И они, переживая всё вновь, рассказывали дальше, как потянулись к Журавленко люди и в его комнате образовалась Общественная мастерская изобретателя; как пришлось пробираться Маринке и Лёве на вчерашнее собрание в Доме Новой Техники и что это собрание постановило. Под конец они рассказали о Розовеньком: и о первом его разговоре с Журавленко, и о том, как Журавленко грустно пропел:
«Эх, куда ты, паренёк,
Эх, куда ты?
Не ходил бы ты, Ванёк,
Во солдаты…»
Маринка это пропела с большим выражением. Она очень хотела передать то настроение, какое было тогда у Журавленко. И, представьте себе, — ей это удалось.
Затем начался рассказ о поведении Розовенького на собрании. Что не голосовал он ни за, ни против, ни с теми, кто воздержался, а потом ещё уговаривал Журавленко поехать на курорт и переждать недельку-другую. И как Журавленко ответил, что в санаториях не нуждается и приедет к Розовенькому на завод завтра, — то есть, для вчера — это было завтра, а сегодня — это уже сегодня. И вот сейчас, наверно, Журавленко уже у него.
Так как рассказывали они в зале на перемене, да ещё в два голоса, — услышали эту историю и ученики параллельных классов, и старших классов, и некоторые из педагогов.
Были ребята, которые ещё в начале рассказа вытянули на минуту носы, вроде бы понюхали, — о чём тут речь? И не заинтересовались, побежали дальше.
Кое-кто дослушал до конца и тоже сразу прочь. Похоже было, что в одно ухо такому вошло, в другое вышло.
Но многие дослушали до конца и захотели узнать подробнее о Журавленко, о машине, обо всех в Общественной мастерской и ещё о том, — что же за человек этот Розовенький?
Ребята выкрикивали разные предположения:
— Скорей всего, он хочет украсть эту модель и выдать потом за свою!
— Нет, побоится украсть!
— Завидует он, как Моцарту Сальери!
— Вот посмотрите, он вредитель, — может, даже шпион. Выведут на чистую воду — узнает!
Не только ребята, даже кто-то из педагогов сказал:
— Да, интересно… Что же это за Розовенький?..
Несколько мальчиков вместе с Лёвой начали уговаривать классную воспитательницу отпустить их с последнего урока, чтобы скорее узнать, как дела.
Классная воспитательница их не отпустила.
— А если вы будете плохо слушать на уроке, — вдобавок сказала она, — я напишу Журавленко письмо. После этого он вас на порог не пустит.
Что было делать? Пришлось остаться. Пришлось сделать над собой усилие и как можно внимательнее слушать.
Но, несмотря на усилия, вдруг то у одного, то у другого из ребят мелькало в голове:
«А всё-таки чего же хочет этот Розовенький? Ну поскорей бы разгадалась эта тайна!»
Глава тридцать седьмая. Пётр Петрович Липялин
Досадно, что не было Лёвы, когда утром в соседнюю с вестибюлем комнату Дома Новой Техники вошли Журавленко и Шевелёв, чтобы забрать модель и отвезти её на завод.
Лёва мог бы собственными глазами убедиться, что модель стоит в целости и сохранности на том самом месте, где её вчера оставили после демонстрации.
Пётр Петрович Липялин, или, как его прозвали Лёва и Маринка, Розовенький, дал распоряжение, чтобы для Журавленко заранее выписали пропуск и чтобы двое рабочих стояли наготове у ворот завода.
Как только подъехало грузотакси, они помогли снять модель и вдвоём понесли её в новенький светлый корпус к Липялину.
Пётр Петрович сидел в своём просторном кабинете, в широком кресле, за большим письменным столом, ждал и думал.
Он подпёр пухлыми, жирными кулаками щёки и стал удивительно похож на вышитых Маринкиной мамой красавиц, когда они морщились. Его шея вдавилась в мягкие плечи, и вся фигура осела, как опавшее тесто. Казалось, погрузи в самовар — примет форму самовара; а понадобится — сможет принять и квадратную форму ящика. Наглаженные борта добротного пиджака Петра Петровича выгнулись твёрдыми пузырями и не соприкасались с его грудью. Самым чётким и определённым в нём были выпуклые голубые глаза, будто масляным слоем покрытые. В них было явное недовольство.
На его столе зазвонил телефон.
Липялин чуть выпрямился и взял трубку:
— А? Привет! Пропуск твоему помощнику? Не положено, собственно говоря, — ответил Липялин звонившему из проходной Журавленко. — Ну, так и быть. Для тебя — сделаю. Пусть подождёт, а ты, милости просим, заходи.
