Человек рассмеялся.
— С дверей, как яблоки с дерева, падают пальто и нежнейшие головные уборы… Ничего не скажешь, — действительно новая техника!
Глава тридцать третья. Два кирпичика
Маринка со своего наблюдательного поста прежде всего высмотрела, где папа.
Вот же он, в праздничном сером костюме. Рядом — дядя Серёжа. Он поставил ногу на ступеньку, хочет подняться по лесенке на площадку, где стоит модель, а его то один, то другой о чём-то спрашивают, и ему никак не подняться.
Журавленко стоит поодаль. Вокруг него — целая толпа.
Многие собрались в группки и спорят. До Маринки долетает:
— Нужнейшее дело!
— Любопытно!
— Заранее можно сказать: немыслимая затея! — Кто это сказал, Маринка не видит, но уверена, — так сказал Розовенький.
Лёва со своего наблюдательного поста разглядывает демонстрационную площадку, разглядывает людей, которые стоят и смотрят на модель. Многие осторожно просовывают в глазки труб кончик карандаша.
«Наверно, им хочется пошевелить платформы, — думает Лёва. — Так ведь не увидеть, как будут мчаться кирпичики».
Перед Лёвой двигаются люди почти плотной стеной. А вот просвет. С другой стороны видна ещё одна лесенка на площадку. На её ступеньке спиной к Лёве стоит невысокий толстый человек. У него тоже в руке карандаш.
Толстых не так уж мало, и Лёва не может понять, — Розовенький это или нет? То мелькнут ступеньки, то загородят их люди.
Лёва готов сорваться с места, подбежать, выяснить… Он всё больше уверен, что это Розовенький…
Но вот снова просвет, снова мелькнули ступеньки — и на них уже нет никого.
На площадку ставят стол, покрытый красным сукном. На стол — графин с водой, стакан и колокольчик.
По ступенькам поднимается женщина с блокнотами под мышкой и пожилой человек с раздвоенной бородой.
Он звонит в колокольчик и говорит:
— Начинаем, товарищи. Прошу занять места.
В зале движенье, скрип стульев… И что это?
Просовываются пальцы чьих-то рук за щиты с чертежами… И щиты едут вперёд… и щели между ними расширяются…
Два щита едут в одну сторону, два, за которыми стоят Лёва и Маринка, — в другую.
Маринка на носочках двигается за своим щитом, не отрываясь, не отставая…
Лёва, страшно побледнев, двигается за своим.
Сейчас, сейчас… ещё секунда — и их увидят те, кто садится в боковые ряды.
И Лёву с Маринкой уже кто-то увидел.
К ним подошёл человек с энергичным лицом и быстро сказал:
— Вот они где, герои. Садитесь с краю в задний ряд. Теперь не до вас.
Маринке показалось, что этот человек прикрывал их, когда они проходили по самому опасному, голому месту — от щитов до стульев.
Все в зале уселись. Высокие щиты с чертежами были удобно пододвинуты к правой и левой сторонам демонстрационной площадки.
Журавленко, Шевелёв и Кудрявцев сидели наискосок от Лёвы с Маринкой и их не замечали.
За столом, покрытым красным сукном, сбоку сидела стенографистка с раскрытыми блокнотами и отточенными карандашами наготове, а в центре стола — человек с раздвоенной бородой — председатель собрания.
Он встал и в наступившей тишине объявил:
— Предоставляю слово изобретателю-архитектору Ивану Григорьевичу Журавленко. Иван Григорьевич просит для своего сообщения двадцать минут.
Журавленко поднялся на площадку, и у пятерых в зале ёкнуло сердце.
«Ну-с, только спокойнее», — мысленно пожелал старый институтский профессор.
Чуть подался вперёд Шевелёв.
— Сейчас он рванёт! — сказал ему на ухо Сергей Кудрявцев.
«Ни пуха ни пера! Ой, ни пуха ни пера!» — заклинала судьбу Маринка. И ещё сжала руки в кулаки. В классе считалось, что это помогает.
А Лёва встал, чтобы лучше было видно, и замер.
С этой минуты стенографистка начала записывать каждое слово Журавленко и каждое слово из зала.
Журавленко сказал:
— Мне хотелось бы предложить более современную машину, но, прежде всего, я решил сделать эту. И вот почему. Всем известно, что кирпичные стены домов надёжны. Они стоят сотни лет. Строителям известно также, что, несмотря на множество новых материалов, кирпич ещё долго будет нам служить.
Послышались голоса:
— Совершенно верно!
Журавленко продолжал:
— Но согласитесь, что при нашей технике ручная кладка стен — это довольно жалкий способ.
