирались вокруг и плакали.
— Буду лупить, — предупредил Кешка и показал кулаки. — А ну, шагай!
И мальчики, как гусята, покорно пошли по пустынному берегу, а за ними шагал Кешка, злой и решительный…
Через три дня к пирсу прииска приближался катер. На пирсе стояли несколько человек и, не отрываясь, смотрели, как катер разворачивается и подходит к причалу. Один из мужчин поймал конец каната и накинул петлю на деревянный кнехт.
Из кубрика один за другим показались ребята.
Как только на пирс ступил Юра, Софья Павловна схватила его, прижала к груди и начала осыпать поцелуями. Её красивое, строгое лицо оживилось и стало ещё красивей и моложе. Большие чёрные глаза светились счастьем.
Последним на пирс, шлёпая босой ногой, спустился Кешка, рыжий, костистый, ещё больше похудевший. Правый глаз его смотрел прямо, а левый куда-то вбок, в море.
На одной ноге темнела туфля, вторая была босой. Его никто не встречал.
Он был сирота, а дядя работал в дневную смену и не мог отлучиться.
Увидев его, Софья Павловна выпустила из рук сына, и глаза её, в которых ещё мгновение назад светилась радость, как-то пристально и строго осмотрели Кешку.
Она хотела что-то сказать ему, но ничего не сказала, а только растерянно тронула тугой узел волос на затылке, вздохнула и отвернулась в сторону…
А на Байкале был полный штиль — ни всплеска, ни морщинки, только ярко светило солнце, только спокойная синева уходила вдаль, как будто ничего и не случилось.
1957