Липялин уже успел вызвать секретаршу и дать распоряжение выписать второй пропуск; рабочие уже внесли в кабинет ящик с моделью и поставили у стены между диваном и шкафом с чертежами, а Журавленко всё не заходил.
Он вошёл в кабинет начальника конструкторского бюро вместе с Шевелёвым.
Шевелёв, как всегда, был с виду спокоен.
А Журавленко вошёл насторожённым и решительным.
Липялин медленно, солидно поднялся из-за своего солидного стола, и вся его фигура неузнаваемо изменилась: распрямились твёрдые борта его пиджака, плотно обхватили грудь, и она, казалось, тоже сразу окрепла и затвердела.
Он пожал Журавленко руку и усадил его в кресло.
Шевелёва он смерил небрежным взглядом, словно это была самая последняя спица в колеснице, похвалил его:
— Молодцом вчера старался!
И больше не обращал на него ни малейшего внимания, ни разу не посмотрел в его сторону, как будто его здесь и не было.
— Что же это такое? Ай-ай-ай, нехорошо! — начал упрекать Липялин своего бывшего одноклассника. — Давным-давно разок забежал и точно в воду канул. Что же ты больше не заходил? Помог бы тебе. Безусловно, помог бы!
— Вряд ли, — ответил Журавленко. — Ведь мне было сказано не соваться со своей «немыслимой затеей».
— Кем сказано? Мной? Да не может этого быть. Ты меня не так понял.
— Так! — сказал Журавленко. — Если можно, оставим прошлое. Перейдём к будущему. — И тут же, взглянув на Шевелёва, добавил: — Но я не привык сидеть, когда другие стоят.
Не получив от Липялина приглашения сесть, Шевелёв не садился. Он внимательно слушал и наблюдал стоя у двери.
Липялин махнул рукой, не глядя в его сторону:
— Можете сесть, конечно. Хотя для тебя лучше бы поговорить наедине.
— При Михаиле Федотыче Шевелёве можно говорить, как наедине. Он в курсе моих дел.
— Что ж, — сказал Липялин. — Перейти к будущему? Пожалуйста. Хочешь знать моё мнение — со всей прямотой скажу. Модель твоя хороша, слов нет… А машина-то получится сложной, очень сложной и, почти наверняка, работать не будет. Да. Это — на семьдесят процентов из ста! Поверь моему опыту. А дел с ней навалится, а беспокойства — выше головы.
Шевелёв сел на жёсткий стул у самой двери.
Журавленко побледнел, но улыбнулся:
— Иначе говоря, товарищ Липялин, вы сделаете всё возможное, чтобы эту машину не строили?
— Ну вот, опять ты меня не так понял. Машину построим. В этом ты можешь быть уверен. Кое-кто уже о ней печётся…
Он испытующе посмотрел в глаза Журавленко:
— Тебе, конечно, известно, что с утра пораньше сам Дмитрий Евгеньевич Корсак звонил?
— Нет, не известно, — сказал Журавленко.
Липялин показал пальцем на потолок.
— И не только мне, — директору звонил. Странно… вчера увидел модель — сегодня уже звонки. Между прочим, есть у тебя с ним что-то общее. Нос не похож, у него с горбинкой. Рот… тоже не похож. А какое-то сходство есть. Он не родственник тебе? Признавайся-ка честно.
— Родственник. Как же иначе… — спокойно сказал Шевелёв, хотя прекрасно знал, что Журавленко видел вчера Корсака впервые в жизни.
В голосе Шевелёва тонкий слух Липялина уловил едва заметную брезгливость и едва заметную иронию.
Вероятно, трудно было ему понять, что существует между людьми не только родство крови, что возникает иногда и более глубокое родство дела и цели.
Зато Липялин мгновенно понял, что говорить на эту тему ему больше не стоит. Он деловито хлопнул ладонью по столу и деловитым тоном сказал:
— Значит, так. Получим распоряжение и начнём разработку. А ты можешь заняться своими делами. Теперь твоя архитекторская работа курортом тебе покажется! Да-а, изобретательское дело — по трудности ни с чем не сравнимо. Или, может быть, ты сначала квартирой займёшься. Помнится, у тебя она над подвалом. Попросишь обменять на квартирку в новом доме — сделают. После вчерашнего твоего триумфа — определённо сделают. И заслужил, ничего не скажешь! Так что теперь ты свободен. В случае, если нам понадобишься, — вызовем. Да-а, сложноватая машина… Процентов семьдесят из ста, что работать не будет. Построим — могут упасть твои акции…
Журавленко спросил:
— Где мы находимся? На бирже?
Пётр Петрович Липялин улыбнулся во всё своё широкое розовое лицо:
— Акции! Это же так говорится! Значит, условились: понадобишься, — вызовем.