Вскочил седенький старичок в чёрной ермолке и стал целиться в Журавленко указательным пальцем:
— Вы, молодой человек, новые способы для новых материалов ищите. Кирпичные стены тысячи лет руками строили, — и ничего вы не придумаете!
На это Журавленко не ответил. Он подошёл к одному из щитов, снял с его подставки указку и обвёл ею вокруг чертежа:
— Здесь изображена машина, которая может строить стены из кирпича и весь дом, начиная от фундамента, кончая крышей. Возьмём стоквартирный пятиэтажный дом. Машина построит его за двенадцать дней.
Кто-то крикнул:
— Вряд ли!
И многие в зале засмеялись.
Лёва и Маринка оглядывали ряды. Кто ж это смеётся? Кто не верит? Они заметили нескольких, которые пошучивали, переговаривались, а Розовенький с улыбкой шептал что-то на ухо человеку с энергичным лицом, тому, кто сказал: «Вот они где, герои!»
Председатель звонил в колокольчик.
У Журавленко лицо стало злым, жёстким. Он не попросил, а потребовал:
— Нельзя ли делать выводы несколько позже!
— Да! — крикнул человек с энергичным лицом. — Все мы за новое, а как часто мы его в штыки встречаем!
Смешки прекратили. Журавленко начал объяснять, по каким техническим законам будет работать и не сможет не работать его машина.
Это все собравшиеся слушали очень внимательно. Лёва тоже ловил каждое слово, хотя речь шла о каких-то непонятных ему коэффициентах, кинематиках и синхронизаторах…
А Маринка по закону: «непонятное — скучно слушать» — пропускала вес технические объяснения мимо ушей и следила за Розовеньким. Он сидел напротив, в четвёртом ряду. Его лицо становилось всё более озабоченным и всё больше розовело.
Журавленко кончил объяснять и сказал:
— Сейчас мы продемонстрируем кладку кирпича без рук.
Зал загудел. Верящие заспорили с неверящими. Но верящих уже стало явно больше.
Председатель спросил у собрания:
— Вопросы желаете задавать сейчас или после демонстрации модели?
Все ответили, что после демонстрации. Всем интересно было увидеть, как машина заменит руки каменщика.
С площадки быстро сняли стол. Сошли вниз председатель и стенографистка. У модели заняли свои места Шевелёв и Кудрявцев.
Журавленко отошёл назад, за модель, и совершенно спокойно сказал:
— Включайте.
Сергей Кудрявцев улыбнулся ему, показал большим пальцем: мол, говорили вы замечательно! И воткнул вилку в штепсель на электрощитке площадки.
Когда в зале увидели, как брызнул раствор, как точно начали ложиться кирпичи, многие подошли ближе. Седенький старичок в ермолке обогнал всех и очутился у самой площадки.
Модель двигалась из стороны в сторону.
Уложен ряд, другой, укладывается третий… И начинается непонятное, непредвиденное…
Модель напрягается, дрожит. Тяжёлыми, мутными слезищами капает раствор… и не вылетает, не ложится больше ни один кирпич.
Модель дрожит всё сильнее. Она хрипит. Словно из последних сил старается сделать то, что должна делать… и не может.
Журавленко бросается к модели, выключает.
Полминуты в зале стоит тишина. Затем слышится издёвка:
— А вы хотите дом за двенадцать дней!
И многие уже подхватывают, уже уверяют, что это фантастика.
Шевелёв с Кудрявцевым, подавленные и растерянные, осматривают модель.
В чём дело? Всё же было проверено. Каждая мелочь…
Журавленко, с трудом выталкивая слова, как рыбью кость из горла, громко говорит:
— Модель не могла отказать. Это что-то случайное.
И обращается к председателю:
— Прошу сделать пятнадцатиминутный перерыв.
Председатель сидит в первом ряду и пожимает плечами. Его борода от этого ещё больше раздваивается.
Одни его уговаривают, что надо дать хоть час. Другие кричат, что жалко времени: и так ясна картина.
Лёва давно вскочил с места и пробирается к площадке. Это не так легко. Перед ним толпа.
Но вдруг весь зал слышит его срывающийся голос:
— С другой стороны смотрите! Он на ступеньках, вон на тех стоял!
И перед Лёвой расступаются, и он уже с тех самых ступенек, где, как он был уверен, стоял Розовенький, показывает:
— Вот здесь, дядя Миша, здесь!
Шевелёв заглядывает в трубу сверху, сбоку… Нет, всё нормально, всё как должно быть.
— Я же помню! — кричит Лёва. — В руке у него был карандаш!
